Линор Горалик - Это называется так (короткая проза)

— …нечеловеческих размеров треугольная ванна. Этот человек, короче, вообще какой-то фанат сантехники, я потом расскажу. Хотя вода, конечно, набирается при таких размерах два часа, но все равно кайф нечеловеческий. А у нас в ванне всегда живут резиновые морепродукты — ну, такие игрушки для ванны, там кальмар фиолетовый, еще розовая морская звезда и так далее, и все с безумными глазами. Короче, мы с Иркой залезли в ванну и стали играть в подписание Священного Союза. Розовая морская звезда с охуевшим взглядом — это был Александр Первый, такой хитрожопый оранжевый скат был Меттерних, а толстый желтый краб — это был Вильгельм, только косоглазый. Вокруг них молча плавала такая дистрофичная зеленая черепаха, очень жалобная, это были несчастные испанцы, а из пены мы сделали Эльбу, там у нас сидел злобный фиолетовый Наполеон и всем мысленно грозил. Короче, Александр произносил речи, а Меттерних хихикал. Потом все посрались из-за польской конституции, Ирка случайно проглотила кусок пены, нам все надоело и мы вылезли и пошли спать. А ночью я встал в туалет, смотрю — а их всех, когда вода выходила, подтянуло к сливному отверстию. И они все сидят вокруг него и смотрят выпученными глазами в огромную черную дыру.

— …«Тебе плюнь в глаза — все божья роса». А я ей говорю: «Милая, у человека со слюной в глазах вообще оптика меняется».

— …«Привет! У меня для тебя сюрприз к празднику:) отправь число 234255 670 (с пробелом обязательно) на номер 5560 — и ты приятно удивишься! Если не посмотришь, сильно на тебя обижусь:)))» — написал мне только что профессор Пак.

— …вообще не понимаю, зачем он мне нужен при таких раскладах. Вот смотри: я была в субботу с Викой в кино и забыла серый кардиган. А я его только купила после зарплаты, такой мягенький, под вязаное платье мое серое прямо один в один. Прибежали назад — уже нету, ну, понятно, кто-то себе забрал, у нас же народ такой. Я чуть не заплакала. Ну, иду встречаться с ним после этого, я такая расстроенная, ужас, и рассказываю ему, что так этот кардиган хотела, потому что он в плечах широко сидит, там как бы не буф, но так приспущено, что получается пышно. И что мне теперь вязаное платье опять не с чем носить, потому что у него рукава, ну, почти майкой идут — короче, объясняю ему все это. Так он берет, молча сажает меня в машину, везет в «Зару» и покупает точно такой кардиган. Нет, это, конечно, большое спасибо, но вообще — ни сочувствия, ничего.

— …хуйня всё про совок. Мой папа в детстве набил морду сыну Борткевича из «Песняров» и младшему племяннику вдовы авиаконструктора Миля, и ему ничего за это не было.

— …дура, но не угрожающая. Еще там была очень смешная Катя со сломаной ногой.

О. М.

— …нас с мужем постриг директор сцены МХАТ, и так хорошо вышло.

— …ну, этот анекдот, ну, все знают — где японец в СССР на Красной площади останавливает милиционера и что-то на своем языке долго спрашивает, типа, «хурли-мурли-хурли-мурли, хурли-мурли-хур-ли-мурли, хурли-мурли-хурли-мурли, хурли-мурли-пепси-кола?» А милиционер ему задумчиво отвечает: «Стойте, стойте, помедленнее. Вы спрашиваете, где в этой огромной стране с ее ледяными зимами, загадочными людьми, огромными проспектами и строгими милиционерами можно купить бутылочку чего-чего?..» Так вот, — пришел я, значит, к родителям первого вечером отмечать Новый год. Там так нарядно все, елочка, уютно, пахнет вкусно, все по-человечески. Мы с отцом коньяку выпили, я размяк, тут еще из ресторана еду принесли. Отец пошел руки мыть или, там, в туалет, а я маме, слово за слово, рассказываю этот анекдот. Приходит отец, и она ему говорит: «Ой, Леша, тут Алик такой прекрасный анекдот рассказал! Короче, Советский Союз, японец останавливает милиционера и что-то такое на японском „бла-бла-бла-бла-бла Пепси-Кола!“. А милиционер ему отвечает: Значит, так. Вы интересуетесь, где в этой враждебной стране с ее страшным климатом, с подавленными людьми в темных, громоздких одеждах, с кровавой властью, несоблюдением законов, застарелой бюрократией и непредсказуемым будущим можно купить бутылочку чего-чего?..» …Мама, блядь! Новый год, блядь! Елка, еда, тебе восемьдесят два года, в этом доме престарелых у вас живые концерты каждый день, двухкомнатная квартира у вас тут, на завтрак омлет с икрой приносят, — ну оставь уже, блядь, свои замашки Евгении Гинзбург! Ну расслабься уже наконец!

— …в Дагестане как? В Дагестане берешь воронку и идешь, идешь, и где вода вообще не закручивается — там экватор. Там и созвездия другие, южное же полушарие, и виноград, ананасы, фиги, и пряники, и такие птицы огромные, и леса, водопады, мороженое, девки, и карлики, и пингвины. Постарайся, сынок, тебе надо там зацепиться.

Кр.

— …дай, — говорю, — мне надеть что-нибудь, что ли. Он мне дает футболку свою, тонкая, мягкая такая. Потом уходит в гардеробную и говорит: «Штаны давать?» Я говорю: давай. Он выходит в мягких таких штанах коричневых на резинке, и мне дает такие же, и уходит в душ. Я залезла в штаны, они мягкие такие, стою, заплетаюсь, слышу — он воду пустил и вдруг выходит и говорит: «Так, нет, одинаковые штаны — это уже вообще, это я не могу». Отобрал эти и дал другие.

— …Как мы жили, Наташа! Я, помню, один раз звоню ему, а он по супермаркету ходит, и я говорю: «Купи хлеб с дырками и сыр черный. В смысле, хлеб бессолевой и сыр трюфельный».

— …Что я вынесла из этих отношений? Я вынесла из этих отношений, что уголок подушки может оставлять синяк.

— …в общем, полгода, ты можешь представить себе? Уже, честно говоря, поставили крест. Ну, по крайней мере, я по Светке видела, что она поставила крест. А мать и так его в гроб всю жизнь сводила, ей, кажется, вообще было все равно. И тут, значит, едут они на дачу, мать решила дачу подготовить, чтобы продавать, потому что, говорит, не могу я, Света, там быть с тех пор, как он пропал. И вот Светка мне говорит: «Я лежу наверху, сплю и вдруг слышу, как внизу мать орет, просто истошно орет, я такая: „А? Что?“ — и несусь вниз — и тут я вижу отца, ты представляешь?» Она говорит: «Таня, я тебе говорю: вот как будто увидела покойника. Еще секунду, и с ума сошла бы. Он такой жуткий, стоит, волосы до плеч, весь какой-то черный, одни глаза, Таня, я чуть не съехала, ноги дрожат…» Ты представляешь себе? Они же уже буквально похоронили его. Так оказалось что? Он лунатик был. Он все лето по ночам ходил и копал себе нору, а по первым заморозкам, как они собрались с дачи уезжать, он туда пришел и там всю зиму спал. И вот в апреле проснулся. Нет, ну ты себе представляешь? Дополз до дачи, ничего не помнит, ни-че-го. Ну это же надо было так достать человека, а?

— …мать спальню разделила пополам и устроила музей в половине спальни. Причем натурально разделила: она так поставила стену, что из нее как бы выходило пол-двуспальной кровати, и по кровати надо было перекатиться и лечь на его место, чтобы увидеть вторую половину комнаты. А она там все оставила, как, собственно, в то утро, когда он пошел на работу. Носки, там, какая-то рубашка мятая, стакан на тумбочке. Она доливает в него пиво — уже тридцать один год, мы понимаем, да? — потому что пиво высыхает, чтобы как в тот день. А больше ничего. Просто рассеченная комната с застывшим временем. И на стене, которая, собственно, наружу, да? — его фотография с надписью «missed», его искали что-то трое суток под развалинами, он на верхних этажах работал, а то больше бы искали. Я один раз там была, продержалась две минуты, пиздец. И то, когда ее дома не было, чтобы она не смотрела. А про это писали в какой-то газете, что-то такое, и в некоторых туристских каталогах есть их дом, она пускает туда в какой-то день недели несколько часов.

— …знаешь, как понял, что весна пришла? Я череп нашел в огороде. Сразу поискал дырку. Не, никакой дырки нет. Просто сдох мудак какой-то в огороде.

— …аж трясет. И весь день, понимаешь, ношусь, как больной, и прямо меня выворачивает. И я решаю, что домой не пойду, потому что заебала все-таки. Нет, ну шесть лет, я живу с женщиной этой шесть лет, и она из-за ебаного порошка стирального такие устраивает мне закидоны? Я тебе говорю, больная на всю голову, ничего, кроме своей уборки, не видит. Охренела. И орет мне: меня заебало, я не хочу тебя видеть, вали отсюда нахуй, ты только о себе думаешь, чтоб ты сдох! Я говорю: ты себя послушай вообще, какими ты словами говоришь, у тебя дочка растет, а ты что несешь, а? Так она в меня кинула этим самым свитером! И я в пятницу после этого порошка, — что тебе сказать? — ну все, решил, что все. Ты говоришь вали — все, свалил! И так весь день, знаешь, хожу и думаю: так, переночую у матери, вещи самые нужные завтра заберу, пока она на работе, деньги у нее сейчас есть, еще оставлю на столе пару сотен, чтобы совесть, знаешь — и все, и пошла она… С Наташкой сам поговорю… И тут мы, значит, уже идем обедать, а я мобильник забыл, говорю: ребята, я догоню сейчас, забегаю к себе — телефон. И я беру трубку, думаю — кто б ты ни был, иди ты на хер, — и вдруг слышу, ну, рев. Натурально, ревет, как белуга, рыдает и носом хлюпает. У меня сердце в пятки, я сразу подумал — что-то с Наташкой. Я говорю: «Лена, что с ней, что с ней? Лена, скажи мне, что с ней?» А она: «У-у-у-у-у… С ке-е-е-е-ем?» У меня сразу отлегло. Я вообще не могу, когда она плачет, мне сердце вынимает, я все забываю, ни зла, ничего, только это самое… Я говорю: «Белочка, белочка, ну скажи мне, что такое?» А она ревет. И говорит: «Я в газе-е-ете…» «Что, — говорю, — детка, что в газете?» Думаю — может, родственники, может, что. А она «У-у-у-у-у… В газете… Что все мужчины… Ы-ы-ы-ы… Что через двадцать тысяч лет… Ну, не двадцать… Что вы все вы-ы-ы-ы-мрете… Хромосома… У-у-у-у-у…» Леночка, говорю, что ты такое говоришь? А она: «Хромосома разрушается… ааааа… Сто тысяч лет — и вас не бу-у-удет… Будем только мы-ы-ы-ы-ы-ы…» Я говорю: Ленка, ну и что с того? А она говорит: Леша, Лешечка, не вымирай, пожалуйста! Приезжай домой, прямо сейчас, ну пожалуйста! Так я опять порошок не купил. Ну ненормальная, а?