Дмитрий Тростников - Знаменитость
— Что с ней? — удивился я.
— Сорвала голос, — объяснил Алеша. — Еще тогда. Самый красивый женский голос, который мне только доводилось слышать. Из-за ерунды! — он только с досадой хлопнул себя по коленке. — Ай, что теперь об этом говорить!
Маша вернулась довольно быстро.
— Вот и все мои песни. Только и гожусь теперь — колбасу музыкантам строгать, — она развела руками с виноватой улыбкой.
Тем временем Алеша отпросился на минутку на улицу. Сказал — покурить. А мы с Машей остались сидеть вдвоем на кухне друг напротив друга.
— И что? С этим ничего нельзя сделать? — спросил я. — Лечить горло ты не пробовала?
— Гортанный нерв защемлен, — пожала плечами она. — Опухоль трахеи, говорят, доброкачественная. Из-за этого отек голосовой складки. Мне говорили, что где-то за границей, в каких-то швейцарских клиниках вроде научились это лечить. Но кто ж меня в Швейцарию выпустит? И сто тысяч швейцарских франков на операцию где взять? Так что я не переживаю. Горло — слабое место оказалось. Судьба такая. Бодливой корове бог рог не дал, — усмехнулась она, явно стремясь свести разговор к шутке.
— Все равно неправильно это, — от всего сердца сказал я. — Неправильно, что все вот так, — поправился я и еще сильнее смутился.
— И на кой черт вас только сюда принесло?! Жила себе спокойно, — вдруг посетовала Маша.
Она смотрела на меня внимательными карими глазами. И всем своим видом, включая небрежно сложенные полные губы, старалась продемонстрировать, что этот взгляд ничего не значит. Но получалось наоборот, что очень даже значит. Кто бы сказал мне тогда, что главным умением Маши было бросать свою жизнь ломтями на алтарь благополучия своих мужчин? Любивших и восхищавшихся, но никогда не оказывавшихся рядом в трудную минуту. Череда абортов оставила рубцы не только на теле Маши Старковой. Впрочем, озорной блеск сумасшедших глаз неизменно оставался при ней. Разве иногда, ближе к часу ночи его заменяла пьяная истерика.
— Расскажи лучше о себе? Мне интересно, — попросила Маша. — Как вышло, что вы, такие разные, вдруг с Алешкой сошлись? Он ведь талантливый, но такой непутевый, что всякий, кто с ним поведется, — тоже непутевым становится. Может, у тебя получится? Ты не такой, как все его друзья-приятели…
В дверь позвонил радостный Алеша. В каждой руке у него было по бутылке портвейна.
— Там у таксистов целый ночный магазин! — возбужденно сообщил он. — Два портвешка ведь лучше, чем одна водка? Я правильно купил?
— Алешка!.. — сморщилась Старкова.
Дальше разговора не получилось. Алеша пил купленный портвейн. Я только немного попробовал, и сразу жутко потянуло в сон. Оказалось, что мы и так досидели до двух часов ночи. И Маша начала прибираться на кухне и принесла матрац, собираясь постелить нам на полу.
— Мария! — игриво заметил Алеша. — Ну что ты затеяла? Стелишь нам вместе, как каким-то двум педикам! Когда рядом такая женщина!..
— Потому и стелю так, что за педиков вас не держу, — многозначительно отрезала она. — А другого места у меня нет. В комнате мы с Катюхой спим. Спокойной ночи!
Но спокойно заснуть в августовской московской жаре даже при открытых окнах было трудно. Под боком непрерывно ворочался и кряхтел Алеша Козырный. Наконец, он сдался — толкнул меня в бок и предложил еще выпить. Я отказался. Но отвязаться от ночного разговора с бодрствующим Алешей было уже невозможно. Через полминуты он снова толкнул меня в бок:
— До чего стервозный характер! — шепотом пожаловался он. — Ведь лежит там сейчас одна, хочет не меньше нашего — и все равно ни себе, ни людям. Как думаешь, хочет?
Подумав, я представил, что действительно Маша еще не спит. И, наверное, хочет. Но вслух ничего не сказал.
— Она ведь горячая штучка, студент, — навязчиво зашептал на ухо Алеша. — Там темперамент ого-го! Это я тебе точно говорю.
— Не называй меня студентом! — идиотизм ситуации злил все сильнее. К тому же требовалось хоть немного поспать перед завтрашним делом. Иначе голова не будет соображать. Я все сильнее жалел, что связался с Алешей. Впрочем, в глубине души я был рад, что мы здесь оказались. Я раз за разом вспоминал, как Маша смотрела на меня, когда мы сидели за столом. И в душе почему-то растекалось блаженное тепло.
— Пойду к ней, — решился Алеша. — Чего голову морочить? В конце концов, мы с ней два года вместе прожили. Только без штампа в паспорте.
Он встал, пошатываясь. Глотнул чего-то из стакана, оставшегося на столе. И тихо побрел из кухни в комнату. По пути еще натолкнувшись на косяк и прошипев ругательство.
И меня взяла такая злость на него, что хоть бросай все дела и сейчас же возвращайся в Питер. Ну, что он везде лезет? Все портит. Но, с другой стороны, не хватать же его снизу за штанину — дескать, не смей ходить к ней! Взрослые люди, давно знают друг друга — пусть трахаются, если хотят. Мое-то какое дело? И все равно я чувствовал себя донельзя паскудно. Как будто в детстве открыл коробку с подарками, а там — пусто. Все блажь!
Но в этот момент из комнаты послышался громкий стук падающих предметов и злой резкий женский шепот. Отшитый Алеша, недовольно бормоча, приковылял обратно.
— Облом! — объявил он шепотом. Высунулся в окно, затягиваясь сигаретой. — Студент, ты пердеть не надумаешь? Не вздумай! — предупредил он.
— Пошел ты! — грубо отозвался я.
И я вдруг признался себе, насколько мне радостно, что Маша ему не дала. Причем это не было мелким злорадством завистника. Это была чистая радость, как глоток свежего воздуха в кухонной духоте. Только что испытанная неприязнь к Алеше моментально испарилась. Все подтверждается. И, значит, все-таки не так все просто с этими взглядами там, на кухне. Хотя ни одного слова не было сказано, только глаза. И вообще все не зря!
— Сережа! Я возьму бутыляку и пойду спать в ванну, — предупредил Алеша Козырный. — Я часто так делаю. Залезу в теплую ванну, беру стакан вина и кайфую. Сток в ванне пяткой заткну. И сплю. Когда вода до носа доходит — я просыпаюсь, дырочку открываю, спущу немного воды и дальше сплю. Милое дело!
Последних слов я уже не слышал, потому что уснул.
10
— Никакой он не вор в законе! Шакал гнилой! Ничего святого у него нет. Злость и нож, — вот и все, что у него есть!
Дато «Южный» проговорил эту тираду, нахмурившись, медленно, взвешивая слова. Но в каждой интонации сквозила такая неприязнь к Бесу, что было ясно — мы обратились по адресу.
Выглядел грузинский авторитет немолодо. Впрочем, его вполне могла старить обширная лысина, почти как у Ленина. Кавказские мужчины зачастую выглядят старше своих лет. Так что Дато вполне могло быть лет тридцать, а могло и все сорок пять. По-русски он говорил с грузинским акцентом, но правильно и свободно. Одет был в щеголеватый пиджак из мягкой черной кожи, невзирая на теплую погоду. На ногах авторитета были черные остроносые туфли на высоком скошенном каблуке. На пальце — золотой перстень с каким-то массивным камнем. Он бы ничем особенно не выделялся в кругу обеспеченных грузин, давно обосновавшихся на рынках обеих столиц. Если бы не второй его спутник. Этот здоровяк был заметно моложе и на целую голову выше своего шефа. Он только молчал, а трехдневная щетина придавала его лицу дополнительную суровую угрюмость.
— Телохранитель, — шепотом отметил Алеша, кивнув на второго грузина, когда Дато отвернулся.
Грузины обменялись парой непонятных фраз на своем языке.
— Садитесь в машину, — скомандовал нам Дато. — Со мной будете. Поговорим с авторитетными людьми о вашей проблеме.
Как только мы с Алешей забрались на заднее сиденье черной «Волги», певец немедленно спросил:
— Дато, а Бес круче тебя в вашей воровской табели о рангах?
Я не успел и глазом моргнуть, как он такое ляпнул! Причем на лице Алеши было написано такое невинное детское любопытство, словно он сам не понимал, что играет с огнем.
Дато ответил не сразу. Он долго смотрел на дорогу, видимо, подбирая слова. А Алеша Козырный не унимался.
— Я просто спросил: может ты у себя в Грузии вор в законе, а в Москве Бес главнее?
Я поддал ему локтем в бок, от всей души. Дело в том, что утром Алеша, проспавший всю ночь в ванне (и едва не затопивший нижних соседей), на полчаса куда-то исчез. И, видимо, успел где-то хватануть. Потому сейчас был подозрительно бодр и бравировал смелостью.
— Не бывает, уважаемый, так, что один вор хуже, другой — лучше. Коронованный вор — его слово — закон, — авторитетно растолковал Дато, как бы пропустив мимо ушей Алешину дерзость. — А Бес — он не настоящий авторитет. Он — мокрушник. Режет направо и налево. А по понятиям, как мокрушник законником считаться может? Весь его авторитет только на страхе держится. Не на уважении. Нет в нем справедливости, генацвале…
