Линор Горалик - Это называется так (короткая проза)
— …пять двадцать, сто раз потом повторили, пять двадцать утра. Она меня будит, кричит: ребенка нет. Четыре месяца ребенку было, ну, с днями. Ну что, мы весь день понятно, как. Ребенка нет в квартире, да? Ну, милиция, эти там, следователи. Думал, я умру. Я столько за этот день себе представил, я тебе скажу. Не хочу вслух говорить, но представляешь же себе же, да? Ну, милиция весь день, понятно, они еще и допрашивают. Меня, ее. Короче. Я плакал пиздец, я тебе скажу, когда не дышишь — «ы-ы-ы… ы-ы…». Сел там в углу и качаюсь. Морду следаку одному… Не, ну так, рыпнулся, попробовал. Ну они такое спрашивают. А ты и так все это себе представляешь. В час ночи мы в дом вошли, пришли домой. Я не мог свет включить, понимаешь? Такой пришел. И тут она говорит: короче, я тебе скажу правду. Ребенок у моей тети. Я просто хотела показать тебе, что ты такой отец, у которого можно вынести из квартиры ребенка — и он даже не проснется. Понимаешь, да? Такой я был отец. Со второй-то, с дочкой, уже лучше было, иначе. Я уже гораздо лучше старался.
* * *— …что Аня у нее в телефоне — «Дочка», а я у нее в телефоне — «Катя».
* * *Д. Н.
— …не вопрос этики, а вопрос эффективности. Ну смотри, рассказываю ситуацию. Стоим за мороженым. Человек, да? Нормального вида, простой, но нормальный, с бородою. И он женщину, которая со мной, берет и молча бьет головой об угол холодильника. Да? Вот так — «оп-па!» — макает ее головой. Просто, молча. Потому что думает, что она — мальчик-гей. При этом она выглядит, как Таня примерно. Это за скобками, неважно. И вот стою я. Ну, я, конечно, — а-э-э-э-э-э…, а-э-э-э-э-э… Дышать мне, что делать? Как мне? У нее кровь, лоб разбил, так? И вот она поворачивается, и он видит, что это девочка. Так он становится перед ней на колени и начинает со слезами говорить: «Прости, прости меня», «Христом Богом прости меня, прости». Поклоны бьет, стоит на коленях. И вот ситуация: что я? По таким правилам простым — я должен ему въебать. Я должен бить морду, в этой ситуации же должен, да? А по уму — что я буду бить? Мужчина стоит на коленях, рыдает. Что бить?
* * *— …плакала, Маринка плакала, я плакала, Волошина аж обрыдалась вся, а Тушевская не плакала. Тушевская и букет поймала, и про торт говорит: «Ой, давайте мне побольше, я столько ем, ем и всё никак обратно не поправлюсь!» Такая Тушевская. Я считаю, если ты вдова — это еще не повод срать людям на голову.
* * *— …еще когда это было, еще студенткой была, но уже так, знаете, глубоко зашла, второй курс кончала, — так ко мне девчонки прибежали: «Маринка, щеночек помирает!» Ну, помчались по лестнице, у корпуса они сидят, нашли щеночка, такой вот щеночек, весь — ну, воттакусенький и уже прямо закатывается, видно, как глазки закатываются. Сердечко у него — ну вот с прямо горошинку, с полгорошинки, и через кожу видно. Они мне: «Маринка, ты, ты коли, давай коли!» — в смысле, адреналин ему в сердце коли, а у меня руки трясутся, еще не попасть, или, там, доза… Словом, я не знаю, я не понимаю, как можно на ветеринара, это такие надо нервы. У нас, конечно, тоже те еще нервы, но это же не такое, чтобы вот это воттакусенькое. Так что я через два дня забрала документы, год потом готовилась дома — и всё, перешла в медицинский. Дала себе слабость.
* * *В.
— …не мое дело, конечно, я просто вас везу, вы можете мне вообще не отвечать, но я вам так скажу: вы вот спрашивали у кого-то по телефону «За что?» или там «Почему?». Я скажу вам, можете не отвечать мне: я очень вас понимаю. Я себе год назад сказал так: «Тебе тридцать два года будет через год. Если у человека в тридцать два года еще есть какие-то вопросы — он дурак, он пустое место, он не должен жить, так не живут». И стал решать все вопросы, стал каждый вопрос ставить и решать, по нескольку дней, недели даже, один за другим. «Зачем люди живут?» — подумал, ответил себе. «Почему женщины — ну, такие, а не сякие». Подумал — ответил себе. Там, ну. «Что человек должен своим детям?» — ответил себе. И вот мне исполнилось тридцать два в сентябре — у меня нет вопросов, нету. Ну, я не имею в виду практические вопросы, они бывают, конечно. Но все вопросы, которые не про тело, а про душу — я каждый из них думал и решил. Практические — это какие вопросы? Такие, что можно решать, а можно не решать, это сильно ничего не изменит, душу не изменит. Я вот скажу — у меня был попугайчик, много лет, они живучие. Ну, и умер, вот так сидел на плече и вдруг, я думал — слетел, а он по спине царапнул — это он назад упал. Ну, я даже что, я даже плакал. Долго он у меня жил. Так я не смог его выкинуть, я его в коробочку пластиковую положил и закопал на даче. Ну, так я сколько лет уже, когда такие теплые дни, но уже знаешь, что последние, дачу уже закрываешь к зиме, — я его выкапываю и смотрю: он не разлагается. Почему он не разлагается? Это практический вопрос. Хороший, но практический уже.
* * *Б. Ф.
— …с твоим папой не соглашусь. Я не уверен, что человека, который даже очень плохие вещи делает, надо ненавидеть. Это, на самом деле, очень старый разговор, даже говорят: «Ненавидеть грех, но не грешника». Но если просто, то ненавидеть человека — это очень сильное чувство и нехорошее. Я себе говорю так: вот если бы передо мной поставили этого человека и дали в руки пистолет — я бы его убил? И думаю: нет, слава богу, не убил бы. Значит, я этого человека не ненавижу. Не люблю, презираю, виню во многом — да, но не ненавижу. А если я думаю «да, убил бы» — значит, мне надо спросить себя: почему? Нехорошо же убивать людей, правильно? Значит, мне надо начать работать над собой, это во мне проблема, а не в том другом человеке, это я плохой, а не он, что мне хочется человека убить… Но вообще — знаешь, Сашенька, не слушай меня, это у меня какие-то сложные щи, не обращай внимания. Папа все правильно говорит: мы ненавидим Путина, Путин плохой. Не слушай меня, слушай папу.
* * *— …как называется на иврите «гвозди»? Вот все эти гвозди, болты, гайки, вся эта шрапнель?
* * *Т.
— …не знаю про терапевтов, что тебе сказать. Вот у меня было что? — я стала просыпаться в другую сторону головой. Засыпала нормально, а просыпалась ногами на подушке. Терапевт сразу говорит: «О-о». А я себе сама что поняла: это я Женю ищу во сне. Я же столько лет с ним спала, а тут одна в кровати. И это я всю ночь тянусь его обнять, как будто слева — и поворачиваюсь немножко во сне. Потом опять тянусь, опять поворачиваюсь немножко, а потом просыпаюсь ногами на подушке. Заебало. Я себе сказала: а ты просто плохо его во сне ищешь! Ты не сдавайся, ты дальше ищи! Чего сдаешься! И все, уже нормально просыпаюсь.
* * *— …мы как раз сторонники такой идеи, что ребенку можно рассказывать абсолютно про все, и про болезнь, и про войну, если это делать позитивно. Мы вот очень много рассказываем Кусе про Отечественную войну, но, например, всегда говорим в конце, что потом все оторванные руки и ноги пришли потом к своим солдатам домой.
* * *— …друзья и все остальные близкие! И мама! Я пригласил вас именно в этот ресторан, очень хороший ресторан, потому что с ним у меня связана одна история. Так вот, я ее хочу рассказать. Вон там в конце веранды видите домик? В этом домике обычно живут кролики. Но не за тем, что вы подумали — минуточку, минуточку! — а чтобы гости могли их просто гладить и кормить. И там возле домика лежит специальное сено, чтобы их кормить. Так вот, сейчас там кроликов нет. Но не потому, что вы думаете — ну дослушайте меня, что вы ржете! — а потому, что кроликов сейчас чистят. Вот так: посетители ресторана так их кормили, что перекормили, и теперь кроликов увезли: у них диета и детокс. Понимаете, да? В ресторане кроликов так все кормили, что перекормили, и теперь кроликам делают диету, а потом опять сюда привезут мирно жить и радоваться, и есть сено. Потому что такое сейчас у нашей страны прекрасное, мирное время. Так вот: я привел вас именно в этот ресторан очень символически, потому что это и есть мое желание: чтобы наши родители так и прожили жизнь, никогда не увидав войны.
* * *— …протестант у меня друг. Я сам боксер, в электричке полез — чувака били отморозки, я полез, и ножом меня ударили, вот тут во мне яма, полость. Жена потом кричала: «Зачем ты полез?» Любит меня. Я говорю — как не стыдно, ты гордись, у тебя настоящий мужик! Не побил ее. Виталик — важный человек, один из главных протестантов в Москве, я к нему пришел, он говорит — помолись со мной. На колени встал. А я не могу на колени. На мне вот сто двадцать шесть грамм золота, видишь — браслеты, перстень вот, и я так по городу езжу, ночью езжу, и никто даже не посмел, понимаешь? Руку не протянул. Такой я мужик. А Виталик мне говорит: это ничего, ты так стой, только слово в слово за мной повторяй, Библия же у нас общая. У меня женщина одна, Тоня, Тонечка, кореянка. Она меня с «Амвей», «Американ Вей», это значит — «американский путь», она меня с ними познакомила, привела меня туда. Мне говорят: «Фу, американское!» А на самом деле что это такое — «Амвей»? Вот была реклама: «Тогда мы идем к вам!» — так в Европе не скажут, в лоб не скажут, интригу оставляют. «Амвей» так работает, понимаете? Я не просто тебе даю стиральный порошок, я интригу оставляю, я тебе пробник даю и говорю: «Я тебе ничего не буду рассказывать, ты сам попробуй и все поймешь». Это что разве, я продаю стиральный порошок? Это миссия: я пользуюсь хорошим продуктом и обучаю знакомых, я их учу хорошему. Я им говорю: сами пробуйте, сами читайте, не давайте вам в уши петь. И потом еще учу их правильно представлять компанию, мне не нужны с клетчатыми сумками люди, которые в электричках ездят, я сам в этих электричках езжу, я сам боксер, ты мне поверь, такое там случается… Жена, брат у нее был, поп. Тоже электрички эти всё… Мне все равно, если говорят — женская работа, когда мужик о косметике рассказывает. Мне все равно. Это так корейцы говорят, это корейская пословица. Я сразу нож показал, такой был разговор. Смысл такой был у разговора: главное, надо стараться хорошим быть. Хорошо работу делать, день за днем. А не «Тогда мы идем к вам!». Что это людям в уши поют? Пускай люди берут пробник, сами всё читают. Я вот на иномарке езжу, потому что хорошо работу делаю. Мне приходится телефон отключать — так люди хотят со мной ездить. Я ночами и днями работаю, жена кричит — любит, скучает потому что. А я ей говорю: «Ты гордиться должна, дура, я боксер, сто двадцать шесть грамм золота на мне, я не просто на такси вожу, не просто стиральный порошок — у меня миссия. Я людей учу хорошему. Мне люди завидуют». У протестантов такой зависти нет. Ни на золото мое, ни на что другое. Женщина тут одна, Тонечка, Тоня ее зовут, она меня к Виталику привела, он главный протестант в Москве. Не могу я попу руку целовать, он ведь такой же мужик, как и я. А Виталик меня сам понял. «Ты, — говорит, — не надо на колени, это ничего. Ты, главное, — говорит, — слово в слово повторяй за мной».
