Роже Вайян - Избранное
Но сейчас Филиппу совсем не улыбалось переводить разговор на такую скользкую тему, как свои поэтические опыты.
— Я достаточно читал Карла Маркса и пришел к убеждению, что он прав, заявил он. И во внезапном порыве добавил: — Я убежден, что вы, коммунисты, переоцениваете противника. Вы даже представления не имеете, до какой степени разложился мой класс.
Ничего подобного Миньо не ожидал. Он уцепился за слова «мой класс» и ответил:
— У вашего класса еще достаточно силы, чтоб подвинтить гайку, когда дело касается рабочих. И доказательство этому…
Он показал на петицию, которую только что подписал Филипп.
— Верно, — согласился Филипп, — эту сторону вопроса я еще недостаточно продумал.
Лоб у него был высокий, гладкий — ни морщинки, ни складочки между широко разлетающимися бровями. Он задумчиво поднес ко лбу руку. Казалось, он старается нахмурить брови и это никак ему не удается. Он посмотрел на Миньо с таким обескураженным видом, что тот с трудом удержался, чтобы не наговорить ему любезностей.
— Многое до меня еще просто не доходит, — признался Филипп. — Так загляните как-нибудь ко мне… Я буду очень, очень рад.
Миньо горячо поблагодарил Филиппа за то, что он подписал петицию. Вечером он застал у Пьеретты рабочего Кювро и Бомаска и отдал отчет «о проделанной работе».
— Непременно сходи, — посоветовал Кювро. — Полезно узнать, чем он там дышит. А может, и действительно славный парень.
6
Недели через две после бала, устроенного коммунистической секцией Клюзо, ко мне явился Фредерик Миньо. Он приехал в Гранж-о-Ван по шоссе на мотоцикле и привез бумаги, которые ему вручил Филипп Летурно; по мнению Миньо, они могли пригодиться мне для газетных статей.
После своей первой встречи с Филиппом Летурно в конторе фабрики Фредерик Миньо все-таки выждал несколько дней. «Мне вовсе не хотелось, пояснял он, — чтоб у него создалось впечатление, будто я так сразу к нему и побежал». Наконец как-то вечером часов около девяти он отправился в «замок».
Филипп занимал флигель, где прежде жили сторожа. В каждой комнате было по два окна, одно выходило на шоссе, другое — в парк. Железные ставни со стороны шоссе не открывались даже днем.
— Если вы увидите сквозь ставни свет, смело стучитесь, — предупредил его в первую встречу Филипп.
Миньо постучался в ставень. Филипп тотчас же отпер калитку, пробитую рядом с широкими решетчатыми воротами парка.
— Как мило с вашей стороны, что вы зашли! — воскликнул он.
Около флигеля на аллее Миньо заметил длинный спортивный автомобиль «альфа-ромео». Из дома доносились взрывы смеха и женский голос. Миньо попятился:
— Я вам помешал, я лучше зайду в другой раз…
— Да нет же, совсем напротив, — сказал Филипп, подталкивая гостя к дверям флигеля.
Миньо сразу узнал двух молодых женщин, которые были с Филиппом на балу. Натали Эмполи лежала на железной раскладушке, рядом на стуле стояла бутылка виски и три рюмки. Белый вязаный свитер обтягивал ее костлявые плечи и красивые маленькие груди. Бернарда Прива-Любас, все в том же костюме строгого английского покроя, рылась в пластинках, наваленных прямо на кресло.
Миньо с удивлением оглядел жилище молодого директора — стены выбелены известкой, кресла в полотняных чехлах. Из настоящей обстановки один только книжный шкаф, и тот без дверок; на полках в беспорядке валяются книги, бумаги, и тут же лежит электрическая бритва. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и Миньо заметил пружинный матрас, свернутый тюфячок, смятые одеяла (здесь после того бала ночевали Натали и Бернарда) и прямо на полу стопки книг. С потолка свисала веревка, при помощи которой открывался люк на чердак.
От Летурно не укрылось удивление гостя, и, показав на раскладушку, он заявил:
— Если бы я вообще мог быть счастливым, я был бы вполне счастлив и на этой раскладушке. Я велел обставить свой служебный кабинет лишь в знак протеста против скаредности АПТО, а картины моих любимых абстрактных художников должны вносить смятение в душу Нобле.
Затем он представил гостя дамам.
— Виски?.. — предложила Натали.
— Спасибо, но…
Миньо хотел добавить: «Но не знаю, понравится ли мне виски». Однако он воздержался, фраза так и осталась незаконченной.
— А как поживает черноглазая? — спросила Натали.
— Черноглазая? — с удивлением переспросил Миньо.
— Ну да, черноглазая, — настойчиво повторила Натали. — Та молоденькая женщина, которая отказалась танцевать с Филиппом.
— Ах, да, — протянул Миньо.
— Она красивая, — продолжала Натали. — А вот от меня остались кожа да кости.
Явно дурачась, она оттянула ворот свитера и затем тихонько отпустила его; пузыри набравшегося внутрь воздуха постепенно опадали; шерстяное джерси снова плотно обтянуло ее костлявые плечи.
— Вот вам, — сказала она, одергивая свитер.
— Господину Миньо плевать, — вдруг закричала Бернарда.
— Правда? — спросила Натали, приподнявшись на локте.
Миньо счел за благо промолчать.
— Значит, вы тот самый «красный», о котором нам рассказывал Филипп? снова начала Натали.
Филипп, перебиравший связки бумаг на полке книжного шкафа, обернулся.
— Отстань от него, — крикнул он.
— Извините меня, — обратилась Натали к Миньо, — но боюсь, что я уже пьяна.
Наконец Филипп отыскал нужные бумаги.
— Здесь у меня есть кое-что интересное для вас, — обратился он к Миньо. — Пройдемте в соседнюю комнату.
— Почему в соседнюю комнату? — запротестовала Натали.
— Потому что нам надо поговорить о серьезных вещах.
Натали вдруг произнесла тоненьким голоском:
— Филипп, ну, Филипп, миленький, ну прошу тебя, Филипп, мне будет так приятно, если ты хоть раз в жизни поговоришь при мне о серьезных вещах.
Филипп молча пожал плечами, однако пододвинул гостю кресло в чехле, а сам сел напротив на раскладушку в ногах Натали. Он держал четыре связки бумаг.
— Я тут рылся в архивах фабрики, — сказал он, — и вот, видите ли, обнаружил кое-какие документы… Хотя они представляют только историческую ценность, однако могут пригодиться в той борьбе, которую вы ведете… — И, помолчав, он мрачно произнес: — Наше семейство уже издавна было настоящим разбойничьим гнездом.
* * *В конце XVIII века некий Летурно основал в долине в десяти километрах от Клюзо шелкопрядильную фабрику, машины которой приводились в действие водами реки Желины. В 1820 году на лионском рынке произошло катастрофическое падение цен на шелковую пряжу, поскольку эльзасские промышленники ввели новые способы обработки шелка. Три брата Летурно, сыновья основателя фабрики, очутились перед угрозой полного разорения; тогда младший брат под чужим именем нанялся в качестве простого рабочего на эльзасскую шелкопрядильную фабрику.
Первая связка бумаг, врученная гостю Филиппом Летурно, содержала письма, которыми обменивались в ту пору три брата. Подглядеть и похитить чужой производственный секрет отнюдь не считалось у них предосудительным. «А главное, — наставлял старший брат меньшого, — не забудьте о тех машинах, о которых вы нам писали, сделайте все возможное и невозможное, но непременно выясните все технические подробности. Лучше вам пока не возвращаться домой, ежели, повременив, вы сможете обнаружить еще что-либо для нас полезное», и прочее и прочее.
В последующие годы прядильная фабрика «Летурно и сыновья» разрослась чуть ли не в десять раз против прежнего. Но где и как найти за сходную цену рабочие руки — по примеру эльзасских конкурентов, которые использовали труд уголовных преступников, или по примеру конкурентов швейцарских, которые эксплуатировали труд «кающихся Магдалин», посаженных за решетку попечениями духовных властей? Тогда-то братья Летурно и додумались нанимать на фабрику детей из соседних горных деревушек.
Вторая пачка, переданная гостю Филиппом Летурно, содержала «служебные распоряжения», касающиеся использования детского труда. В частности, там хранился следующий документ: «Надсмотрщику вменяется в обязанность каждое утро обходить вверенную ему деревню с цветным фонарем в руках (каждой деревне присвоен свой особый цвет) и играть зорю… Перед отправкой тот же надсмотрщик дает сигнал, по которому дети строятся в следующем порядке: мальчики впереди, затем сам надсмотрщик, колонну замыкают девочки… Рабочий день не должен превышать двенадцати часов. Вечером после гудка, извещающего об окончании работ, дети должны приготовиться, почиститься… второй сигнал оповещает о начале молитвы… По окончании молитвы дети расходятся по мастерским, к месту сбора своей деревни, название которой обозначено на стене мастерской; является надсмотрщик…» и так далее.
