Галина Северина - Легенда об учителе
Вера Петровна всегда давала только один вариант. Она гордилась своей зоркостью и уверяла, что у нее никто не посмеет списать. Малейшую попытку заглянуть в тетрадь к соседу она отмечала галочкой на полях. Две такие галочки — и «неуд» обеспечен!
Она, конечно, заметила, что я не на своем месте. Я объяснила это сломанной крышкой на своей парте. Это была правда. Крышка все время отскакивала. Но ведь не мешала же она мне раньше! Вера Петровна пожала плечами, но оставила меня в покое.
Взволнованная всем происшедшим, я смотрела на написанные на доске примеры и ничего не соображала… Лицо Поэта в черной рамке… Лицо Андрея Михайловича с задумчивыми глазами… Поющая морская раковина, побуревшая от времени…
— Решай! Не сиди! — шевелит губами Рафик и с тревогой косит на меня добрый черный глаз.
Тетрадь моя чиста. Даже не переписаны задачи.
— Списывай! — опять шепчет Рафик — и снова в свою тетрадь.
К нам медленно, как кошка к воробьям, подходила Вера Петровна. Но не дошла. Кто-то заинтересовал ее в другом ряду.
Чтобы не привлекать внимания, я переписала задание с доски. Но что толку? Вдруг Рафик сталкивает мою тетрадь и лезет за ней под парту.
— Что такое? — дрожит стеклянный голос Веры Петровны.
— Нечаянно уронил! — лопочет Рафик, что-то быстро перекладывает, и в результате передо мной лежит его работа с полным решением, а моя тетрадь у него.
«Эх, в конце концов, Вера Петровна не Андрей Михайлович! Можно и надуть разок. „Неуд“ мне сейчас никак нельзя получить!» — лихорадочно думаю я и делаю отчаянную попытку разобраться в записях Рафика. Вроде даже что-то ясно. Ну, а дальше что делать? Краем глаза вижу, что Рафик пишет заново решение в моей тетради, стараясь подгонять почерк под мой.
Со звонком все работы сданы и уложены аккуратной стопочкой на учительском столе. Вера Петровна не терпит промедлений. На чем остановилась, на том и сдавай! Хоть лопни!
— Ну и скандал будет! — говорю я Рафику.
— Не будет. Я нарочно сделал две ошибочки небольшие, чтобы не было подозрений. «Удик» обеспечен! — искренне радуется Рафик. — Только не понимаю, чего ты дрейфишь? Все так просто. Давай объясню!
И действительно не очень сложно. По крайней мере, у Рафика я все поняла. Не потому ли, что очень уж доброжелательно были устремлены на меня его большие детские глаза? Ничего не поделаешь. От отношения к учителю многое зависит, если не все! Теперь бы я эту несчастную контрольную решила запросто одна.
А может быть, милый добрый Рафик прав? Чего я, в самом деле, дрейфлю перед этой стеклянной, оловянной, деревянной Верой Петровной, да еще и узкой, как логарифмическая линейка!
Нас водила молодостьВ сабельный поход,Нас бросала молодостьНа кронштадтский лед…Но в крови горячечнойПодымались мы,Но глаза незрячиеОткрывали мы.
Да, так было! Только сейчас он не откроет их. Приходит все же момент, когда человек не может открыть глаза. Но тогда вступает в силу то, что называется эстафетой поколений:
Чтобы в этом крохотномТеле — навсегдаПела наша молодость,Как весной вода.
Мы идем по чисто выметенной московской улице, крепко сцепив руки, и видим, как далеко впереди вслед за высоко поднятым красным гробом гарцует эскадрон молодых кавалеристов. И: «Трубы. Трубы. Трубы. Поднимают вой!..»
Ушедших оценивают по тому, что они оставили в сердцах живых. Так сказал он сам. Не зря же я знала его с детских лет!
— Ира! Даем бой Башмакову. Дальше терпеть нельзя! — решительно говорю я.
— Есть! Только надо хорошо подготовиться. Провала не должно быть! — с готовностью откликается Ира, и мы крепко сжимаем друг другу руки.
…За контрольную по тригонометрии я получила «уд». Но не тот человек Вера Петровна, чтобы поверить в ученика. Вызвала к доске и гоняла пол-урока. Сначала потребовала объяснить, как я решила контрольную. Потом дала новые задачи. Я вытерпела только потому, что собиралась давать бой Геньке Башмакову. Накануне он величественным жестом остановил меня и сказал, что на комсомольском собрании будет обсуждаться моя неуспеваемость и что выговор мне обеспечен с занесением в личное дело. Генька любил строгие меры и высокие слова.
— Обсуждай! Только имей в виду: и мы тебя обсудим, еще покрепче! — с вызовом сказала я.
Ира меня здорово ругала за этот срыв. Сами ему даем карты в руки. Генька, конечно, не поверил. Заносчиво расхохотался. В роли секретаря он считал себя неуязвимым. Сейчас он был раздосадован моим удачным ответом по математике. Зато Рафик ликовал. Он был моложе нас всех, небольшого роста, как шестиклассник. Над ним часто потешались большие парни. А на самом деле оказалось, что он лучше многих. Обращаться к Рафику за помощью было легко и просто.
Мы долго думали с Ирой, как взяться за Башмакова. Фактов было сколько хочешь: полгода ничего не делает, ни одного собрания толком не провел, страдает зазнайством, манией величия. Оскорбляет комсомольцев на каждом шагу. Недавно обозвал Иру выскочкой, меня — еще хуже. Ни о какой дружбе в организации и говорить не приходится. И не шел к нам никто. Кажется, дальше ехать некуда. Но Генька повадился каждую неделю ходить в райком, и там его почему-то ценили. Вот он ничего и не боялся.
— Я вам вот что советую, — сказал нам Толя, — сходите в заводское бюро комсомола, поговорите с Сашей Шафрановым.
Мы с Ирой обрадовались: в самом деле, на заводе нас знают по прошлогоднему лагерю и уж в добром совете не откажут.
С Сашей Шафрановым, секретарем заводского бюро комсомола, мы столкнулись у самой проходной.
— Уходишь? А мы к тебе! — разочарованно протянули мы.
— Надолго? — поинтересовался Саша и, взглянув на ручные часы, жестко определил: — Десять минут — и не секунды больше!
Нам казалось, что этого совершенно достаточно, и мы обрадованно закивали. А вышло — больше часа. Саша забыл, куда ему надо идти, а мы не напоминали.
— Интересное дело! — возбужденно говорил Саша, поправляя большие роговые очки, сползавшие на нос. — О пионерах мы постоянно ведем разговор, вожатых в школу посылаем, отчеты их слушаем, а о том, что там есть комсомольцы, не подумали! Позовите Марусю Шехтер! — крикнул он кому-то.
Вошла высокая кудрявая девушка.
— Знакомься, Маруся, со школьным комсомолом! — представил нас Саша.
А мы эту Марусю давно знаем. Она и в лагерь приезжала, и в школу не раз приходила на праздничные вечера. Она детским сектором на заводе заведовала.
— Отлично я знаю этих пионерочек! — сказала Маруся.
— Отстала от жизни! — усмехнулся Саша. — Комсомолки они. Сядь и послушай. Там помощь нужна!
Срочно собрали бюро, и оно решило взять шефство над нашей ячейкой; к нам прикрепили Марусю Шехтер, а на собрание, которое будет по поводу Башмакова, придет сам Саша.
— Готовьтесь! Но чтобы все обоснованно было! — сказал он нам.
В школу мы примчались окрыленные. По дороге нам пришла в голову еще одна мысль.
— Когда, ты говоришь, будет комсомольское собрание? — спросили мы у Геньки.
— Скоро! Вот в райком схожу! — важно ответил он.
Мы обратили внимание, что Генька стал носить синие галифе и сапоги. Совсем как ответственный работник.
— А он, пожалуй, пошел дальше Родьки! — сказал Жорка.
Ира не знала, кто такой Родька, пришлось вкратце рассказать.
— Как портят такие люди жизнь! — возмутилась Ира. — Нечего их терпеть! Начнем со стенгазеты!
Это и была наша мысль: прохватить до собрания Геньку в нашей газете «Красный факел». Редактором был Гриша. Он тут же согласился поместить фельетон в очередном выпуске. Писать поручили мне.
— Газета должна выйти через три дня! Срочное дело! — сказала Ира.
Фельетонов я никогда не писала, и пришлось здорово попотеть. Но получилось. Я обыграла прозвище «гусак», которое дал Геньке Толя. Настоящего имени не указала. Просто «одного гусака» избрали на ответственный пост. А дальше рассказывалось все, как на самом деле.
Около газеты собрались почти все ребята старших классов. И хотя фельетон без подписи, все догадались, что это я. Даже обидно: неужели так прозрачно? И Геньку, конечно, все узнали. Хохот стоял громовой. Кто-то позвал его самого. Не знаю, но, будь на месте Геньки, я бы прочла и молча отошла, задумавшись над выводами. Генька же раскричался:
— Кто позволил?
— А что? Особая цензура должна быть? — спросил Гриша.
— Со мной, во всяком случае, надо было согласовать!
— Много ты с нами согласовываешь!
— Я это вырву! Перечеркну! — завопил Генька.
— А в чем, собственно, дело? Какое ты имеешь отношение к этому «гусаку», о котором написано? — пожал плечами Кирилл.
