Тэру Миямото - Узорчатая парча
Сегодня я страшно разволновалась, и даже не знаю, с чего начать… Просто слова не идут на ум. Наверное, следовало бы отложить письмо, обождать несколько дней, пока мои чувства немного улягутся, и лишь потом взяться за перо. Но когда я вчера получила Ваше письмо, мне ужасно захотелось ответить Вам сразу же. Пока муж был в Америке, у меня появилось больше свободного времени. Теперь он вернулся, и опять навалились домашние хлопоты. К тому же сегодня, когда муж ушел на работу, Киётака закрылся у себя в комнате и отказался идти в школу. Я попробовала выяснить, в чем дело, но сын только выпятил губу с тем самым выражением на лице, какое у него бывает, когда он чем-то страшно недоволен, и продолжал молча лежать в постели. Наверняка что-то случилось в школе. Сын не способен в полной мере выразить словами то, что хотел бы сказать, и поэтому, когда у него какая-то неприятность, он всегда пытается таким образом привлечь мое внимание, чтобы я пожалела и приласкала его. Я строго прикрикнула на него, но тут вмешался мой отец (он уже оделся, но все еще сидел дома в ожидании служебной машины). Он сказал, если мальчик не хочет идти в школу, то пусть остается дома, и надо разрешить ему поступать так, как ему хочется. Такие стычки у нас уже стали привычным делом. Раз ребенок родился таким, значит нужно проявлять больше сочувствия и понимания, считает отец, я же придерживаюсь иной точки зрения: именно потому, что ребенок получился таким, надо обходиться с ним строже и не позволять ему раскисать. В итоге мы с отцом поссорились.
Мы поняли, что ребенок родился неполноценным, когда ему исполнился год и три месяца. Он все еще не умел садиться, даже ползать не мог. На лице не отражалось никаких эмоций, и вообще реакция на окружающий мир, звуки, движения была крайне вялой. Я уже за полгода до этого почувствовала неладное, поняла, что с ребенком не все в порядке, но мне было так страшно, что мои предчувствия сбудутся, что я намеренно все оттягивала и оттягивала визит к врачу. В книгах, посвященных уходу за младенцами, говорится, что некоторые дети начинают садиться уже в пять месяцев, а другие не способны этого делать и после восьми. Сравнивая своего Киётаку с другими детьми, я старалась внушить себе, что он просто запаздывает в развитии. Но когда ему исполнился год и три месяца, а он еще не садился, меня обуял просто панический ужас. И вот, наконец, врач поставил страшный диагноз: «Судя по ригидности мышц, у ребенка явный синдром ДЦП, хотя и в довольно легкой форме». Не помня себя, я схватила сына и почти в беспамятстве возвратилась домой. Я просидела до самого вечера на полу у детской кроватки, прижимая к себе Киётаку и вперив невидящий взор в ковер на полу, – пока в комнату не вошла обеспокоенная Икуко. Я просто обезумела от горя и растерянности и никак не могла опомниться от потрясения. Ночью, когда я встала, чтобы сменить ребенку пеленки, мне вдруг подумалось: я ведь не сделала ничего дурного. Так за что же мне все это?! Я посмотрела на спящего мужа, и меня пронзила ужасная мысль. Роди я от Вас, мой Киётака, возможно, получился бы нормальным, здоровым ребенком! Это была страшная мысль. Унизительная для моего мужа. Но я была уверена в своей правоте. Если бы я не вышла замуж за этого человека, то и не родила бы такого ребенка, как Киётака! И все это по Вашей вине! По вине Ясуаки Арима! Это ведь из-за Вас вышло так, что я родила такого несчастного ребенка…
В тусклом свете ночника я, наверное, была похожа на демона. «Не прощу. Никогда в жизни не прощу человека по имени Ясуаки Арима! – безмолвно кричала я. – Это все из-за него. Из-за него!» Киётака рос, и отклонения становились все заметнее и заметнее. А вместе с этим моя ненависть к Вам становилась все яростней и ожесточенней.
Я что-то слишком перевозбудилась. У меня дрожат руки. Пальцы не держат перо. Потрясение, что я испытала при чтении Вашего письма, наложилось на ненависть к Вам, что я питала когда-то. Такую страшную ненависть, что мне самой становилось жутко. Эти чувства настолько переплелись, что я уже сама не могу в себе разобраться. Прошу Вас, простите меня. В самом деле, сегодня лучше не продолжать. Но я все равно напишу еще, даже если Вы не ответите мне. Ну вот, у меня опять потекли слезы… Почему я сегодня все плачу и плачу?… Да что же со мной такое?!.
Аки Кацунума
3 августа
Госпожа Аки Кацунума!
На сей раз Ваш обычно прекрасный почерк подвел Вас. Знаки получились странно неровными, будто рука, выводившая их, мелко дрожала. Это так подействовало на меня, что я просидел в дешевой пивнушке на задворках станции до самого закрытия. Вообще-то я давненько сюда не заглядывал, но на сей раз пил в одиночку, сидя за стойкой бара. Так я уже давненько не напивался. Накачивая себя спиртным, я размышлял о ваших словах. И в самом деле, по логике вещей это я виноват в том, что у Вас родился ребенок с врожденным дефектом. Да, Вы правы. Я презирал самого себя, я насмехался над собой.
На душе было невыносимо скверно. Я размышлял о том, что мой случайный визит в отдел постельных принадлежностей на шестом этаже универмага в Киото, а точнее, еще мой приезд в Майдзуру, когда я, потеряв родителей, попал в семью супругов Огата, связал воедино судьбы слишком многих людей. Это ввергло меня в черную меланхолию. Да, все именно так, как Вы пишете. Как ни крути, а всему причина я. И вот уже десять лет, как я расплачиваюсь за свой грех. Предаваясь этим мрачным мыслям, я не заметил, как перебрал виски. Хозяин пивнушки, парень примерно моих лет, все приставал ко мне с разговорами, но я не отвечал ему. Я смотрел в свой стакан. В этой пивнушке обычно собирается разный сброд: обслуга ближайшего зала игральных автоматов – парни из бывших бандитов, угрюмые рабочие с местного заводика, и прочая шпана – пацаны без определенных занятий, которые срывают случайные деньги, играя на велогонках и лодочных гонках. Но пивнушка, в общем-то, как пивнушка, так что сюда могли бы заходить и люди поприличнее, пропустить стаканчик. Однако таких здесь никогда не бывает, что просто приводит меня в восхищение. Все дымят без передышки, так что хоть топор вешай, парни пристают к молодой жене хозяина (хозяева скрывают свои отношения от посетителей, но я-то сразу догадался, что они супруги), обмениваются похабными шуточками и громко ржут над своими непристойностями. Как правило, все сидят здесь до закрытия заведения.
В своих предыдущих посланиях я уже писал о некоторых женских чертах Юкако Сэо. Помните? Когда однажды в холодный ноябрьский день тот парень швырнул меня в море, следом за мной в воду бросилась Юкако. Потом мы, мокрые, как мыши, отправились к ней домой. Переодевшись в сухое, мы сидели в ее комнатке на втором этаже, греясь у электрической плитки. Тогда она с необычным для четырнадцатилетней девчонки кокетством прижалась ко мне щекой, а потом поцеловала в губы. После описания этой сцены я приписал: «такая прямолинейная смелость с мужчинами была кармической сущностью женщины по имени Юкако Сэо». Теперь в моем затуманенном алкоголем мозгу отчетливо всплыла та самая фраза. Да, написать-то я её написал, но что же все-таки я имел в виду, назвав это «кармической сущностью»? Я долго раздумывал над этой фразой. Я всем своим существом ощущал прикосновение тела Юкако. В какой-то момент мне показалось, что я начал смутно понимать сущность того ореола, ауры, что накрепко прилепилась к моему «двойнику», к моему второму «я», наблюдавшему за моим умирающим телом. Не только все совершенные мной поступки, но даже не воплотившиеся в реальные действия ненависть, гнев, любовь и жалость, глупость и прочие чувства и ощущения материализовались и, переплетясь, впечатались в мою Жизнь, превратившись в некое несмываемое клеймо, что прилипло ко мне, перешедшему в мир Смерти. Я подумал, что эта мысль имеет явную связь со словом «карма», мелькнувшим в моем мозгу, когда я вспомнил о Юкако. Не знаю, откуда взялась эта уверенность, но мне действительно показалось, что тут определенно есть нечто общее, какая-то точка соприкосновения. Но я все больше хмелел, фиолетовый свет дешевой лампы слился с бутылками виски, стоявшими рядами на полке, и все завертелось у меня перед глазами. Мне стало трудно дышать. Не знаю, сколько потом прошло времени. Я очнулся оттого, что кто-то сзади тряс меня за плечо. Я с трудом повернул неподъемную голову. Передо мной стояла женщина. Это была Рэйко – женщина, с которой я сейчас живу. Обеспокоенная моим долгим отсутствием, она решила зайти за мной. Рэйко, кажется, расплачивалась с хозяином пивнушки, а я, пошатываясь, добрел до двери, распахнул ее, вышел на улицу и поплелся вперед. У обочины дороги стояла собака. У меня промелькнула мысль, что я хуже этой собаки. Меня все обгоняли и обгоняли группки людей, высыпавшихся из последней электрички. Потом все куда-то разбрелись, толпа рассеялась. Любой человек, когда ни возьми, лучше меня, размышлял я. Мне вспомнилось, как я наблюдал за Вами и Вашим сыном со второго этажа гостиницы в Дзао. А я – я словно старый рваный башмак, который выбросили в сточную канаву… Рэйко молча шла следом, на некотором расстоянии. Я был так пьян, что едва ворочал языком, однако что-то еще соображал. Но потом мне стало совсем плохо. И я согнулся пополам, едва не уткнувшись лицом в грязь. Меня вывернуло прямо на дорогу. Рэйко погладила меня по спине и сказала, что дома протрет меня холодным мокрым полотенцем. Я ответил, что ненавижу ее, и, стряхнув с себя ее руку, со злобой высказал Рэйко все, что я думал. «Да тебе просто доставляет мазохистское удовольствие тратить себя на такого подонка, как я! – орал я. – Тоже, нашлась доброхотка, притащилась за мной в пивнушку, изображает, будто волнуется. Хозяину заплатила, а я тебя не просил! Плетешься на расстоянии, изображаешь, будто я сам по себе, а ты – сама по себе, да? Только я не пойму, что ты тут корчишь, ради чего этот спектакль? Все это липа, для себя же стараешься! И сблевал-то я как по заказу, специально на радость тебе, чтобы доставить тебе удовольствие! Так что можешь гладить теперь меня по спине и плести, что протрешь меня полотенцем, когда мы вернемся домой. Хочешь показать, какая ты добренькая? Но только знай – я все равно тебя терпеть не могу! Ну ни капельки не люблю! Можешь прямо сейчас отвалить – мне от этого не холодно и не жарко!»
