Эрих Кош - Избранное
Итак, Алия опять встречал пациентов, правда очень редких, затем шел в кафану к Хивзии посудачить о завтрашней погоде, слушал пение канарейки, клетка с которой висела над дверями, а под вечер возвращался домой и дожидался докторши, чтобы запереть за ней все двери.
Зимой докторша коротко остригла волосы, начала красить губы, а летом уехала в какой-то санаторий в Сербии. Она рассчитала прислугу. Алия остался караулить дом, переселился к Хивзии и на Хивзииной печи готовил для них обоих обед. Но докторша задержалась дольше, чем предполагала; пробыла в отъезде больше чем два месяца, вернулась отдохнувшая, помолодевшая и в отличном настроении и сразу же принялась упаковывать и распродавать вещи. Смеясь, говорила ближайшим знакомым, что выходит замуж и переезжает в Белград, и действительно, вскоре без дальних проводов уехала с частью своего багажа, оставив Алию одного в опустевшем доме. Не сказала ясно, к кому уезжает, а Алии перед отъездом передала сберегательную книжку со всеми его сбережениями, выдала за несколько месяцев жалованье и кое-что на мелкие расходы и на содержание могилы доктора. Через несколько месяцев и она скоропостижно скончалась в Белграде.
Известие это взволновало ее знакомых: докторша еще была сравнительно молода и казалась вполне здоровой. О ее втором муже поговаривали, что он человек без определенных занятий и особого положения не занимает, что у него это уже третья жена, которая умирает так внезапно, о докторше говорили, что это справедливое возмездие за женское легкомыслие, и все жалели Алию, которому она-де по завещанию должна была бы обеспечить будущее. А когда где-то в начале зимы этот ее бывший муж приехал в Сараево, оказалось, что это интересный, с проседью, высокий и серьезный человек с барскими манерами, которого нимало не волновали пересуды провинциалов. Он даже не представился приятелям докторши, с адвокатом посетил дом на улице Скандерии, в течение нескольких дней продал дом и все то из мебели, что там еще оставалось, выплатил Алии причитавшиеся ему деньги и уехал. В пустом доме просидел Алия еще пару недель, а затем в дом вселилась многочисленная бедная семья, которой не требовалось слуг, и Алия должен был выселиться.
Вот так, растерянный и неустроенный, оказался он на улице, и, не зная, куда деться, приютился со всеми своими пожитками в кафане у Хивзии. Поскольку он уже больше не смог жить в доме доктора, он решил обосноваться хотя бы поблизости от него, но место у Хивзии было ненадежным — кафана была одной из тех маленьких, нищенских и заброшенных, где дел-то едва хватало для самого хозяина. Платой ему служила только постная еда, которую он готовил на себя и Хивзию, а мешок со своим скарбом он пристроил возле печи, где и сам спал на узенькой лавке.
Время от времени сюда в кафану заглядывала какая-то дальняя родственница Хивзии Рабия, вдовушка и торговка с Бистрика, она ссуживала у Хивзии деньги или возвращала долг, забирала и приносила после стирки пару скатертей и полотенца и однажды после состоявшегося между ними наедине разговора увела к себе в дом Алию и за небольшую плату предоставила ему маленькую комнатушку, где он мог спать. Принадлежавший ей дом, хотя, по правде сказать, и довольно покосившийся, стоял на видном месте, на той широкой улице, что от Царева моста вела вверх к железнодорожной станции. За домом находился огород, а в нижнем этаже лавочка, где Рабия продавала ту малость овощей, фруктов и прочей зелени, что стояли в паре корзин на пыльных деревянных полках. Помогала ей ее младшая дочь Зухра, а старшая, Шемса, управлялась по дому, привозила товар от сараевских торговцев и отвозила покупателям. Алия, оказавшийся одиноким и покинутым, почувствовал себя здесь хорошо, о нем здесь заботились, одевали и обстирывали, а он ходил на базар, покупал для вдовы овощи, притаскивал их на своем горбу и затем уходил к хозяину кофейни. С некоторых пор по соседству с кафаной Хивзии открылись какие-то лавчонки, и в кафане прибавилось дел, потому что сюда стали заглядывать носильщики, которые разносили товар покупателям, и Алия нет-нет да и подносил мешок-другой, а вечером возвращался к Рабии, словно к себе домой.
Некоторое время спустя вдова заявила ему, что перед людьми дальше ей неудобно держать его на квартире — у нее, мол, две дочери на выданье, а он как-никак взрослый, хоть и свой человек, однако вовсе никакой не родня. Но она видит, что ему приглянулась ее Шемса, да и он Шемсе не противен, и, поскольку человек он честный и с добрыми помыслами, она бы согласилась, только бы между ними был лад, да и в доме и в лавчонке нужна мужская голова. Итак, Алия, хотя сам никогда даже и подумать о том не смел, уже через несколько дней после этого разговора оказался перед ходжой и домой вернулся женатым человеком.
Теперь ему выделили самую лучшую комнату. Шемса была красивая и приятная, полненькая и округлая, еда была хорошая, и он себя чувствовал главой и защитником целой семьи. Нужно было теперь только подыскать ему получше место, которое бы больше отвечало его теперешнему положению и обеспечило ему плату, на которую он мог бы содержать жену и помогать ее семье. Было решено, что он пойдет к кому-либо из общинных деятелей, бывших пациентов доктора, кому чаще других носил лекарства, и попросит его подыскать ему место служителя, посыльного или еще какую службу на трамвае, где, кроме платы, выдавали еще и красивую форму. А пока он работал у хозяина кофейни и в соседнем магазинчике, но больше всего в лавчонке Рабии, торговался на рынке, выбирая овощи и фрукты, сам перетаскивал их в лавку, расставлял по полкам и брызгал водой, чтобы не увяли.
Еще до женитьбы Рабия потребовала с него деньги Шемсе на приданое, и Алия сразу дал, сколько она просила, и притом с такой легкостью, что она раскаивалась, что не запросила больше. Теперь, видя, как он заботился о лавчонке, она попросила денег на расширение и оснащение лавочки и еще предложила ему оставить службу в кофейне и целиком заняться торговлей, и Алия со всей своей радостью сразу согласился. Затем она попросила деньги на ремонт крыши и приведение в порядок двора, и таким образом очень скоро уплыли все сбережения Алии. Дней десять она не беспокоила его, позволив попользоваться своим новым положением, переставлять овощи и фрукты на полках и стоять перед полной товара, свежевыкрашенной лавчонкой, а потом однажды в полдень, когда он возвратился домой с рынка, встретила его Шемса, распухшая от слез. И Рабия и Зухра находились в таком возбуждении, что ему еле удалось узнать, что же случилось. Поутру, когда Шемса убирала двор, она нашла под порогом — вот в этой тряпице замотанные! — колдовские чары, которыми какой-то завистник их счастью и хорошей жизни хотел им напакостить. Шемса на ладони развернула тряпицу и показала кусочки остриженных ногтей.
— Кто через них переступит — не задастся у того жизнь! — объяснила Рабия, а Шемса и Зухра подтвердили.
— Но я не переступал, — попробовал было Алия подать голос в защиту своего счастья, но они не дали ему даже досказать.
— Если не сейчас, то утром, вчера… кто знает, сколько эти чары лежат под порогом.
— И что же нам теперь делать? — забеспокоился и Алия.
— А-ёой! — Шемса принялась голосить и бить себя руками в грудь, а Рабия задумалась и чуть погодя сказала:
— Нет у нас другого выхода, как идти к ходже, его надо спросить.
Уже назавтра с утра пораньше она в самом деле повела их к какому-то ходже в верховья Бистрина, а тот, после того как ему все по порядку рассказали, принялся листать толстенную книгу, сокрушенно охая и покачивая головой, он сказал им наконец, что брак этот из-за злых чар не задается, и, если они хотят освободиться от сглаза, пусть придут в первую пятницу и он их развенчает, а в следующую — может опять венчать. Рабия заплатила десять динаров, потому что у Алии не было уже и таких денег, и все трое отправились домой несколько успокоенные. Ходжа, согласно уговору, развел Алию и Шемсу, а когда неделю спустя настала новая пятница, Шемса уже не захотела идти к нему. Передумала, говорит, больше не хочет жить с балбесом и неудачником, и через несколько дней она и ее мать выгнали Алию из дома.
Ему некуда было идти, кроме как к хозяину кофейни, а тот, зная и свою долю вины в его страданиях, не мог не принять его. Так Алия вновь взялся драить джезвы, молоть кофе, мыть чашки и спать на лавках, только уже без своих сбережений, а до полудня дожидался у магазинов какого-нибудь покупателя, чтобы дотащить корзину. Вот здесь однажды и встретил его мой отец, удрученного, потерянного и оголодавшего, узнал его и привел к нам в дом.
В это время у отца была канцелярия в одной из темных невидных улочек неподалеку от областного суда. Вход в канцелярию был прямо с улицы, вправо вел коридор, темный, словно туннель, а слева сидел продавец старых граммофонов и пластинок, и музыка была слышна в течение целого дня сквозь тонкую перегородку и двери, отделявшие одно помещение от другого. Непосредственно канцелярия состояла из одной обычной комнаты, загроможденной множеством вещей; письменными столами, чертежными досками, стульями, шкафами, пожелтевшими топографическими картами, геодезическим инструментом, пыльными папками и книгами — и поделена перегородкой, за которой была печь и ящик с углем и дровами. И в этом помещении, получавшем свет только сквозь стекло в двери, находились сам отец, мать, которая заводила дела и печатала их на машинке, несколько крестьян и горожан, пришедших по делу, знакомые матери или отца, завернувшие поболтать и выпить чашечку кофе, помощник отца, чертежник, согнувшийся над какими-то планами на своем столе, и Алия — на стуле за перегородкой.
