Юкио Мисима - Шум прибоя
Синдзи весь вспотел под дождевиком — и грудь, и спина были мокрыми, поэтому он сбросил с себя верхнюю одежду. Он стоял босиком, в одной белой майке с длинными рукавами.
Капитан приказал четверым привязать один конец каната к кнехту, а другой связать с тонким линем. Ветер мешал работе. Когда все было налажено, один конец линя капитан протянул Синдзи и прокричал ему в самое ухо:
— Обмотай вокруг тела и плыви! От бакена будешь держаться за канат.
Синдзи дважды обмотал линь поверх брючного ремня. Потом выпрямился и пристально посмотрел на море. Ему не было видно, как извивались и корчились внизу черные гребни волн, бившихся в порывах ветра и дождя о нос шхуны. Где-то во мраке скрывалось мятежное и бесноватое море. Непроглядная бездна клокотала водоворотами, возносилась и оседала. Синдзи вспомнил, что во внутреннем кармане штормовки осталась перепрятанная фотография девушки. Он набрался мужества и, став на край палубы, прыгнул в море.
Эти двадцать метров до бакена сначала казались непреодолимыми, но юноша ощущал, как в его руках прибавляются силы. Синдзи рассекал волны, будто кто-то бил его по плечам и подгонял невидимой палкой.
Его тело понесло течением, ноги барахтались, как ватные. И все же он не терял надежды ухватиться рукою за бакен. Когда его поднимало на гребень, он видел, что расстояние вовсе не сократилось. Синдзи задыхался и захлебывался, плывя изо всех сил. Мало-помалу огромные волны расступились, путь стал более или менее свободным. Он ринулся вперед — точно бур, вонзающийся в твердую скалу.
Наконец рука юноши коснулась бакена, но тотчас соскользнула. Вдруг его накрыло тяжеленной волной, едва не ударив грудью, и махом отбросило в сторону, но в следующее мгновение юноша исхитрился оседлать бакен. Синдзи глубоко дышал. Ветер бил по лицу, у него перехватило дыхание. Юноша растерялся, забыв, что ему нужно сделать.
Бакен раскачивало в темном море. Юноша прижался к железу, чтобы его не сорвало с бакена ветром, и принялся развязывать обмотанный вокруг тела линь. Мокрый узел поддавался с трудом.
Синдзи потянул за развязанную веревку. Он оглянулся назад — впервые за все время. На носу шхуны, рядом с кнехтом, застыли четыре фигуры. Вахтенные на соседней рыбацкой шхуне тоже пристально наблюдали за ним. Какие-то двадцать метров казались огромным расстоянием. Темные очертания двух шхун двигались синхронно: то взмывали вверх, то оседали.
Тонкий линь, обвисший из-за ослабевшего ветра, было сравнительно легко перехватывать руками. Синдзи наклонился вперед и навалился всей тяжестью тела на веревку так, что погрузился в воду. Он кое-как захватил конец браса, толстый даже для его широких и крепких ладоней, и принялся перебирать его руками.
Силы покидали Синдзи. Он пытался уцепиться за что-то ногами, но мешал ветер. Юноша напрягался изо всех сил, пока канат не начал выползать из воды. Тело Синдзи пылало жаром, лицо раскраснелось, в висках бешено пульсировала кровь. Наконец он перекинул канат, и работа пошла. Теперь на толстый канат можно было опереться. Синдзи сделал второй виток и легко затянул узел, после чего поднял руку: дело сделано.
Люди на шхуне хорошо видели, как он помахал. Юноша забыл о своей усталости, повеселел, вздохнул во всю грудь и нырнул в море. Теперь он плыл к шхуне.
На веревке, сброшенной с палубы, Синдзи подняли наверх. Капитан похлопал юношу по плечу широкой ладонью и приказал Ясуо проводить Синдзи в каюту. Матросы вытерли тело юноши. Едва добравшись до постели, он мгновенно уснул. Никакой грохот стихии не мешал ему спать.
На следующий день Синдзи открыл глаза и увидел на подушке лучи яркого солнца. В иллюминаторе каюты сияло безмятежное море, выглядывали голые сопки в лучах южного солнца и клочок чистого голубого неба…
глава пятнадцатая
Шхуна «Утадзима» прибыла в порт Кобэ позднее запланированного. На праздник поминовения усопших в августе капитан вместе с Ясуо и Синдзи не поспевали. На борту «Камикадзе» они услышали новости из родных мест. Рассказывали, что на побережье острова выползла огромная черепаха. Ее забили на мясо, а кладку яиц забрали. Вышла целая корзина. Эти яйца сбывали по две йены за штуку.
Прибыв домой, Синдзи сначала сходил в храм Хатидай, оттуда тотчас пошел к Дзюкити. Его хорошо принимали и угощали. Синдзи никогда в жизни не приходилось пить, но на этот раз по настоянию хозяина он выпил несколько чашек рисовой водки. На третий день он снова вышел в море на бригадирской лодке.
Синдзи не распространялся о рейсе, зато капитан поделился с бригадиром Дзюкити всеми подробностями.
— Ну, ты молодчина, отличился!
— Пустяки!
Паренек слегка покраснел и ничего более не сказал. Те, кто знать не знал, каков он по натуре, думали, что парень полмесяца где-то бездельничал. Спустя некоторое время Дзюкити спросил его мимоходом:
— Что, от старика Тэруёси до сих пор ничего не слышно?
— Нет.
Никто не приставал к нему с разговорами о Хацуэ, и одиночество уже не тяготило юношу. Лето, изнывая от жары, влачило свои последние недели. Синдзи, умиротворенный спокойным морем, отдавался любимой работе, которая и по душе была ему, и пришлась впору по плечам, словно хорошо сшитый костюм. А другими заботами его сердце не жило.
Юноша не оставлял надежды заработать денег, чтобы стать независимым. Он вновь с волнением вспомнил тот белый пароход в море, который видел когда-то на закате дня. Однако сейчас он испытывал иное чувство. «Я знаю, куда он направляется, знаю, как живется там морякам, знаю их трудности…» — размышлял Синдзи.
Его сердце почему-то трогал уже не сам неизвестный пароход, немного утративший ореол таинственности, а влачившийся за судном длинный шлейф дыма. Дым этот напоминал ему о тяжелом канате, который он вытягивал из моря, выбиваясь из последних сил. Руки юноши невольно сжимались в кулаки.
Тот белый пароход уже не был для него ни далеким, ни неведомым. Синдзи по-мальчишески смотрел из-под пятерни на угасающие над морем вечерние облака…
Летние каникулы заканчивались, а Тиёко не приезжала. Жена смотрителя маяка ждала, когда вернется дочь. Она написала письмо. Ответ задерживался. Мать отправила еще одно. Дней через десять пришел ответ — прохладная отписка. В письме, не объясняя причин, Тиёко сообщала, что на летние каникулы домой не приедет.
Экстренной почтой мать отправила еще одно письмо — не меньше чем на десяти листах. В нем она слезно вымаливала, чтобы дочь приехала повидаться родителями. Седьмого числа пришло ответное письмо; времени до конца каникул оставалось совсем немного. Мать была крайне поражена письмом дочери. В тот день как раз вернулся Синдзи.
В письме Тиёко призналась матери, что в своп прошлый приезд во время тайфуна она увидела, как Синдзи и Хацуэ шли вместе, прильнув друг к другу. Они спускались по каменной лестнице — и это вовсе не праздные выдумки какого-то Ясуо! Тиёко считала себя виноватой в том, что пошли сплетни, и страдала от этой мысли. Она писала, что ей было бы неловко вот так вот бессовестно заявиться на остров, поэтому она решила не мешать счастью Хацуэ и Синдзи. Если же матушка возьмется уговорить старика Тэруёси, чтобы он не разлучал влюбленных, то она с легким сердцем вернется домой.
Тон письма испугал мать. «Как бы не приключилась беда с дочерью!» — подумала она. Нужно было срочно что-то делать. По книгам мать знала немало случаев, когда молодые девушки возраста Тиёко совершали самоубийство из-за сущих пустяков.
Она решила скрыть от супруга это письмо, а все проблемы уладить самостоятельно — как можно скорее до возвращения дочери. Не мешкая, мать переоделась в праздничный льняной костюм. Она вспомнила свое былое учительство в женской гимназии, когда ей приходилось проводить беседы с родителями на сложные педагогические темы. В ней снова проснулась воля.
Перед домом на обочине дороги, спускающейся в деревню, были разостланы циновки. На них сушились семена кунжута, красная фасоль, соя. Стояли солнечные дни позднего лета. Крохотные зеленоватые зернышки кунжута отбрасывали тень, похожую на крупные ячейки. Грубая циновка выглядела как новенькая. Вдалеке простиралось море, волны были спокойными.
В белых сандалиях жена смотрителя степенно спускалась по деревенской бетонке. Вдруг до нее донеслись веселые оживленные голоса и шлепки мокрого белья. Она огляделась. На берегу речушки у дороги шесть или семь женщин в простеньких платьях стирали белье. После праздника «Бон» редко кто выходил собирать бурые водоросли. В свободное время ныряльщицы устроили большую стирку. Мелькнуло лицо матери Синдзи. Мылом почти никто не пользовался, белье расстилали на плоских камнях и вытаптывали ногами.
— Ах, госпожа! Добрый день! Куда это вы? — воскликнули женщины, приветствуя ее поклонами. Их платья были подоткнуты, на голых загорелых бедрах играли блики речной воды.
