Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере
Как только музыканты снова начали «Oh, When the Saints…», на улице за ограждением дама в огромной меховой шапке поскользнулась на льду, засеменила ногами и уже не смогла выправиться, сдержать свое тело. Так, с плотно прижатыми к туловищу руками она и удалилась, словно марионетка. Музыка опять прервалась.
«Где маятник?» — спросил он раздраженно. Они начали съемку, когда он покупал билет, а затем ему надо было пройти вдоль указателей со словом «музей». В темноте он напрасно искал глазами кого-нибудь из смотрителей.
«Убрали маятник, — сокрушался Вениамин, — разобрали маятник, Земля больше не вращается».
Он вышел, не оглядываясь. Его мемуары раскупались плохо. Только поэтому он согласился на этот тур. Занятый своими мыслями, Вениамин не ощущал напряжения в своих коротких ногах от подъема по винтовым лестницам и лесенкам. Только при виде железных ступенек, что уходили прямо по воздуху через крышу, он снова очнулся и впервые в своей жизни ощутил близость ангелов.
Заманчиво представить себе землю как плоский диск, подумал он, достигнув колоннады, и ощутил, что именно эта высота действует на него благотворно. Никто из застройщиков никогда не осмеливался подниматься на такую высоту. Отсюда даже Большой дом с его антеннами, теряющимися в сером небе, выглядел более чем скромно. Вениамину город внизу казался присевшим на корточки, вовсе не прекрасным: давно не крашенные стены домов, обветшалые крыши, рой людской — завернувшиеся в лохмотья люди в надежде согреться в толпе. Массивы построенных с размахом дворцов скрадывались перспективой. Лишь на крыше «Астории» и соседнего здания сверкала новая медь. На юго-востоке — Александро-Невская лавра, левее за нею — купола Смольного монастыря, дальше, на север, — бирюза Зимнего дворца и ангел над Дворцовой. Будто стрелы, вонзались в небо Адмиралтейство и Петропавловка — как все это было ему знакомо.
«Вот! — воскликнул Вениамин. — Вот!» Ладонью он, как дирижер, направил взгляды остальных через южную оконечность Васильевского острова, ниже, вернее, ближе, пока не увидел, что они поймали в свой объектив заснеженный парк с памятником скачущему на коне царю.
«Однажды, когда Петр Первый вернулся из Европы в Россию, — начал Вениамин, — он вырвал ружье у стоявшего рядом солдата и вонзил его штыком в землю. От необыкновенной силы удара штык сломался пополам. Обломком Петр Первый вскопал землю. Так на Руси появилась лопата. Это произошло вон там».
Некоторое время Вениамин стоял, опустив глаза. Затем начал снова с тем же энтузиазмом:
«Однажды, когда Петр Первый вернулся из Европы в Россию, он вырвал ружье у стоявшего рядом солдата и воткнул ему штык в причинное место. Отсюда начиная, он распорол ему одежду до подола. Так на Руси появились брюки. Это произошло, — разрешите, — вон там!» Внимательно слушавшая его свита не могла сбить Вениамина с толку. Монотонным голосом он продолжал:
«Однажды, когда Петр Первый вернулся из Европы в Россию, он вырвал ружье у стоявшего рядом солдата и метнул его в дуб штыком вперед на расстояние более чем триста метров. Затем четырьмя ударами кулака он сбил солдата с ног. Так на Руси появился спорт. Видите там стадион?»
Его нельзя было не увидеть. Указательным пальцем левой руки Вениамин прочертил в воздухе полукруг, как бы пограничную черту, которая незаметно отделила «умышленный» город от того, что было построено за ним, кольцо фабричных труб, выпускавших свои дымы в проплывающие мимо низкие облака, и без того похожие на гарь, вываливающуюся из огромной трубы. За ним круг новостроек, освещенных солнцем. «Оттуда людей отправляют в Питер, — объяснял Вениамин, — чтобы они глотнули немного жизни. Под тяжестью их шагов город снова погружается в болото».
«Дальше, дальше, рассказывайте дальше…» Они снова снимали его. «Да, так вот, — продолжал импровизировать Вениамин. — У нас в России нередко можно услышать историю про комсомольца Петрославского, которому посчастливилось еще до получения диплома инженера изобрести волшебную палочку. Петрославский все сомневался в себе и не мог оценить своего счастья. Семья, друзья, коллеги и комсомол настоятельно советовали ему запатентовать изобретение, пока его не опередили другие, поскольку тогда ученые всего мира работали над разрешением этой проблемы. Петрославский отправился на поиски патентной службы. Но, как это иногда случается, нигде не мог ее найти. Он решил ехать в Москву, этого, казалось, требовало дело. Но и в Москве его поиски оказались безрезультатными. У советской власти были другие заботы, ей было не до патентных служб. Ей нужно было изгонять из страны интервентов, бороться с голодом, побеждать безграмотность и электрифицировать страну. И все одновременно. Петрославский это понял и решил наколдовать патентную службу, а также все, что еще к ней нужно. Как только он это сделал, он тотчас же в нее и вошел. Какой-то чиновник привел его в светлый зал, предложил сесть и вручил формуляр. Петрославский, которому здесь очень понравилось, погрузился в раздумья о важности решения передать теперь свое изобретение всему человечеству и нерешительно крупными печатными буквами принялся заполнять лист, где требовалось описать открытие. Только он закончил выводить последнюю букву, как чиновник забрал у него бумагу и сказал: «Ну, ты шутник!» Он вышел и, хохоча, захлопнул за собой дверь. Петрославский был потрясен, потом заплакал. Внезапно его обуяла такая ярость, что он переломил волшебную палочку через колено, схватился за сердце и рухнул замертво. С тех пор у нас в России есть, правда, патентная служба, но нет больше волшебной палочки. Аll right?»
Блондинка из АР подняла большой палец левой руки, не отрываясь от фотоаппарата.
Он живо повернулся в профиль. «Я люблю море. Море — это всегда свобода и свежий воздух!» Они потянулись за ним к западной стороне галереи. «Оттуда ветер, и, видите, там, прямо за этой фабрикой, там море».
Вениамин замолчал и потер руки. Справа, то есть на севере, дымы тянулись слева направо, а на юге справа налево. Ангелы опустились по углам на крышу собора и разделили воздух между собой. А вот и маленькая заслонка на подоле ангельских одежд, через которую мог появиться и снова исчезнуть Святой Дух. Сколько же времени она уже закрыта…
«Когда Святой Дух брел, собирая милостыню по осиротевшим церквам и столовым, привратник, ответственный за колоннаду собора старый большевик, который после смерти Маяковского спасся на крыше и в этом своего рода легальном изгнании служил своему народу, так вот, он позакрывал дверки в ангельских облачениях и выкинул ключ. Да ему просто надоело, что по ночам, а иногда даже и днем ангелы улетали назло всем атеистам, а также и большевикам и тем самым опровергали научность, которая царила в городе, в конце концов это угрожало и его добровольной ссылке. Теперь же ангелочки неподвижны, их обездушенные тела не испытывают ни холода, ни острых потребностей. Только когда Святой Дух пробирается между ними, ища возможности проскользнуть внутрь, они постанывают и всей своей пустотой радуются Троицыну дню, потому что не оставили своих надежд. Что сталось с хранителем колоннады, даже бедекер не знает. Возможно, он пробрался в одного из ангелов — это могло бы научно объяснить, — даже их постанывание, — поскольку он не был уверен в собственной жизни. Он все еще дожидается своей реабилитации и, похоже, в ультимативном тоне угрожает, что снова откроет дверцу Святому Духу. Тогда уж ангелам не будет удержу, это ясно. Но, может быть, это лишь одна из многих угроз, которые раздаются всякий раз, когда мертвый инвентарь социализма развивается быстрее, чем живой. Но на сей раз страж колонн, думаю, крупно просчитался…»
От холода Вениамин укрылся в уносящемся потоке своих мыслей, засеменил вдоль западного фасада в сторонку и исчез в темном жерле винтовой лестницы.
Поскольку Земля снова плоская, развивал Вениамин свою прежнюю идею, ангелы скоро опять залетают, а строители еще в этом мире сподобятся справедливой оплаты.
Едва он появился у выхода из собора, ему замахала красная повязка из углового оконца будки вахтера. С крыши на него уставился прожектор. Вениамин остановился как вкопанный. Из-за бликов на стекле он не различал за ним ничего, кроме красного. Постепенно он обрел в себе силы. Он перестал ощущать мрамор под ногами, настолько легко ему стало, настолько ясно он понимал, что нужно делать. Дверь будки отворилась — сперва Вениамин увидел перед собой темный лоб. Хранительница входа была в валенках. Красная повязка на рукаве слепила глаза. Изо рта у нее сыпались указания и замечания.
Вениамин дышал глубоко и ровно, наблюдая, как она надвигалась на него, — только спокойно, избегать ее взгляда. Ее руки летали вихрем, голова моталась из стороны в сторону. Красное горело, приближаясь. Нужно найти точку, точку опоры. Другого пути нет. Сейчас, сейчас, уже почти поймал, сейчас… Крылья носа, вот, правое, дрожит. Вот оно… эта складка, глубокая, в форме крючочка, источник всего зла. Отсюда оно расходилось концентрическими кругами, доходило до лба, до подбородка. Все отвратительное брало начало здесь.
