Леонид Габышев - Из зоны в зону
О том, что Коля не лыком шит, прослышал домоуправ и подал несколько раз руку. Максим Петрович уважал деловых людей и сам шел в ногу со временем: всем квартиры давал за взятки, и лишь красивым женщинам — бесплатно. Кроме женщин, любил водку, самогон и сало. «Отлично, — думал Коля, — с таким домоуправом не пропаду».
Как-то, провожая Максима Петровича, рассказывал:
— До поступления к вам стоял на очереди в кооперативе. Конечно, я получил бы кооперативную, но там новый дом улучшенной планировки собирались строить и сказали уплатить около четырех тысяч. А здесь можно получить квартиру не за десять тысяч, а если получу, отблагодарю, кого надо.
Домоуправ молчал. Слесарь ему явно нравился.
Коля знал тактику Максима Петровича: пообещает слесарю квартиру, и начнет гонять парня: то справку не так составили, то ненужную потребует. И ждет на лапу. А Петров такой догадливый: еще ему не обещают квартиру и не гоняют за справками, а он уже предлагает взятку. «Молотое, молоток, — думал домоуправ, — будет тебе, Петров, квартира».
Заработав денег, осенью собрался в Москву, на фабрику глазных протезов, — он там стоял на очереди, — вставить глаз по цвету. На работе взял отпуск за свой счет.
Когда покупал билет на самолет, кассир спросила:
— Фамилия?
Не любил, когда спрашивали фамилию. Ментам, если попадался, часто не свою говорил. И брякнул:
— Иванов.
В аэропорт приехал рано утром, но Москва самолеты не принимала.
Посадку объявили под вечер, но утомленный Коля не расслышал и хватился, когда до взлета оставались считанные минуты. Ему закомпостировали билет на следующий рейс, не удержав двадцати пяти процентов.
Объявили посадку на новый рейс, и пошел второй раз регистрировать билет. Настроение испортилось: чемодан улетел с первым рейсом.
Во Внуково пошел за чемоданом. Дежурная багажного отделения, выслушав, сказала:
— Этот рейс еще не садился.
— Как не садился? Я опоздал на него, и точно знаю, он взлетел. Дежурная посмотрела журнал.
— Говорю не садился. В журнале нет записи.
— Как нет записи, если я опоздал на него и он мне только хвост показал.
Дежурная не знала, как отвязаться от назойливого пассажира. Ей некогда: самолеты во многих городах задерживались, а теперь разрешили посадку, и с багажом хлопот невпроворот. Позвонила по телефону.
— Ваш самолет приземлился в Домодедово, — сказала она.
Мчится в Домодедово. Свет фар выхватывает из темноты колдобы автотрассы. Не думал, что московская кольцевая мало чем отличается от волгоградских дорог.
В комнате находок чемоданами и сумками заставлены все полки. «Значит, не один я раззява», — подумал и подошел к дежурной.
Она быстро нашла чемодан.
— Почему в билете фамилия Иванов, а в паспорте Петров?
И только теперь вспомнил: в билете не своя фамилия.
— Я купил билет с рук, — нашелся он.
— Не выдам чемодан, зовите милиционера.
Подошел к милиционеру.
— Забытым багажом не занимаюсь, — сержант отвернулся.
Но дежурная без милиционера отказалась выдать чемодан, и он второй раз подошел к сержанту.
— Что вы парня гоняете? Это ваша работа и не посылайте его к нам, — зайдя в комнату находок, сказал сержант.
Около выхода его атаковали таксисты и частники, предлагая оттартать в любое место. «Сдерут, черти, три шкуры», — и дождался автобуса.
Ночь перекантовался на аэровокзале, и с открытием метро поехал к знакомым на Волгоградский проспект.
На фабрике глазных протезов целую неделю улаживал дела. Ему бы и за три дня изготовили протезы, но он, неопытный, не понимал: техникам надо пообещать подарок. Это ему объяснил бывалый пациент.
В Москве остановился на той квартире, где раньше жила троюродная сестра. Но ему интересно познавать новое, и отправился в одну из лучших гостиниц — «Россию» — поговорить с администратором и убедиться, сможет ли он, в случае надобности, получить номер. А то все говорят: в Москве невозможно попасть в гостиницу.
Он шел через широкие холлы с тропическими растениями. Стрельнув в зеркало и поправив шляпу, спокойно, будто десятки раз бывал в таких гостиницах, подошел к администратору. Она сидела за барьером, симпатичная, лет сорока, и оглядывала его, пока приближался.
— Здравствуйте, — улыбнулся Коля, — мне надо номер.
— Вы командировочный?
— Нет.
— У нас нет свободных мест.
— Это ничего, что у вас СЕЙЧАС НЕТ, я подожду…
Он подмигнул милой женщине, и его правая рука медленно заскользила в левый внутренний карман нового осеннего плаща.
Сзади послышались шаги, и администратор приятно улыбнулась.
— Подождите…
Брел по освещенной вечерней Москве и был рад: так быстро договорился с администратором! Останься и сунь денег — вот сколько не знал, — и был бы номер.
14
Нравилась Петрову поэзия Евгения Евтушенко, но его интересовал вопрос: почему он ненавидит Сталина? Ведь к Сталину большинство советских людей относятся с уважением. И захотелось этот вопрос задать поэту.
Коля был пацаном, когда в газете «Известия» опубликовали стихотворение «Наследники Сталина». Помнил, как отец-сталинист смеялся над автором. Освободившись, среди отцовских документов нашел газету и поразился: стихотворение написал Евтушенко.
О культе личности он знал только из школьной программы и не сомневался — коммунисты идут верным путем: все, что они строят — на века: вечен Одлян, вечна система «ты мне — я тебе», вечны взятки; и все, что создано, создано продуманно, и Сталин здесь ни при чем — он выполнял волю коммунистического большинства.
В тюрьмах рецидивисты не ругали Сталина, а с благоговением к нему относились: выиграл войну, снижал налоги и ворам в зонах давал жить. А Хрущева поносили: это он, лысый черт, отменил зачеты[6], ввел в зонах режимы и хотел уничтожить воров.
Как-то в заводоуковской КПЗ зашел разговор о правителях, и мужичонка, по пьяни совершивший преступление, орал:
— Сталин человек! Я на фронте ходил в атаку и кричал: «Ура-а-а! За Ленина! За Сталина!» У нас были маленькие портреты Сталина, и я перед атакой смотрел на портрет. И сейчас его храню. Если снова начнется война и нам выдадут портретики Брежнева, что, когда пойду в атаку, буду кричать: «За Ленина! За Брежнева!»? — нет! У меня язык не повернется. Буду кричать: «За Ленина!», и если скажут снова кричать за Сталина, буду кричать: «За Сталина!»
С мужиком была согласна вся камера.
Перед поездкой Коля прочитал в «Крокодиле» стихи Евтушенко и среди них — «Дитя-злодей»— Молниеносно «Комсомольская правда» напечатала ответ «Дитя-злодея», и ему понравились последние строчки:
Мне очень жаль, вы оболгалисвоих друзей,Я грубоват, чего ж вы ждали,Дитя-злодей.
И написал в «Комсомолку». Он ругал автора и советовал ему сходить к могиле Сталина и низко-низко поклониться.
Летом слушал стихи Евтушенко в исполнении народного артиста и поговорил с ним. Тот был без ума от поэта и хвалил его, возражая Коле.
У артиста узнал: Евтушенко живет в Москве на Котельнической набережной, в высотном здании. «Хорошо, — подумал он, — осенью буду в Москве, и встречусь с ним».
Петров ехал к высотному зданию. «Надо попасть с самого утра, пока он дома». Хотелось спросить Евтушенко: «Мне нравится ваша поэзия, но почему ненавидите Сталина?»
Туманный рассвет медленно вставал над Котельнической набережной. Шпиль высотного здания с пятиконечной звездой терялся в тумане. Обошел дом и встал напротив центрального входа. Из дверей выходили солидные люди. Вот по ступенькам спускается полковник, следом шикарно одетая дама. «Да, не пропустят меня. На входе швейцар. Ишь, скажет, к Евтушенко захотел. Иди-иди, не мешай людям», — подумал он и, закурив, пошел во двор.
Во дворе стоят легковые машины. Некоторые обтянуты чехлами. «На нашем квартале, — подумал Коля, — все внутренности растащили бы, и остались одни чехлы».
«Как попасть к Евтушенко? Кого спросить? Эти магнаты не помогут».
У одного из подъездов в черном халате копошился дворник. «Он-то мне и нужен».
— Здорово были, — сказал Коля.
— Здорово-здорово, — весело ответил дворник.
— У меня дело на сто тысяч и вы мне поможете.
— Что за дело?
— Я живу в Волгограде, здесь проездом, люблю поэзию Евтушенко. Очень хочется с ним встретиться. Но в этот дом не попадешь. Я несколько раз в справочном узнавал номер его телефона, но не говорят.
— Подожди. Может, помогу.
Дворник закончил работу, и они пошли по двору.
— Тебя как зовут-то?
— Коля.
— А меня дядя Саша.
Дворнику лет пятьдесят. Подошли к подъезду.
— Я живу на втором этаже. Занесу халат.
