Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения
Ян подкатил к окну.
— О! — крикнул он, глядя в окно. — Машина пришла.
Николай Васильевич встал. Пока оглядывал пустую улицу, Ян схватил со стола бутылку и ломанулся. Но участковый догнал и отобрал.
— Садись и жди. Сам напросился, — сказал он и закрыл водку в сейф.
Время шло. Участковый позвонил в милицию и склонился над бумагами.
— Николай Васильевич, мне надоело ждать. А-а, вот слышу гул машины. Она подана.
Участковый подошел к окну. Перед сельсоветом и вправду стояла машина, но не милицейская.
— Ну сколько ждать, может, я не нужен им. Хорош, Николай Васильевич, я пошел.
Встал и направился к двери, думая: за ним побежит участковый, но тот и слова не сказал.
Он решил пойти в магазин, занять у знакомых рубль, добавить к сдаче и купить третью бутылку.
В магазине ему стало плохо. Рвать поманило, и он вышел на улицу. Гуща дала себя знать. Зашел за угол, постоял, качаясь, и упал навзничь.
Начал мерзнуть и пришел в сознание. Около него собрался народ. Женщины осуждали.
— Переверните его на живот, — услышал он женский голос, — а то захлебнется.
Яна рвало.
Сильные мужские руки перевернули его, и вскоре мать подошла. За ней кто-то сбегал, и она увела сына домой.
Коле не было пяти лет, когда впервые до беспамятства напился. Жили они тогда в Новой Заимке, и к ним нагрянули гости. Отец, гордясь шустрым сыном, посадил его на колени и, разговаривая с гостями и не обращая на Колю внимания, пил водку, все больше оставляя на дне стопки. А маленький Коля допивал остатки, крякал, как взрослый, и, нюхая хлеб, закусывал. Ему стало плохо, он залез под кровать и блевал там.
После первого похмелья не переносил запах спиртного лет до двенадцати. Потом старшие пацаны приучили к вину и бражке. Сядут играть в карты и потягивают.
Падун называли в округе пьяной деревней. Если кто не работал на спиртзаводе, а выпить хотелось, перелезал через забор и приходил в бродильный цех. Просящему протягивали черпак, и он пил некрепкую бражку, не отрываясь: таков обычай.
Дома Ян едва заснул, как его растолкал отец.
— Вставай. Милиция приехала.
Ян оделся. Голова раскалывалась. Алексей Яковлевич накинул на себя белый овчинный полушубок и вышел следом за сыном.
Машина стояла у ворот, и Алексей Яковлевич сказал сержанту:
— Я с ним поеду. Он еще пьяный.
Они втроем забрались в спецмашину медвытрезвителя.
Около сельсовета машина остановилась. Двое парней подняли руку и попросили довезти до Заводоуковска. Им надо к поезду. Учатся в Тюмени.
Парни залезли в машину и стали укорять Яна, что он, такой молодой, и напился. И чуть не подрались. Сержант разнял.
9
Яна закрыли в ту же камеру. Мужики, увидев его пьяным, заулыбались и загоготали.
— Встретил Новый год! Наверстал! Хоть бы нам во рту принес, — острили одни.
Ян пообещал, что, когда проспится, все расскажет, и бухнулся на нары.
Поздно вечером проснулся. Его томила жажда и, выпив кружек пять воды, закурил и начал, приукрашивая, рассказывать один день, прожитый на свободе.
Мужики похвалили Яна — вдохнул в них струю вольной жизни, и завалились на нары, мечтая вырваться из КПЗ и до потери пульса, так же как и Ян, ужраться.
Четверо суток Ян просидел в КПЗ. Каждый день его вызывал Бородин. «Если сознаешься, — говорил он, — выпустим тебя, и ты поедешь учиться в Волгоград. Не сознаешься — посадим».
Ян стоял на своем, и его выпустили. Решил рвануть в Волгоград. Каникулы кончились.
Вечером у клуба столкнулся с участковым. Николай Васильевич сказал:
— Коля, мне Бородин сегодня звонил, ты у него в каком-то протоколе забыл расписаться. Завтра утром, к десяти часам, приди в прокуратуру.
— Не ходи, — сказал дома отец. — Уезжай в Волгоград. Хватит, и так посидел.
— А че бояться? — возразил Ян. — Если хотели посадить, то и не выпускали бы. Распишусь в протоколе и вечером уеду.
На этом и порешили.
Утром Ян встал рано. Мать пельменей сварила. Отец достал бутылку «Столичной».
— Ладно уж, выпей стопку за счастливый исход.
В Заводоуковск, в прокуратуру, Ян поехал с сестрой Галей. Она была старше Яна, училась в Тюмени и тоже приехала на каникулы. Он не хотел с ней ехать, но настоял отец, чтобы знать, посадили его или нет, в случае если не вернется.
В прокуратуру — небольшой деревянный дом, стоявший за железной дорогой, неподалеку от вокзала, Ян зашел смело. «Все, — думал он, — распишусь — и в Волгоград вечером дерну».
Открыв дверь приемной, спросил:
— Можно?
— А-а-а, Петров, подожди, — сказал прокурор района, стоя на столе и держа в руках молоток. — Сейчас прибьем гардину…
«Ну, — подумал Ян, — прокурор делом занят. Конечно, садить не будут». Ян ждал молча.
Распахнулась дверь, и Анатолий Петрович пригласил Яна.
Он вошел. Приемная просторная. За столом — средних лет женщина, это она подавала прокурору гвоздь, когда он прибивал гардину.
— Вот сюда, — сказал Анатолий Петрович, и Ян последовал за ним.
Вошли в маленький кабинет. Стол занимал треть комнаты. Прокурор сказал: «Садись»,— и Ян сел на стул, стоящий перед столом. Прокурор достал какой-то бланк, положил на стол и пододвинул к Яну:
— Распишись, — сказал Анатолий Петрович, — с сегодняшнего дня ты арестован.
— Что-что? — спросил Ян.
— Это санкция на арест. Распишись. Все. Хватит. Покуролесил, — сказал прокурор и, взяв черную, к концу утончающуюся ручку, вложил Яну в правую руку. — Распишись.
— Вы в своем уме, Анатолий Петрович? Что вы мне суете? Расписываться не буду.
Бросил ручку, и она покатилась по санкции, оставив на ней несколько чернильных капель синего цвета одна другой меньше. Чернильные капли заляпали санкцию примерно в том месте, где Яну надо расписаться.
— Вот вам моя роспись, — зло сказал Ян, не глядя на прокурора.
— Хорошо, расписываться ты не хочешь, — сказал прокурор, взяв ручку. — Тогда напиши в санкции, что от подписи отказался.
— Анатолий Петрович! — Ян повысил голос. — Вы что, за дурака меня принимаете? Пишите сами, если это вам надо.
Прокурор убрал санкцию в ящик стола и встал.
— Пошли.
Ян через приемную вышел в коридор, где сидела сестра. Там его ждали два милиционера. Ян сказал сестре: «До свидания»,— и в сопровождении ментов пошел к машине. ГАЗ-69 с водителем за рулем стоял у ворот прокуратуры.
Сел на заднее сидение, менты по бокам, и машина покатила. Водитель, парень лет тридцати, посмотрев на Яна, сказал:
— Здорово, старый знакомый.
Ян промолчал.
— Что, не узнаешь?
— Узнаю, — ответил Ян, слыша в голосе водителя не издевательство, а сочувствие.
Водитель летом поймал Яна около поезда, когда он хотел уехать на крыше вагона со своими друзьями в Омутинку, чтоб обворовать школу. Робка с Генкой разбежались в разные стороны, а водитель схватил Яна за шиворот — он не обратил внимание на ментовскую, без погон, рубашку. Попытался выскользнуть из пиджака, надеясь оставить его в цепкой ментовской руке, а самому убежать: в карманах пиджака ничего не было. Водитель другой рукой сжал его локоть. Так он провел Яна по перрону вокзала в ментовку. Дежурный по линейному отделу милиции отпустил Яна — зайцы ему не нужны.
«Если б ты меня тогда не поймал, — подумал Ян, — мы бы уехали в тот день в Омутинку. И тогда бы нам не попался в тамбуре тот мужик, которого мы грохнули».
— Ну вот, доездился, — сказал водитель, — такой молодой — и в тюрьме сидеть будешь.
Ян промолчал, и водитель больше с ним не заговаривал, понимая: парню не до разговора.
Через неделю Яна с этапом отправили в тюрьму и вот теперь привезли в КПЗ для закрытия дела.
10
Сутки Ян отвалялся на нарах, выспался, и сегодня его повели, как думал он, к Бородину. Но в кабинете сидел младший советник юстиции, помощник прокурора, следователь прокуратуры по делам несовершеннолетних Иконников. Ян знал: следствие у малолеток должна вести прокуратура, но уголовный розыск был расторопней, он раскрывал преступления малолеток и готовые дела передавал в прокуратуру. Иконников стал допрашивать Яна, поглядывая в протоколы, составленные начальником уголовного розыска. Но у следователя прокуратуры была надежда: вдруг Ян, посидев в тюрьме, откажется от лживых показаний и расскажет ему, как батюшке на духу.
Ян лениво отвечал на вопросы следователя, оглядывая его. Иконников пожилой, сухощавый, среднего роста, седой и казался Яну старикашкой. Сын Иконникова — Ян знал это — за какое-то крупное преступление схлопотал около десяти лет.
— Значит, — спросил Иконников, — от старых показаний не отказываешься?
