Галина Северина - Легенда об учителе
— Но остальное все хорошо? — уже менее уверенно спросил он.
— Очень хорошо, милый Толя! Просто отлично! — воскликнула я и побежала к костру.
Он еще пылал. Я протиснулась между Ирой и Светой и запела со всеми вместе.
О ЧЕМ ПЕЛА РАКОВИНА
Как сильно дуют в этом году февральские ветры! Высокими скалистыми гребнями уложили они снега на полях и вдоль дорог. Ткнешь палкой в острую верхушку такого гребешка, и осыплется он, как сухой песок.
Мы взяли со Светой за правило кататься по утрам на лыжах. Я с грохотом съезжала с крыльца к Чаченке и встречалась со Светой возле дачи доктора Гиля. Отсюда мы вместе ехали по розовой от солнца, крепкой целине к ромашкинскому лесу. Ветер кидал в лицо режущую снеговую пыль, больно сек щеки, и выдержать долго такую пытку было невозможно. Со смехом возвращались домой и ехали в школу.
А в школе скука. Уже началась вторая половина девятого класса, а мы все никак не раскачаемся. Не могу понять, отчего это происходит. Я с таким нетерпением ждала осени. После пионерского лагеря в Бородине с его праздничной жизнью, возвышенными впечатлениями казалось, что и в школе начнется что-то особенное. Не началось. Андрей Михайлович был строг, сух и говорил с нами только по делу. Будто не приезжал он к нам в тот незабываемый июньский день, не стоял, как Пьер Безухов, на батарее Раевского, не являлся в образе князя Андрея в сиреневой аллее и никогда не говорил других слов, кроме: «Классное собрание будет на шестом уроке», «Срок сдачи тетрадей истекает завтра». Правда, на переменах он часто вел особый разговор с Кириллом Сазановым и Борисом Блиновым, но мы не прислушивались. Перед уроком иногда он улыбался, отвечая на вопросы Сони Ланской или Люси Кошкиной. Но с нами — ни о чем. Будто не было в классе ни меня, ни Светы, ни Иры, никого из тех, кто ездил в лагерь. Однажды мы втроем — я, Ира, Света — стояли в закутке возле учительской и вспоминали что-то лагерное.
— Помнишь Багратионовы флеши? — громко спросила Света, скосив глаза в сторону.
Мимо нас деловитой походкой прошел Андрей Михайлович. Он, конечно, слышал, но не задержался, не вступил в разговор.
«Не хочет — не надо! — сердито думала я. — Вот Николай Иванович любит вспоминать свою поездку в лагерь, не гордится!»
И правда. Николаю Ивановичу мы все свои летние проказы раскрыли, и он трясся от смеха, слушая, как Паша Климов барахтался в хламе.
— Это ему на пользу. Спеси поубавится! — говорил он, вытирая глаза платком.
А школьная жизнь шла своим чередом. На уроке литературы я сделала доклад об изображении светского общества в романе «Война и мир». Разнесла это общество с необыкновенным удовольствием и даже положительным дворянам Ростовым и Болконским с князем Андреем во главе здорово досталось. Пусть не зазнается!
— Ну, это ты слишком! Нельзя валить всех в одну кучу! — возмутилась Валентина Максимовна.
— А что? Чуждый классовый элемент! Правильно! — вдруг поддержал меня Генька Башмаков.
Но остальные не согласились. Соня Ланская горячо доказывала передовую сущность князя Андрея.
— Андрей Болконский и сейчас может служить нам примером честности, принципиальности, силы духа! — восторженно говорила она. — И такие люди есть!
— Кто же? — поинтересовалась Валентина Максимовна.
— Андрей Михайлович, например. Разве он не такой? — покраснев, но твердо произнесла Соня.
Все зашумели, начали сопоставлять. Выходило много схожего, вплоть до внешности. Но я это и без них знаю. Никто ведь не видел его в белом френче, задумчиво стоявшего на сиреневой аллее. Только об этом я никогда никому не скажу. Пусть думают, что я прямолинейная, ограниченная… Что хотят!
Урока не было. Кричали ребята. Кричала Валентина Максимовна, доказывая что-то свое. На стол мне шлепнулась записка: «Поздравляю с приобретением ценного союзника — комсомольского вождя Геннадия Башмакова!»
Я посмотрела на ухмыляющегося Кирилла и вздрогнула, как от удара. В начале этого года действительно произошло что-то непонятное: Генька Башмаков, зазнайка и себялюбец, стал секретарем комсомольской организации.
К концу прошлого года в нашем классе было девять комсомольцев и четыре в седьмом. Всего тринадцать. И жизнь у нас шла вполне сносно. После лагеря мне захотелось работать пионервожатой в шестом классе. Там у меня много маленьких приятелей. Толя, конечно, ухватился за это обеими руками. Председателем учкома после перевыборов стал Ваня Барабошев, и я с легкой душой занялась пионерами.
— А я думала, ты меня сменишь! — расстроилась Ира, узнав об этом.
Ей тоже хотелось перейти в отряд. Чтобы ее утешить, я предложила сделать комсомольским вожаком Гришу. Был же он у нас в Немчиновке отличным секретарем. На том и порешили. Но мы не знали всех козней Геньки. Он жаждал власти. Не раз ходил в райком жаловаться на Иру. А на перевыборном собрании выступил с такой критикой ее работы, что ее кандидатура сама собой отпала. Ира потом плакала не от того, что ее не выбрали, а от обиды, что несправедливо оговорили. Правда, в ее защиту сказал несколько слов Николай Иванович, но это не решило дела. Выборы-то проводили комсомольцы! Против Геньки голосовали только четверо, в том числе я и Ира. Восемь человек голосовали за него. О Грише впопыхах никто не вспомнил. Представитель райкома комсомола тоже поддержал Геньку. Все-таки умеет Генька втирать очки.
— Что же мы наделали? Он теперь задерет нос выше кремлевской башни! Карьерист он самый настоящий! — сказала я Николаю Ивановичу после собрания.
— Ничего! Пусть поработает! Увидим! — неопределенно ответил директор.
Да и в самом деле, что теперь делать?
Первое, о чем сказал нам Генька на другой день, — это о своей власти над нами:
— Вы за меня не голосовали — хорошего от меня не ждите!
— Прекрасное начало! — съязвила Ира.
— Завидуешь? — хмыкнул Генька, удаляясь от нас.
Мы не были высокого мнения о Башмакове, но такого все-таки не ожидали. Важная гусиная поступь, закинутая голова-дынька.
— Постой, кого же он мне напоминает? — схватила я Жорку за рукав, когда Генька проходил мимо, делая вид, что занят глубокими мыслями.
— Родька номер два, — отчеканил Жорка.
Вот это да! Боролись против Родьки, свалили его, а он снова возродился! Значит, пока еще нет этим родькам конца. Немножко другая внешность, а все остальное такое же. И та же самоуверенность: «У меня будете по-другому поворачиваться!» Это же Родькина фраза. И тот же самолюбивый до тупости вид: начальник!
— Обидно, что ему в райкоме поверили, — сказала Ира.
Толя тоже был удивлен, даже присвистнул:
— Чего вы этого гусака выбрали?
Нам это так понравилось, что с этих пор иначе как гусаком Геньку не называли.
Мы с Ирой занялись своими отрядами, много бывали с Толей в пионерской комнате и понемногу забыли, что у нас вообще есть комсомольский секретарь. Дальше важной походки, гордого гусаковского вида Генька не шел. Он упивался собственным величием.
— Я хотел в комсомол вступить, но, пока у вас такой «умный» шеф, этого, конечно, не будет! — с кривой улыбкой сказал Кирилл.
Но Кирилл — ладно. Он такой еще путаник, что ему не мешает и подождать. Но к нам и хорошие ребята из восьмого класса не шли, смеялись над Генькой. Вот так вожак!
Кроме того, у меня появилось еще одно осложнение: новая учительница математики Вера Петровна, родная сестра Надежды Петровны. Но разница между ними была потрясающая. Крикливая, добрая, влюбленная в свой вытяжной шкаф Надежда Петровна ничем не напоминала своей подтянутой, стройной и строгой сестры. Вера Петровна вся была как логарифмическая линейка — гладкая, узкая, точная. Знала она свой предмет досконально. Андрей Михайлович не мог с нею соперничать да и не пытался.
— Я любитель, а она специалист! — с улыбкой сказал он нам. — Кесарю — кесарево, богу — богово!
— Зато вы такой же специалист в физике! Однако вам не мешает это быть человеком! — смело выкрикнул Кирилл.
Андрей Михайлович с удивлением посмотрел на него, слегка покраснел, что с ним редко бывало, быстро ответил:
— Все, что мы делаем, не должно нам мешать быть вежливыми, особенно по отношению к женщинам!
После этого класс почтительно встал при входе Веры Петровны и долго выжидал, пока она вынимала что-то из портфеля.
— Не теряйте времени! — тонким, стеклянным голосом прокричала она.
Мальчишки скептически переглянулись: не оценила учительница их вежливости. Стоит ли стараться в следующий раз?
Да, время у нее было рассчитано до секунды. Притом она пребывала в непоколебимом убеждении, что ее объяснение всем должно быть понятно с первого раза. Тому, кто не понимал, она откровенно говорила в глаза:
