Мацуо Монро - Bang-bang
— Как дела? — спрашивает мой приятель-маньяк.
— Не то чтобы очень, — говорю я, чувствуя, как мышцы спины превращаются в камень.
— Подумал над моей загадкой? У тебя есть ответ?
— Нет, — говорю я.
— Странно… Она ведь совсем простая. Ну да ладно, может быть, я тебе помогу.
— Да чего ты хочешь от меня?! Чего ты добиваешься своими звонками, чертов псих?!
Краем глаза замечаю, как вздрагивают плечи Муцуми.
— Не кричи, я прекрасно тебя слышу.
— Чего ты добиваешься своими звонками, чертов псих?!
— Я не был бы так категоричен. В смысле определения моего душевного здоровья. — Голос в трубке холоден, как кусок сухого льда. — Впрочем, это мы обсудим позже… Дождись меня, хорошо? Не уходи. Попроси сестренку, чтобы сварила тебе еще кофе. Не скучайте там без меня, я скоро буду.
— Что?
— Эй, я полон сюрпризов. Я вообще один охренительный сюрприз, если ты еще не понял.
Он дает отбой. Наверное, выгляжу я сейчас здорово. Выпученные глаза и трясущиеся руки. Настоящий крутой сукин сын.
Мы молчим. И в тягучей тишине я слышу, как молекулы воды в мельхиоровых чашках сталкиваются между собой. И те, что приобретают кинетическую энергию, достаточную для преодоления молекулярного притяжения, с тихим «чпок!» отрываются от поверхности и взлетают вверх, образуя над чашками с кофе перистые облачка.
— Прости, — тихо говорит Муцуми.
Молекулы пара, вдоволь налетавшись на высоте пять сантиметров над уровнем чашки, входят в крутое пике, ударяются о поверхность жидкости и с негромким бульканьем ныряют обратно в горячий кофе.
— Не бойся. Тебе ничего не угрожает. Во всяком случае, пока…
На место покинувших боевой строй молекул-камикадзе приходят другие, мечтающие в молекулярном посмертии стать частицей настоящего облака.
— Я серьезно. Может быть, к лучшему, что он придет сюда. В смысле, я буду рядом.
— Он серьезно твой брат?
— Еще кофе? — спрашивает Муцуми.
Я вытираю влажные ладони о велюровую обивку кресла. Я повторяю это движение снова и снова, словно хочу снять верхний слой кожи с рук. Меня бьет нервная дрожь. Язык будто обклеили наждачной бумагой.
Симпатическая нервная система заставляет чаще биться сердце. Повышается давление, усиливается секреция надпочечников, в результате чего выделяются в кровь гормоны адреналин и норадреналин, увеличивается количество глюкозы в крови. Это первая стадия стресса. Организм готовится к схватке не на жизнь, а на смерть. Тупое тело живет, подчиняясь инстинктам, нужда в которых отпала лет пятьсот назад.
У меня расширяются зрачки, учащается дыхание и пульс, происходит перераспределение кровотока и увеличение мышечной активности. Усиливаются обменные процессы, подавляются иммунные и воспалительные реакции, происходят другие перестройки в организме.
Вопрос в том, на хрена мне все это?
Что ты собираешься сделать при встрече с ним? Убить? Перевоспитать? На самом деле, трудно придумать что-нибудь адекватное, когда предстоит встреча с маньяком.
Выход один — позвонить в полицию. Попросить приехать как можно быстрее и взять этого ненормального в оборот. Да, почти наверняка он выкрутится. Если до сих пор никто даже не заподозрил, что в городе происходит нечто странное, можно быть уверенным: у этого паренька голова на месте. Больная башка, конечно, но способная сообразить, как спасти зависящую от нее задницу. И все же есть десять шансов из сотни, что его все-таки раскрутят… В полицейском управлении сидят ребята, знающие свое дело. Десять шансов — не очень много. Но в десять раз больше, чем ничего.
Единственное, что меня заставляет сомневаться — Юрико. Этот сообразительный псих, скорее всего, подстраховался от всяких неприятностей в виде наручников и моих попыток спасти мир. Юрико вполне может быть гарантией его безопасности. Видал я такое в фильмах. Маньяк отправляется на встречу с полицейским, а у самого дома лежит связанная девчонка, а рядом с ней — его напарник с пистолетом в руке или бомба с часовым механизмом. Типа, если маньяк вовремя не позвонит своему приятелю — девчонке конец.
И все-таки полиция — это шанс.
Я сижу, как придурок, сжимая в потной руке телефон. Можно позвонить в полицию и тем самым убить Юрико. Можно не позвонить и убить Юрико и себя заодно. Или позвонить и все равно убить обоих. Или не позвонить и никого не убить.
Это — ступор. Это — зависание системы. Это — иллюзия свободы выбора.
С щелчком откидывается крышка телефона. Сама собой. Я в этом никакого участия не принимаю. Я сижу и слушаю звуки, доносящиеся с кухни. Там Судзуки Муцуми готовит дрянной кофе. Мои пальцы бестолково нажимают на кнопки. Они набирают тридцатичетырехзначный номер. Потом — двадцатидвухзначный. За ним — сорокашестизначный… Тихие «пи-пип», которые издает телефон каждый раз, когда мой палец давит на овальную кнопочку с цифрой, вгоняют меня в транс. Эти кнопки — что-то вроде четок буддийского монаха. Я медитирую.
Я сижу и гоню все мысли, которые нарушают зеркальную гладь озера моего духа. Я визуализирую цветок лотоса в точке тандэн. Я ощущаю поток ци, омывающий серебристым ручейком мои потроха. Я веду счет вдохам и выдохам, дохожу до десяти; начинаю считать только выдохи, дохожу до десяти; считаю только вдохи. Проделав весь цикл, начинаю сначала. Не забывая нажимать на светящиеся кнопочки, чтобы слышать медитативное «пи-пип».
— Надеюсь, ты не в полицию звонишь? — раздается над ухом голос Муцуми.
Я вздрагиваю и быстро захлопываю телефон. У меня ощущение, будто меня поймали за сеансом онанизма.
Она ставит свой идиотский поднос на столик.
— Не нужно этого делать. В смысле, звонить, — она говорит тихо и как-то печально. — Он такую возможность предусмотрел.
— Да? — говорю, пытаясь чтобы это прозвучало как можно более недоверчиво.
Она садится на диван и снова поджимает одну ногу под себя. Берет с подноса чашку и, подержав с минуту, ставит обратно. Я к своей даже не притрагиваюсь.
— Ты разве не знаешь? — она старается не смотреть на меня.
Желание избежать визуального контакта говорит об одном — я в дерьме. И в том, чтобы меня туда запихнуть, она принимала непосредственное участие.
— Нет, я ничего не знаю. Как оказалось, даже меньше, чем ничего…
— Тебя ищет полиция. За убийство. Вернее, за двойное убийство. Какая-то супружеская пара. Имен я не знаю… Иногда по телевизору объявляют, мол, разыскивается такой-то такой-то. Про эту семейную пару говорили тоже… Сначала рассказали про них, а потом уже про того, кто разыскивается за их убийство, то есть про тебя. Кстати, у парня, которого убили, знакомое лицо…
— Но я никого не убивал!
— Ну, конечно, — кивает она и мягко улыбается. — Я и не думала, что это ты. Так думает полиция. Потому я и сказала тебе, чтобы ты не очень-то туда названивал.
Мне становится трудно дышать. Это не приступ бронхиальной астмы. Это не попавший в дыхательное горло инородный предмет. Дышать тяжело из-за густого запаха кроличьей шерсти. Пахнет так, будто в комнате находится несколько сотен отчаянно воняющих кроликов.
Солнечный свет меркнет. В наступившем полумраке кожа Муцуми светится, будто намазанная фосфором. Я медленно поворачиваю голову к окну.
На меня в упор смотрит огромный глаз Кролика-мясоеда, перечеркнутый крест-накрест оконной рамой.
Глава 11
Лицу почему-то холодно. Холодно и мокро. Похоже, что я нырнул на большую глубину, куда не проникают лучи солнца. Откуда-то сверху, с поверхности, до меня доносится голос:
— Давай-давай, открывай глаза. Что ты там увидел? Что заставило тебя отключиться? Говори первое, что приходит на ум. Не думай, не анализируй. Просто скажи, что ты увидел в окне?
Голос настойчивый. Он тянет меня вверх. Преодолевая сопротивление чудовищной толщи воды, я медленно всплываю. Далеко наверху уже видно светлое пятно… Голос не унимается:
— Не молчи. Скажи, что ты увидел? Не пытайся продумать ответ. Говори любую чушь, которая лезет в голову.
Свет все ближе и ближе. С каждым мгновением скорость всплытия увеличивается. Конечно, так и должно быть, ведь уменьшается давление на меня.
Наконец, с судорожным всхлипом я выныриваю на поверхность. Хватаю ртом воздух. Молочу руками по воде, которая вдруг превращается в мягкую обивку кресла. Еще ничего толком не соображая, провожу ладонью по лицу. Оно мокрое.
Голос совсем рядом:
— Ну так что же ты увидел за окном?
Я открываю глаза. Первое, что вижу — склонившегося надо мной человека. Лицо слегка расплывается, будто я смотрю на него сквозь тонкий слой подернутой рябью воды. Но я вижу, что его губы шевелятся, глаза сверлят меня.
— Что это было? Ты можешь ответить?
— Может, еще воды? — раздается другой голос. Женский.
— Нет, он уже пришел в себя. Сейчас все будет хорошо. Он ничего не сказал, прежде чем вырубиться?
