Георгий Фруменков - Декабристы на Севере
В начале 1818 г. А.Н. Муравьев выступил с гневной острополемической отповедью на записку предводителя калужского дворянства князя Н.Г. Вяземского — ярого защитника крепостнических порядков. Записка А.Н. Муравьева под названием “Ответ сочинителю речи о защищении права дворян на владение крестьянами”[243] за подписью “Россиянин” ходила в копиях по обеим столицам и была передана Александру I через министра двора князя П.М. Волконского. “Ответ” А.Н. Муравьева, написанный по предложению членов Коренной управы Союза благоденствия, — документ, ярко выразивший раннюю идеологию движения декабристов. Записка во многом напоминает пафос и убежденность А.Н. Радищева.[244] Из мемуаров С.П. Трубецкого, часто цитируемых исследователями, широко известна оценка записки А. Муравьева “просвещенным монархом”: “Его величество, прочтя, сказал: “Дурак! Не в свое дело вмешался”. “Такие действия государя, — продолжал Трубецкой, — казались обществу не согласующимися с тою любовью к народу и желанием устроить его благоденствие, которое оно в нем предполагало”.[245]
“Любовь к правде — вот все мои титла и права”, — пишет в начале своего сочинения Александр Муравьев. Эти слова как никакие другие могут служить оценкой всей его жизни. Гневно осуждает он позицию крепостников, выраженную в записке Н.Г. Вяземского. “Чем же жаловали дворян? — спрашивает Муравьев и отвечает, цитируя “записку” и с возмущением возражая крепостнику: “Поместьями, дающими законное право”… Законное право (!!!) пользоваться чем же? Землями и трудами своих крестьян и располагать их участию! Если это право законное, что же беззаконное? Скажите: в каком столетии, в каком благополучном граде сие начертано?” Н.Г. Вяземский, защищая “законные права” крепостников, прикрывался “патриархальностью” отношений помещика и крепостного. “Хорош тот “патриарх”, — отвечал ему Муравьев, — который покупает, торгует, продает себе подобных, меняет людей на собак, на лошадей, закладывает и уплачивает ими свои долги, вопреки воли их употребляет на свои удовольствия, прихоти; расторгает браки и часто, весьма часто удовлетворяет ими гнуснейшие свои страсти! Довольно!.. Упаси боже от таких патриархов!” В этом же сочинении, напоминая о французской революции 1789 г., Александр Муравьев признает правомерность народных выступлений против деспотизма.[246]
В мае 1819 г. Александр Муравьев неожиданно вышел из тайной организации декабристов. Он письменно известил об этом руководство общества, вернул Никите Муравьеву первую часть устава “Зеленой книги” и сдал ему рукописное “полномочие” на право приема других членов в организацию. Перед тем как выйти из Союза, Муравьев собрал “рассеянных в Москве членов” и составил из двух ранее созданных управ одну, сделав председателем ее своего друга, П.И. Колошина. Точное соблюдение формы выхода из тайного общества, а также организационное мероприятие характеризуют А.Н. Муравьева как человека дисциплинированного.
Еще ранее, в октябре 1818 г., Александр Николаевич вышел в отставку “по домашним обстоятельствам” — так об этом записано в формулярном списке. Однако есть основания предполагать, что истинная причина была иной. В сентябре того же года он женился на княжне П.М. Шаховской (1788–1835). Как известно, А.Н. Муравьев не имел достаточных наследственных средств, и служба, кажется, должна была бы быть источником необходимого достатка семье, но он вышел в отставку. Внешне поводом послужило такое обстоятельство: на параде, который принимал царь, унтер-офицеры “не так заняли свое место”, Александру I, приверженцу муштры, это крайне не понравилось. В результате начальник штаба А.Н. Муравьев был арестован и посажен на главную гауптвахту. Он тяжело пережил случившееся — аракчеевщина была ему чужда. В этом, думается, и состоит одна из главных причин его прошения об отставке.
В эти дни тяжелых душевных терзаний Александр Николаевич писал брату: “Начальником штаба был я во всей силе слова, а при дворе немного значил, да и, кажется, никогда значить не буду… и что всего ужаснее, пошлины платить должно великие и такою монетою, какою я ничего приобретать не намерен. Моя же монета при дворе курса не имеет. Она слишком проста и правдива”.[247]
Выход Александра Муравьева из Союза благоденствия поразил многих его единомышленников. Друзья сожалели о случившемся. С полной уверенностью можно утверждать, что принятие такого решения было мучительным и для самого А. Муравьева, но в решении своем он был непреклонен. По свидетельству С.П. Трубецкого, А.Н. Муравьев при встрече с ним в Петербурге в 1823 г. сказал, что “много потерпел от прежних товарищей за то, что отстал от общества, но нашел утешение в религии, которая теперь его единственное занятие”.[248] Конечно, уход в изучение христианских догм, в которых А.Н. Муравьев искал ответа на вопрос о путях совершенствования действительности, не мог целиком поглотить ум и волю этого незаурядного человека, но он был причиной усиления его разногласий с членами тайной организации, значительно активизировавшей свои действия в конце 1819 — начале 1820 г.
Выйдя в отставку, Муравьев уехал в село Ботово, занялся устройством хозяйства, часто жил в имении жены — селе Белая Колпь и в Москве. Все это время он встречался и вел переписку с некоторыми друзьями по тайному союзу. Это подтверждается свидетельствами современников. Так, член общества офицеров, собиравшегося у М.А. Фонвизина для “изучения военных наук”, М.М. Муромцев вспоминал: “В августе 1822 года я уехал в Москву… Фонвизин ездил часто ко мне… Я бывал у него, и мы собирались вечером. Всегдашние гости были М. Муравьев, А. Муравьев, Якушкин, Мамонов, Граббе, Давыдов, иные проездом через Москву, имена которых не назову. Разговоры были тайные: осуждали правительство, писали проекты перемены администрации и думали даже о низвержении настоящего порядка вещей”.[249]
В 1823 г. А. Муравьев выступил в журнале “Северный архив” с замечаниями по “Истории государства Российского” Н.М. Карамзина.[250] Полемика, развернувшаяся вокруг этого труда, получила широкое общественное звучание, вызвала интерес как к прошлому, так и к настоящему России. Вне сомнения то, что А.Н. Муравьев был в курсе событий, происходивших в стране, следил за развитием общественной мысли, знал и о действиях тайной организации.
После восстания на Сенатской площади, когда преследования участников движения приняли широкий размах, очередь дошла и до Александра Муравьева. Впервые на допросах его имя прозвучало в одном из показаний С.П. Трубецкого. В начале января 1826 г. А. Муравьев был арестован в Москве, 13 января доставлен в Петербург на главную гауптвахту, заключен в Петропавловскую крепость, а 15 января давал показания. (Следственное дело Александра Муравьева в советское время опубликовано в числе первых дел декабристов).[251]
В ответах на вопросы Следственного комитета (с мая 1826 г. — Следственной комиссии) Александр Муравьев пространно излагал свои переживания, заблуждения, был необыкновенно уклончив, постоянно ссылался на свою забывчивость и неосведомленность, хотя и чувствовал, что ему не верят. Несмотря на покаянный характер показаний, он ничем не погрешил против своих товарищей, проявил исключительный такт и благородство. Следственный комитет был не удовлетворен показаниями Муравьева, отмечал их особенную осторожность и заключал, что Муравьев “продолжает отрицаться незнанием”.[252]
С начала февраля 1826 г. арестанту, находившемуся в Петропавловской крепости, разрешили переписку с женой, Парасковьей Михайловной, приехавшей в Петербург вслед за мужем в сопровождении сестер — Екатерины и Елизаветы Шаховских. С этого времени и до конца жизни Александра Николаевича сестры Шаховские принимали самое живое участие в его судьбе.
Письма А.Н. Муравьева к жене дают возможность правильно оценить душевное состояние декабриста, проследить, как менялось его мировоззрение — все более усиливались религиозные настроения. Александр Николаевич необычайно страдал от того, что приносил много горя своей горячо любимой жене, беспокоился за ее и без того слабое здоровье (она страдала туберкулезом, и эта страшная по тем временам болезнь стала в конце концов причиной ее преждевременной смерти), просил прощения за доставляемые муки.
Зная, что вся переписка тщательнейшим образом проверяется, он пытался через письма к жене склонить власти к смягчению своей участи: “Ты говоришь о моей невиновности, дорогой друг: правда, что я уже семь лет невиновен, что я не поддерживал ни малейших отношений с кем бы то ни было, что я даже торжественно отрекся от всех своих прежних связей, от всех своих прежних заблуждений. Но эти ошибки, эти заблуждения давно прошедших дней, кто искупит их за меня?”.[253] В то же время Муравьев прекрасно понимал, что на царскую милость, на “прощение” ему рассчитывать не приходится. Действительно, вместе со 120 причастными к “злоумышленному обществу” он был предан Верховному уголовному суду, хотя другие члены тайных обществ, вышедшие из их состава после Московского съезда 1821 г., суду не подвергались. Коронованный “судья” не мог простить А.Н. Муравьеву инициативы в создании обществ и того, что он “приготовлял новых членов и весьма многих привлек в Союз благоденствия”, а особенно того, что “в 1817 г. по его предложению и в его доме происходило совещание, когда Якушкин вызвался покуситься на жизнь покойного императора”.[254]
