Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере
Вениамин дышал глубоко и ровно, наблюдая, как она надвигалась на него, — только спокойно, избегать ее взгляда. Ее руки летали вихрем, голова моталась из стороны в сторону. Красное горело, приближаясь. Нужно найти точку, точку опоры. Другого пути нет. Сейчас, сейчас, уже почти поймал, сейчас… Крылья носа, вот, правое, дрожит. Вот оно… эта складка, глубокая, в форме крючочка, источник всего зла. Отсюда оно расходилось концентрическими кругами, доходило до лба, до подбородка. Все отвратительное брало начало здесь.
А вот и ангел подоспел. Вспышка ударила ей в лицо. Руки взметнулись, ноги, спотыкаясь, заковыляли назад, красное последовало за ними — резкие крики.
Вениамин, вырванный из своих мыслей, почувствовал, что замерз. В другой раз он уже не станет прыгать через ограждения.
«Вот за это я вас и люблю… — мечтательно протянула блондинка из АР и подхватила его под руку. — Как вы стояли, запрокинув голову… Это и было то самое. В этом было что-то…» Но как раз когда она собиралась выговорить слово, Вениамин швырнул монету в разверстый футляр для скрипки, и музыканты оглушительно грянули «Oh, When the Saints…»
МНОГОУВАЖАЕМЫЕ дамы и господа, прочтите это письмо, прочтите до конца, потому что оно поможет вам избежать страшной ошибки. Я настоятельно прошу вас, да, я просто умоляю вас, если это выражение еще уместно в наше время, помогите простому человеку, чья жизнь благодаря стечению невероятных обстоятельств превратилась в кошмар и единственной надеждой которого остаетесь вы! Спасите меня! Если бы я не верил в вас, мои многоуважаемые дамы и господа, я сам бы уже покончил счеты с жизнью. А разве у меня есть выбор? Мне говорят: или тюрьма и исправительные работы, или сумасшедший дом. Но если даже мне удастся избежать и того и другого, то чем раньше это произойдет, тем скорее я напорюсь на самое страшное, на нож, на расправу. Ведь там не слушают объяснений! Помогите мне, мои многоуважаемые дамы и господа!
Допрос свидетелей и прекрасные характеристики сняли всякое подозрение с моей личности. А меня все-таки держат под арестом, высмеивают, унижают и оскорбляют, и даже мой адвокат глядит на меня, откровенно говоря, как-то странно, в его глазах нерешительность и вопрос, хотя даже мои недоброжелатели не могут найти никакого мотива того преступления, которое я будто бы совершил.
Короче говоря, я хочу сообщить вам все, что знаю. Это будут главным образом сведения, которые я уже излагал следователю. Но поскольку, по мере того как я сижу, я припоминаю новые подробности, о которых ну просто обидно было бы умолчать, то пусть, по крайней мере, хоть мои записки дадут возможность правильнее понять мое дело, а я буду рассказывать все, как на духу, и настолько объективно, насколько это вообще возможно для человека. Простите меня за плохой почерк, но я так привык печатать на машинке — вы, конечно, знаете о моих литературных трудах, — что почти лишился собственного почерка. Да к тому же и проблема освещения в камере решена не лучшим образом. Я перехожу к непосредственному изложению и начинаю с новой страницы.
Отчет о происшедшем 23 февраля 1993 года в бане № 43, Фонарный переулок, Санкт-Петербург, Россия.
Около 18.40 появились три человека, ни во внешнем виде которых, ни в поведении не отмечалось ничего необычного.
Сам я в это время был за гардеробщика. Следует пояснить, что, когда работа с бумагами позволяет, я сам выполняю эти обязанности. Несмотря на частую смену работников, мне до сих пор не удалось найти подходящих сотрудников. Но сегодня я не буду говорить на эту тему.
Трое пришедших купили шесть бутылок пива «Балтийское», взяли напрокат шесть полотенец и расплатились пятитысячной купюрой. Сдачу — три тысячи пятьдесят рублей — оставили на столе, ни слова не говоря. Я взял ее себе и положил отдельно в закрывающийся ящик письменного стола, поскольку такие деньги я только тогда считаю своими, когда удовлетворенный гость покидает нашу баню.
Мне, однако, бросилось в глаза, что все трое, казалось, замерзли. Я бы даже сказал, двое просто дрожали, а третий плотно сжал синие губы. К тому же я счел, что по сравнению с другими гостями, которые у меня раздевались, эти лучше одеты. Несмотря на это, я предложил им сдать часы, кошельки и очки — двое из них были в очках. Мы храним ценные вещи наших клиентов в сейфе, ключ от которого есть только у дежурного. Все, включая даже цыган, охотно пользуются этой услугой. Я повторил свое предложение и указал, что мы, если что-нибудь случится, ответственности не несем. Но, никак не отреагировав на это ни мимикой, ни жестами, тот, к кому они обращались как к Волкову, попытался отодвинуть меня в сторону. Так как ему это не удалось, тот, кого они называли Ванькой, в ту же секунду ударил меня через плечо стоящего впереди и отбросил на стул. Такое грубое и даже разнузданное поведение все чаще можно наблюдать у нашего народа. Не хочешь слушать, узнаешь на собственной шкуре, подумал я, и они удалились. Оскорбить меня это уже не может, я ведь знаю, что такое поведение вызвано всевозможными комплексами. Смягчающим обстоятельством для тех господ могло послужить разве только возбуждение, которое охватывает всякого, кто приходит в баню.
Не прошло и пяти минут, как в раздевалке поднялся такой крик, что даже телевизора не стало слышно. «Опять цыгане», — подумал я и оказался прав. Но это не была их обычная то ли болтовня, то ли ссоры — кто их разберет. У меня до сих пор стоит перед глазами, как двое парней прыгают на одной ноге, надевая носки. На них не было ничего, кроме бархатных шапочек и часов. Но прыгали они не для того, чтобы удержать равновесие, а от страха.
Три господина заставили их снять подштанники. По-моему, им для этого немного потребовалось, потому что цыгане трусливы и уступают даже тогда, когда они в большинстве. Мне это казалось удачной шуткой, пока другие гости также не стали настойчиво, хотя и молча, напирать и толкаться, да, именно толкаться! Они шли так плотно друг к другу, что пихали в спину впереди идущих; при этом было совершенно тихо, слышалось только шарканье подошв. Недостойное зрелище — стадо, охваченное страхом. Среди них я узнал и тех, кто только что заплатил за полные два часа.
«Не буду я париться вместе с дьяволом!» — горячился Розеншток, которого я хорошо знал, в незастегнутой рубахе он быстро зашлепал по воде к выходу, держа ботинки в руках. После того как цыгане по приказу своего главного ушли, слышен был лишь голос диктора по телевизору. Постукивали мыльницы, полупустые бутылки катались по плиткам пола. Мужчины, не вытираясь, кое-как одевшись, спешили уйти. Никто не решился посмотреть мне в глаза, не говоря уж о том, чтобы потребовать назад свои деньги. Только Профессора и Исуса не было среди них.
Должен заметить, что мне в этой ситуации не пришло в голову ничего лучшего, чем вымыть соседний массажный кабинет. Я чувствовал свое бессилие и впервые порадовался, что мое предложение по приватизации бани в свое время отклонили.
«Скольких клиентов мы теперь лишимся навсегда?» — спросил я себя и решил действовать.
Поначалу я, правда, сомневался — вступать ли в неравную борьбу с кем бы то ни было, ведь всякий, кто не борется непосредственно за самого себя, слабее своего противника. Но потом, не задумываясь о последствиях, я вышел из гардероба и побежал по коридору мимо буфета «Оазис», где в проеме кухонной двери виден был Георгий Михайлович, возившийся с грилем.
«Куда? — закричал он. — Стой!» Я услышал шарканье его шлепанцев и остановился в конце коридора у входа в бассейн. Я и до сих пор не знаю, что произошло там, за дверью, до этого момента. Возможно, один из гостей заразил другого своим страхом, при этом нельзя с определенностью сказать, что случилось на самом деле. Так часто бывает: вдруг все разбежались, и каждый думает, что на это есть своя причина.
«Не ходи, не ходи, не ходи!» — страшно зашептал Георгий Михайлович, увидев, что я уже взялся за ручку двери, и замахал засаленным полотенцем, которым подхватывал горячие шампуры с шашлыками.
«Не ходи туда, ради Бога!» Он тянул меня за руку. Даже когда он ничего не говорил, его длинные усы, не уступавшие горьковским, двигались.
«Ты что, не знаешь, кто пришел?» — Георгий Михайлович прикрыл дверь «Оазиса» и оперся о нее спиной. Не знаю, почему я терпел такое обращение, ведь в конце концов Михалыч — мой подчиненный, да к тому же на несколько лет моложе меня.
«Так ты не знаешь, кто это?» — наезжал он на меня и вдруг перекрестился. Это было для него так неожиданно, что я испугался.
«С ума все посходили, что ли?» — заорал я.
«Оставайся здесь и помоги, оставайся здесь, слышишь?» — увещевал он меня уже спокойно, будто все само собой прояснилось, и сунул мне в руки мокрую тряпку.
«Да в чем дело?» — прикрикнул я. Но вместо того чтобы отвечать, он продолжал меня инструктировать тем же многозначительным тоном.
