Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы
— Господин Аоки! — когда все расходились, к Аоки Харухико подбежал лейтенант Накадзима или как-то еще, — откровенно говоря, Аоки не помнил его фамилии. Он вел протокол совещания, кажется.
— Господин Аоки, как мне лучше записать — что такое Императорский театр теней? — спросил он, используя самые вежливые формы. — Боюсь, я… моя прискорбная необразованность не позволяет мне…
— Императорский театр теней династии Мин — это театр, который проецирует на реальность все, что было показано в разыгранной в нем пьесе, при соблюдении определенных правил постановки.
«О, наконец-то у нас эротическая сцена!» — сказали все, когда на репетициях капустника дошли своим чередом до первой встречи студента Чжана с Ин-Ин.
— Это предельно целомудренная сцена. Вы… как это? — отозвался Сюэли. — Как это говорят по-русски? Пришел лейтенант…
— …И всё опошлил, — сказал Ди, выходя в костюме и в гриме. — Не лейтенант, поручик. А не пошли бы они, не обращай внимания.
Они начали.
— Uh-oh. Внезапно струны порвались.Что по примете означает: кто-тоПодслушивал игру мою сейчас.Дай выгляну-ка, что ли, за ворота?
— Оставил цинь. Какая жалость!Я тихо вроде бы подкралась.Потихоньку начну перекличку в стихах,Только спрячусь получше вот здесь, в лопухах.Кто так дивно талантлив в искусстве одном,Тот, конечно, искусен во многом ином…
Да перестаньте вы все ржать! Ну что вам, смешинка в рот попала? — посетовал Ди. — Детский сад какой-то. Абсолютно в унисон будем говорить «Ах, какой юноша!» — «О, какая девушка!» или разнесем? — спросил он.
— Как тебе кажется лучше?
— Чуть-чуть разнести, я чуть раньше.
— Давай.
— Ах, какой юноша!
— О, какая девушка!
Осмелюсь ли спросить я, чья вы дочь?
— Цуй — скромная фамилия моя.
Знакома ль вам она, не знаю я…
Да как у Цоя пишется точь-в-точь!
— Знаешь, Ди, ты и сам не прочь похулиганить, по-моему.
— Но Цуй — фамилия девушки у Ван Ши-фу, а это действительно соответствует фамилии Цой, я же не виноват.
— Давай по тексту. Как знак «высокий» пишется точь-в-точь.
— Слушай, а зачем мы этот маразм?.. Он же образованный человек, — что он, в самом деле, иероглифы писать не умеет?
— Ну давай выкинем.
Я вспоминаю, что в «Саде фамилий»
Вашу я тоже встречал.
— А ты что, реально читал этот «Сад фамилий»? — спросил Ди своим обычным голосом.
— Ты что? Хэ Чэн-тяня? Это же исследование утеряно.
— А, давай тогда добавь еще:
Доблести ваших почтеннейших предков
Просто разят наповал.
— Знаете что? Надо вместо капустника просто выпустить вас и показать ваш обычный разговор между собой, — предложил Сюй Шэнь.
Эти драные красные фонари на верандах, промозглый ветер, «заплаканный» бамбук, развалины ворот позеленелого камня с опасно накренившейся табличкой 莲花 наверху — с пяти утра они были в марш-броске, хотелось всех убить. В поселке жизнь шла по-прежнему, были люди и на рынке, и в лавках, и в кабаках, и в гостинице, поскольку из-за особенностей предстоящего задания при захвате Ляньхуа в действие приводился вариант «добрые покровители». С этой целью поселок брали не кроваво, с этой же целью лейтенант Хитоми, окончивший переводческие курсы, вещал по-китайски в рупор с грузовика:
— Не надо все разбегали кто куда. Под расстрел только люди предатели. Мы принесли вам еды фрукты одежды консервары ширпотреб, если вы будете хорошо нас послушать…
Доктор Накао поморщился, но на грузовик подниматься не стал. «Через три-четыре дня нас отсюда выбьют, какая разница, как все это прозвучит».
Когда они в полном облачении шли через поселковый рынок, доктор Накао сказал полковнику:
— Простите, к вам прилепилась этикетка — «Стоимость 3 юаня». Это очень немного. Но я не думаю, что кто-то сделал это нарочно, — остановил он Кавасаки, который резко обернулся и потянулся к мечу.
С другой стороны громадной глинистой лужи, из толпы перепачканных детей, совместными усилиями создающих посреди лужи остров с небольшой глиняной статуей Будды, доносился беспорядочный гомон.
— «К нам снова пришла вся японская армия?» — перевел Накао, помогая шоферу откинуть борт и вытащить из грузовика свой харлей. — «Смотри, это какая-то новая армия, в прошлый раз была не такая». — «У меня есть две японские военные иены!» — «А у меня — половинка рисового пирожка с поминок». — «Не может быть, чтобы у тебя, Ляо, она залежалась!»
В уме у Накао Рюити сейчас же сложилось пятистишие:
Сильной холодной волнойСмыло страну в океан.Поверху плавать осталисьТолько военные иены.В полдень растаял туман.
Ему постоянно приходили на мысль такие стихи, но он никогда не произносил их вслух. Недавно в Японии переписали «закон об опасных мыслях» и что-то в него добавили.
Ли Сяо-яо вышел к ним — одет был в серое, и лицо тоже серенькое. Шел он очень медленно и сосредоточенно глядел в землю. Он был худенький и мелкий. Совершенно точно можно было сказать, чего в нем нет совсем: в нем не было ни капли хитрости. Один раз за весь разговор можно было заметить такое движение глаз, как будто он хотел кинуть взор поверх деревьев на небо, но не решился.
— Мы представляем собой лучшее, что есть сейчас в японской армии, — коротко представил подразделение доктор Накао. В дальнейшей своей речи он обрисовал то поведение, которого, вероятно, обязывает придерживаться Ли Сяо-яо в этой ситуации его воспитание и культура — презрев свою жизнь, спасти от врага бесценный театр теней и так далее, — и почтительно просил его погодить реализовать вот эту внутреннюю программу, не выслушав его подробнее.
Ли Сяо-яо стоял молча. Смотрел вниз.
— Видите ли, Na Gao xiangsheng… Мы голодаем. Так что нет у меня сейчас ни совести, ни чести, — сказал он.
Чтобы затянувшаяся пауза не привела к потере кем-нибудь из присутствующих лица, доктор Накао сказал:
— Только не думайте, что мы заплатим японскими военными иенами. Ничего такого не случится. Мне самому они напоминают те деньги, которыми расплачиваются лисы и еноты-оборотни. При свете дня они превращаются снова в сухие листья и разную дрянь. Военные иены не обмениваются ни на какую валюту и ничего не стоят Японии. Мы заплатим вам золотыми и серебряными слитками, очень много, прямо сейчас или когда вы скажете. Не беспокойтесь об этом.
— Не осмеливаюсь вас даже и угощать тем, чем питаются мои домашние, — в обычные времена это, признаться, вовсе не почитается съедобным, — тихо сказал Ли Сяо-яо.
Он провел их с поклонами в дом. Это был слишком бедный дом для того, чтобы в нем была особо выделена женская половина; из полутемной кухни мелькнуло испуганное, совершенно детское личико. Хотя Ли Сяо-яо, представляя жену, и употребил книжно-почтительное выражение, которое Накао перевел бы примерно как «Это моя карга», по виду ей было лет четырнадцать или пятнадцать. Аоки развязал фуросики с о-бэнто, выложил простенькие инари суши на стоявшую на столе грубую тарелку со сценкой из «Сна в красном тереме».
— Аоки — милейший человек. Он лично, своими руками пока никого не убил в этой войне, — представил его доктор Накао. Аоки слегка обозначил поклон. — Он… вот здесь немного риса.
Хозяин дома двумя руками принял у него тарелку, с поклоном извинился и, отложив на ладонь несколько штук, поспешно отошел и, видимо, сунул их жене в полумраке за занавеской. Аоки не всматривался из брезгливости, но, по-видимому, на попечении Ли Сяо-яо была не только жена, существовали там и другие домочадцы — в помещении за занавеской слабо шевельнулся какой-то сверток с тряпьем и подало голос еще какое-то ветхое одеяло на кровати.
— Никому не нужны сейчас забавные механизмы и куклы, — сказал Ли.
— Почему он не попытался поправить свои дела с помощью театра теней? — спросил Накао у Аоки по-японски.
— Он пытается поправить свои дела с помощью театра теней. Продав его нам, — возразил Аоки.
— Нет, почему он не разыграл однажды вечером пьесу, в которой божество щелкнуло пальцами — и его семья сказочно разбогатела?
— Правила постановки очень осложняют эту возможность. Трое посторонних зрителей — представьте себе последствия в захолустном городке, где все знают всех и каждый дом полон бед под самую крышу.
— Представляю, — сказал доктор Накао.
— Но не удивлюсь, если он просто не касался драгоценной старинной вещи, считая, что не имеет права ее трогать, — усмехнулся Аоки.
— Я спрошу о его резонах, — объявил Накао и с холодным любопытством перевел свой вопрос.
— Единственный раз, когда умирал маленький сын, я хотел поставить в театре пьесу, в которой бы он выжил. Но не успел, — отвечал с некоторым трудом из-за набитого рта Ли Сяо-яо. — Слишком уж быстро он умер.
