Дэвид Мэйн - Ной

Я меняю тему:

– Дождь наконец перестал. Может, скоро вода отступит.

– Ничего не могу сказать, – говорит она как режет.

– Лодка, по крайней мере, держится.

– И об этом ничего не могу сказать. Послушай меня, девочка. – Она смотрит на меня пристальным взглядом, обычно присущим ему. – Теперь ты мать, поэтому заруби себе на носу: никогда ни на что не надейся. Принимай то, что есть. Будешь надеяться, пожалеешь.

Я не знаю, что ответить.

– Дождь перестал, – продолжает она. – Навсегда ли? Лодка пока держится. А что будет завтра? Потонем мы или нет? Останутся ли в живых мой муж, мои дети или твои малыши? Кончится ли у нас еда? Не знаю. Я никогда ни на что не надеюсь.

Меня поразил яд, с которым она это произнесла.

– Может ведь случиться и что-нибудь хорошее, – возражаю я.

Она рубит воздух ножом:

– Раз может, так и радуйся. Ведь ты не знаешь, когда это хорошее случится снова. Воспринимай счастливые события как подарок судьбы.

У меня аж руки опустились. Она резко поворачивается и снова начинает перебирать чечевицу. Я жду, что она скажет еще что-нибудь, но она молчит, чему я только рада. Минуту назад я узнала, как мать смотрит на жизнь. Ее слова нельзя назвать утешительными. Я иду в свой угол, размышляя о том, что такой подход имеет право на существование, с ним можно жить день за днем.

Сев у окна и запустив пальцы в кудряшки моих детей, я чувствую, что внутри меня словно гейзер пробивается. Через мгновение до меня доходит – это надежда. К такому повороту дел я не готова. Надежда перехватывает горло, душит меня, грозит пролиться на моих детей, которые (я этого не отрицаю) и являются первостепенной причиной появления во мне этого чувства. Я надеюсь, что мои дети выживут и я увижу, как они будут расти. Я надеюсь, что их детство будет хоть чуть-чуть счастливее моего. Я надеюсь, что воды схлынут и весной землю вновь покроют всходы, и жизнь пойдет так, как она шла прежде. За исключением того, что греха будет меньше, а Бог будет благоволить к нам больше.

Мать скажет, что такие фантазии глупы и опасны. Но между нами и животными, которых мы везем, несомненно есть разница. Думает ли бык о себе, о своем потомстве, о будущем? А носорог? А жаба? А богомол? Конечно нет. Но я не знаю, как поговорить об этом с матерью, занятой горохом и чечевицей. Я оставляю мать наедине с ее горькими мыслями, несмотря на то что мне больно видеть ее терзания, знать, как она заблуждается. Я смотрю на бескрайнюю ширь воды и думаю о том, куда мы плывем. Я играю с кудряшками моих детей. И надеюсь, что мы доберемся до земли живыми и невредимыми.

Глава десятая

Ной

Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней.

Ной пробуждается от глубокого и спокойного сна:

– Спасибо, Господи, за еще один день.

Через мгновение его обступают. Жена льет воду в его рот.

Он поправляется быстро. Лихорадки больше нет, теперь дело за отдыхом и пищей. Он страшно отощал, остались только кожа да кости. Его первый вопрос:

– Как погода?

– Сыро, – морщится Сим. – Но дождь кончился.

Ной кивает. Все ждут вопроса: «Сколько я был без сознания?» – чтобы ответить: «Сорок дней», после чего Ною должно стать ясно, что он провел в горячке пять недель.

Однако вместо этого Ной произносит:

– А земли не видать.

– Не видать, – подтверждает Сим.

– Даже гор?

– Ни единой.

Ной закрывает глаза:

– На все милость Божья.

На следующее утро после воскресения из мертвых Ной стоит на верхней палубе, окидывая взглядом последствия потопа. Ливень утих, но небо по-прежнему затянуто облаками. Волны, будто вобрав в себя силу тех, кого поглотили, плещутся и сталкиваются друг с другом. Ной перегибается через перила, проводит пятерней по воде, а потом пробует капли на вкус. Соленые.

– Звери выжили?

– Большинство, – отвечает Илия. – Умерло мало, в основном травоядные. Мы скормили их хищникам.

– В целом они держатся, – говорит Хам. – Выглядят свирепо, но на самом деле довольно послушные.

– Может быть, качка их успокаивает, – высказывает предположение Илия.

– Меня-то уж точно – нет, – хмурится Сим.

Ной замечает, что его старший грызет ногти. Это что-то новенькое. Все выглядят измотанными. Несомненно, и он тоже.

– Еда? – требует ответа Ной.

– Пока достаточно, – успокаивает Илия.

Он настаивает на том, чтобы его провели по кораблю. Обход проходит поэтапно. Сначала Мирн ведет его по средней палубе, набитой беспокойными домашними животными и всякой мелочью: пресмыкающимися, насекомыми, грызунами. Кое-где прорезаны маленькие окошки, сквозь которые в клети, полные жизни, льется тусклый свет.

Ной не обращает внимания на слабость и хвалит Мирн за ее добросовестный труд. Особенно его потрясла клеть с куколками. С потолка свисают сети, на которых держатся тысячи зеленых и бурых коконов.

– И что, из всех вылупятся бабочки?

– Из живых, – кивает Мирн. – Вообще-то они уже должны были вылупиться, но словно чего-то ждут.

Хам ведет Ноя на следующий уровень, где разместились животные средних размеров: лисицы и олени, обезьяны и зебры, кабаны и гиены, черепахи с толстыми панцирями. Здесь темнее, окон меньше, клыки и зубы сверкают чаще.

– Корабль пока держится, – поясняет Хам, – но он явно начинает сдавать. Я бы не возражал, если бы мы поскорее высадились на берег.

Повисает неловкое молчание.

Хам показывает на комок мохнатых тел:

– Лисята. Веришь – нет, но некоторые животные даже дали приплод.

Ной кидает взгляд на Беру, Илию и Мирн.

– Чудо, – сухо произносит он.

Нижняя палуба – владения Илии. Там темно, слышится шум бьющейся о борт воды и влажное рычание животных. Илия берет Ноя за руку. В другой ее руке лампадка, горящая неровным, мигающим пламенем.

– Здесь страшно, – предупреждает она.

– Я не боюсь.

Они крадутся по коридору, заглядывая в загоны, каждый размером с сарай.

– Под ногами вода, – замечает Ной.

Так и есть, пол по меньшей мере на два дюйма покрыт водой, по которой идет рябь от качки.

– Ничего не поделаешь, – ворчит Хам, – вода осаждается на стенах.

Из тьмы вздымаются кучи навоза, оставленные слонами и носорогами, в нос бьет вонь, исходящая от бегемотов. С высоты длинных, как пальма, шей на них взирают грустные глаза жирафов, тигры в девять футов поднимают головы и смотрят глазами, полными скуки и ненависти. Волки сбиваются вместе и пялятся на людей. Крокодилы лежат безжизненно, точно мертвые. Верблюды и быки вяло пережевывают жвачку, а медведи, к счастью, просто спят.

Когда Ной поднимается на верхнюю палубу, он бледен.

– Не волнуйся, отец, – говорит Сим, – скоро мы доберемся до берега и всех выпустим.

– Вряд ли, – пожимает плечами Хам.

– Мы доплывем, я уверен, – заявляет Сим.

– И как ты пришел к такому выводу?

– У меня на то есть основания, – Сим стучит по голове.

– Будем надеяться, – бормочет Бера, не обращая внимания на натянутую улыбку матери.

Ной рассеянно кивает, словно увиденное ему не в диковинку:

– Вообще-то, я думаю, Сим прав.

Сим неправ.

Холодает. Влага и холод пробираются Ною в суставы, колени и плечи, скрючивая его, сгибая. Боль он переносит стоически. Словно пристыженный муками отца, Яфет прекращает бить баклуши и начинает помогать Мирн освобождать верхнюю палубу от нечистот. Семья, давно уже привыкшая к тесноте каюты, собирается вместе вокруг очага, чтобы погреться. Жена ворочает угли и возится с продуктами, однако на это никто не обращает внимания. Ной чувствует себя центром своего маленького племени, ядром, связывающим всех в единое целое. Нужно чем-то занять время, и он требует, чтобы каждый рассказал истории, которые знает. Ной не большой любитель послушать байки, однако он осознает, что домочадцы должны напоминать друг другу о том, кто они, откуда родом и почему оказались на судне.

На предложение откликаются с радостью. Хам и Сим описывают полное происшествий детство Яфета: то, как он пытался наточить отцовский нож для оскопления скота и как впервые взялся за стрижку овцы и чуть не выпотрошил бедное животное. Яфет высмеивает суеверие Сима (увидевшего в вороне, нагадившей ему на голову, знак божественного благоволения) и вспыльчивость Хама (который однажды выбил Динара из седла за то, что тот назвал Хама неуклюжим). Они говорят медленно, чтобы убить побольше времени, – не упускают ни малейших подробностей, дословно вспоминают реплики участников событий, повторяют интересные и смешные места. Так проходят дни.

Илия и Бера рассказывают о том, как собирали животных, а их слушатели потрясенно качают головами. Илия рассказывает о женщинах главах родов на ее родине – совете, устанавливавшем законы, которым подчинялись даже мужчины. Ной поднимает брови и перекидывается веселыми взглядами с сыновьями: «Нет, вы слыхали такое?» Бера рассказывает о государях, правивших в ее родных землях, о бесконечных битвах, в которых участвовал ее отец. Мирн рассказывает о своем детстве, о рано умершей матери, об отце, которому эта смерть разбила сердце, и о событиях, случившихся еще раньше, когда, по ее словам, она была счастлива. Ной и остальные домочадцы, включая Яфета, спрашивают, что означают ее слова. Впрочем, никто не настаивает на ответе.