Петр Проскурин - Имя твое

— Хорошо. Как-то даже странно, — оживился Николай, — все идет так буднично. А дело-то какое, даже самому себе иногда не верится. Конечно, затраты огромные… Неудача просто невозможна… Я тогда тут же попрошу тебя вышвырнуть меня за борт. Ведь недостаток энергии уже налицо, еще несколько десятков лет, и человечество начнет задыхаться… Наука должна освоить принципиально новые источники энергии. Мы всего лишь пионеры, но наступит время, и люди будут перебрасывать любые потоки энергии на любые расстояния. И всего лишь направленный электромагнитный пучок — ведь в самом деле здорово, а? Допустим, берем энергию Сибири и тотчас передаем ее в Европейскую часть Союза. В принципе, примерно такой же спутник, на котором сейчас основана система телевидения. Или полученную в космосе от солнца энергию на землю. Вопрос передачи энергии без проводов, а значит, во многом энергетический вопрос, товарищ командир корабля, решится навсегда. Мы сейчас у истоков действительно гигантских проблем. В честь Королева человечество должно сложить гимн и исполнять его каждое утро на всей планете. Наука идет к этому разными путями, мой конек — криогеника…

— Я, Николай Захарович, — улыбнулся командир корабля, — перед полетом штудировал твою книгу по криогенике. Довольно упорно…

— Ну и как, Сережа?

Командир корабля засмеялся, слегка поднял руки.

— Понятно. Вообще-то твердый орешек… Ведь в мире, Сережа, в самом деле все относительно, кроме сверхпроводимости. Это свойство открыто почти семьдесят лет назад, а только сейчас практическое его применение встало на повестку дня — Николай скользнул взглядом по приборной доске, потрогал подбородок, щеки и подумал, что надо обязательно побриться.

Обменявшись еще двумя-тремя словами, они занялись каждый своим делом, завтраком, туалетом, подготовкой к продолжению запланированных наблюдений; Николай шире раздвинул створки иллюминатора, у него слегка дрогнуло сердце, хотя он и не увидел ничего неожиданного. Просто где-то в необозримой дали под ним плыла голубоватая земля, а вокруг было залитое серовато-золотистым сиянием пространство.

— Все в порядке? — раздался спокойный голос командира корабля.

— Да, начинаю измерения, — ответил Николай, продолжая осмотр, и подумал, что они сейчас, три человека, словно связаны одним током крови, одной нервной системой, и стали одним целым, одним нерасторжимым существом, и Николай еще подумал, что именно этим и сильны люди. — Ты знаешь, Сергей, что такое счастье? — спросил он, отрываясь от приборов. — Ощутить вечность, Сережка!

— Добро, — отозвался командир корабля, и Николай, взглянув в иллюминатор, с каким-то почти болезненным наслаждением еще раз оглядел невероятный, поражающий мир. Корабль входил в тень, только по этому и можно было заметить движение, но вокруг еще расстилалось золотисто-огненное пространство, и чуть сбоку и внизу в алых отсветах полыхала атмосфера земли, и по привычным очертаниям, прорывающимся из-за неровных облачных скоплений, Николай угадывал где-то вдали Африку, и через несколько минут корабль вошел во тьму; смена произошла как-то незаметно, и Николай продолжал всматриваться в эту непроницаемую, вечную, вспыхивающую миллиардами эвезд вселенскую ночь. Как-то невольно, независимо от него, перед сияющим торжеством этой всеобъемлющей силы он вспомнил струящуюся зелень листвы старых берез за околицей Густищ, свечение их голубовато-белых стволов в яркий весенний день, вспомнил непередаваемую теплоту и щедрость живых красок земли и слегка прикрыл глаза Это была минута слабости, и он знал это, ему захотелось почувствовать лицом теплый ветер, несущий медвяные запахи луговых трав, увидеть Таню, и он представил ее, близкую, всегда неожиданную, и опять сердце сжалось от мысли, что все это будет неизбежно поглощено когда-нибудь вот этой безмерной и вечной мощью. Перед ней все было только мгновением, только слабой отраженной игрой, одним из бесчисленных вариантов этой захватывающей слепящей игры, вместе с проносящейся сейчас мимо Африкой и всеми земными океанами и материками, с их возникновением и историей, с непримиримыми тысячелетними борениями их народов и созданных ими богов и стремлений, и было единственное, что могло противостоять могуществу этой космической тьмы. Это была простая человеческая любовь, это была женщина, несущая в себе из заповедных, неведомых начал вечный свет жизни, слабая, хрупкая, таинственная и влекущая, бессильная и могущественная, потому что именно она была самым великим созданием этой космической тьмы, она вышла из ее недр, чтобы вдохнуть в нее божественную душу разума и чтобы в хаосе проступила, ожила и утвердилась красота и подвиг разума… И оттого, что он проник сейчас к каким-то самым неведомым пределам, у него наступило состояние недоумения, даже досады на себя; то, что он все время считал главным, все отступило, растворилось в звездной тьме, а пришло другое, надежное, теплое, простое, он лишь с каким-то запоздалым упреком к себе вспоминал в своей жизни такой-то и такой-то момент, когда он брал от жизни и отдавал ей всего лишь ничтожной частью возможного, и заверял кого-то, кого, он и сам не знал, что больше так не будет; он знал, что на землю вернется внутренне совершенно другим, зорче и богаче душою, и это его успокаивало.

За двое суток была подготовлена вторая, заключительная серия опытов, и Николай с Билибиным, загерметизировав лабораторию и дождавшись восстановления в ней необходимых условий, провели нужную регулировку ранее установленных систем и приемных устройств. Работали почти молча, потому что давно понимали друг друга без слов. Результаты самых разнообразных опытов были настолько богатыми и неожиданными, что их даже примерно невозможно было осмыслить без хотя бы предварительной обработки, и Николай был доволен; он и без этого отлично предвидел, какой резонанс вызовут многие добытые даже за короткий пока срок данные, но многие его идеи уже блестяще подтверждались, и мысль его работала дальше.

— Возвращайся в кабину, Алеша, — сказал он Билибину после того, как они подсоединили круглый магнит, помещенный в жидкий гелий со специальным устройством. — По моей команде дашь ток. Если надо будет, гелия добавлю сам, у нас его не так много.

— Сколько вы хотите закачать тока, Николай Захарович? — спросил Билибин, поворачивая к Николаю круглое, молодое лицо с внимательными, сразу еще более посерьезневшими глазами.

— До сотни тысяч ампер.

— Николай Захарович… я просил бы вас оставить меня…

— У нас нет времени на дискуссии, Алеша, Иди. Сергей не сможет разобраться, если потребуется, во всех тонкостях нашего дела.

— Я опытный лаборант, Николай Захарович, опытнее в этом отношении вас, вы это знаете.

— Ну, Алеша, — попросил Николай, — уступи на этот раз мне. Моя самая давняя мечта именно этот опыт… я хочу провести его с самого начала своими руками. Жар-птица еще моей молодости. Да ты же знаешь, дела мы с тобой проворачиваем и посерьезнее.

— Понимаю, — не сразу отозвался Билибин и, улыбнувшись своей мысли о том, что даже такой большой ученый, как Дерюгин, подвержен самой простой человеческой слабости, в то же время подумал, что на месте Дерюгина и сам он поступил бы точно так же, и скоро Николай остался один, и уже через полчаса по его команде дополнительный ток пошел в обмотку магнита, и у Николая, следившего за стрелкой амперметра, все спокойнее и увереннее становилось на душе.

— Шестьсот, семьсот, — говорил иногда он почти машинально, весь сосредоточенный сейчас на одном, и Билибин так же коротко и отрывисто подтверждал его слова; наконец Николай скомандовал «стоп!» и минуту или две отдыхал от напряжения.

— Николай Захарович… — дошел до него голос Билибина.

— Все в порядке, Алеша, — тотчас отозвался Николай. — Я остаюсь здесь, — он взглянул на хронометр. — Через полчаса проба, подключаю электронно-регулирующую систему по связи с землей, — и медленно, как бы не решаясь, передвинул и закрепил предохранителями необходимый контакт. «Все, — сказал он себе, — Теперь, если не вмешается господин случай…»

Время словно остановилось, и в дело вступила им же самим разработанная, взявшая на себя все дальнейшее руководство опытом электронная система, потому что возможности человека на этом этапе, где требовались микрорасчеты невероятной точности, кончались. Теперь они могли ждать результатов лишь по показаниям приборов.

— Связь есть, выходим на пункт первый, — донесся до Николая голос Билибина. — Включаю отсчет… пункт первый… пункт первый… есть! Пункт первый включился. Даю генератор пучка.

«Сто десять… сто десять… сто десять», — заныло в ушах Николая; соединившиеся в одно целое системы корабля и наземной станции работали теперь в едином пульсе, и, когда отсчет кончился, Николаю показалось, что жизнь оборвалась, но ему в уши тотчас ударил близкий, взволнованный и радостный голос Билибина: