Виктор Пелевин - Священная книга оборотня
Не успела я это понять, как прямо на моих глазах они стали темнеть, пока не сделались похожи на бутылочное стекло. Только что я щурилась от солнца, и вдруг за несколько секунд вокруг меня сгустился целый дом, который до этого не был виден из-за солнечного света, расшибающегося о множество зеркальных плоскостей.
Позже я узнала, что это было дорогой технической примочкой – прозрачность стен менялась с помощью специальных жидкокристаллических пленок, которыми управляла компьютерная система. Но тогда случившееся показалось мне чудом. А чудеса с давних пор настраивают меня на ироничный, чтобы не сказать презрительный лад.
– Привет, Шурик, – сказала я. – Что за балаган? Нет денег на нормальные шторы?
Он опешил. Но через секунду пришел в себя и засмеялся.
– Шурик, – сказал он. – Мне это нравится. Ну да. Раз ты теперь Ада, я, наверное, Шурик.
Его светло-серый двубортный китель с погонами генерал-лейтенанта и темно-синие штаны с широкими красными лампасами выглядели немного театрально. Подойдя ко мне, он снял с лица марлевую повязку, зажмурился и втянул носом воздух. Мне захотелось спросить, почему он постоянно так делает, но я не решилась. Он открыл глаза, и его взгляд упал на мои сережки.
– Как ты занятно придумала, – сказал он.
– Здорово, правда? Особенно красиво, что камни разные. Тебе нравится?
– Ничего. Михалыч передал тебе цветок?
– Да, – ответила я. – И сказал, чтобы я подумала над смыслом этого послания. Но я так ничего не надумала. Может, ты мне сам скажешь?
Он почесал голову. Похоже, его смутил мой вопрос.
– Ты знаешь сказку про аленький цветочек?
– Какую именно? – спросила я.
– По-моему, есть только одна.
Он кивнул в сторону рабочего стола, на котором стояли компьютер-моноблок и серебряная статуэтка. Рядом со статуэткой лежала книга, заложенная в нескольких местах. На ее обложке краснела полустертая надпись «Русские сказки».
– Эту сказку записал Сергей Аксаков, – сказал он. – Со слов своей ключницы Пелагеи.
– А про что она?
– Про красавицу и зверя.
– А при чем тут цветочек?
– Из-за него все началось. Ты правда не знаешь этой сказки?
– Нет.
– Она длинная, но суть такая: красавица попросила отца привезти ей аленький цветочек. Отец нашел его в далеком волшебном саду и сорвал. А сад сторожило страшное чудовище. Оно поймало отца красавицы. И ей пришлось отправиться в плен к чудовищу, чтобы оно отпустило отца. Чудовище было безобразным, но добрым. И она полюбила его, сначала за доброту, а потом вообще. А когда они поцеловались, чары развеялись, и чудовище стало принцем.
– Ага, – сказала я. – Ты хоть понимаешь, о чем это?
– Конечно.
– Да? И о чем же?
– О том, что любовь побеждает все.
Я засмеялась. Все-таки он был забавный. Наверно, завалил нескольких быков, заказал какого-нибудь банкира, а теперь с обычной человеческой самонадеянностью считает себя чудовищем. И думает, что любовь его спасет.
Он взял меня под руку и повел к футуристическому дивану, стоявшему между двух рощиц из карликовых деревьев-бонсай с крохотными беседками, мостиками и даже водопадами.
– Почему ты смеешься? – спросил он.
– Могу объяснить, – сказала я, садясь на диван и поджимая под себя ноги.
– Ну объясни.
Он сел на другой край дивана и закинул ногу за ногу. Я заметила вылезший из-под кителя край кобуры.
– Это одна из тех сказок, которые отражают ужас и боль первого женского сексуального опыта, – сказала я. – Таких историй много, а та, про которую ты рассказал – просто классический пример. Это метафора того, как женщина открывает звериную суть мужчины и осознает свою власть над этим зверем. А аленький цветочек, который срывает отец, – настолько буквальный мотив дефлорации, дополненный к тому же темой инцеста, что мне трудно поверить, будто эту сказку рассказала какая-то ключница. Ее скорее всего сочинил венский аспирант прошлого века, чтобы проиллюстрировать дипломную работу. Придумал и сказку, и ключницу Пелагею, и писателя Аксакова. Кто такая ключница? Женщина, сжимающая в руке ключ… Даже не просто ключ, кольцо, на котором висят ключи. Надо ли объяснять?
За то время, пока я говорила, он заметно помрачнел.
– Где ты этого набралась? – спросил он.
– Это трюизмы. Их все знают.
– И ты в них веришь?
– Во что?
– В то, что эта сказка не о том, как любовь побеждает все на свете, а о том, как дефекация осознает свою власть над инцестом?
– Дефлорация, – поправила я.
– Не важно. Ты действительно так считаешь?
Я задумалась.
– Я… Я никак не считаю. Просто таков современный дискурс сказок.
– И что, когда тебе дают аленький цветочек, ты из-за этого дискурса считаешь его символом дефекации и инцеста?
– Ну зачем ты так, – ответила я чуть растерянно. – Когда мне дают аленький цветочек, мне… Мне просто приятно.
– Слава богу, – сказал он. – А что касается современного дискурса, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.
Такого энергичного обобщения я не ожидала.
– Почему?
– Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.
– Так, – сказала я, – насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно, был за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?
– Могу объяснить, – сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.
– Ну объясни.
– Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?
– Откуда такие сведения?
– У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре. Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать – все они к тому же педики. Это если ты спросишь, при чем здесь задница.
Разговор шел не туда, куда надо, и пора было менять тему. А я предпочитаю делать это резко.
– Александр, – сказала я, – ты мне объясни, чтобы я поняла, что здесь делаю. Ты меня трахнуть хочешь или перевоспитать?
Он вздрогнул, словно я сказала что-то страшное, вскочил с дивана и стал ходить взад-вперед мимо окна – вернее, не окна, а оставшегося прозрачным прямоугольника в стене.
– Пытаешься меня шокировать? – спросил он. – Зря ты. Я знаю, под твоим напускным цинизмом скрывается чистая ранимая душа.
– Напускной цинизм? Это во мне?
– Даже не цинизм, – сказал он, останавливаясь. – Легкомыслие. Непонимание серьезных вещей, с которыми ты играешь, как маленький ребенок с гранатой. Давай поговорим откровенно, по делу.
– Ну давай.
– Вот ты говоришь – звериная суть мужчины, ужас первого соития… Ведь это такие страшные, темные вещи. Мне самому, если хочешь знать, страшно бывает глядеть в эти бездны…
«Мне самому». Нет, какой он все-таки был смешной.
– А ты рассуждаешь так, – продолжал он, – будто все это семечки. В тебе что, нет страха перед звериным в мужчине? Перед мужским в звере?
– Ни капли, – сказала я. – Тебе же Михалыч сказал, кто я. Сказал?
Он кивнул.
– Ну вот. Если бы у меня были такие проблемы, я бы работать не смогла.
– Тебя не пугает близость чужого тела – огромного, безобразного, живущего по своим законам?
– Я это просто обожаю, – сказала я и улыбнулась.
Он посмотрел на меня и недоверчиво покачал головой.
– Я имею в виду – физическая близость? В самом низменном смысле?
– За духовную у меня надбавка сто пятьдесят процентов. Сколько можно одно и то же обсасывать? Ты что, каждый раз такой базар разводишь, перед тем как трахнуться?
Он наморщился.
– Только не надо со мной говорить как с бандитом. Это из-за кителя, да?
– Может быть. Попробуй его снять. И штаны тоже.
– Зачем ты так…
– Я тебе совсем не нравлюсь?
Я наклонила голову и обиженно поглядела на него исподлобья, чуть сощуренными глазами, слегка выпятив губы. Я отрабатывала этот взгляд больше тысячи лет, и бесполезно его описывать. Это моя фирменная провокация, бесстыдство с невинностью в одном бронебойном флаконе, который прошивает клиента насквозь и потом еще добивает рикошетом. Единственный известный мне способ защиты от такого взгляда – смотреть в другую сторону. Александр смотрел на меня.
– Нравишься, – сказал он и нервно дернул головой. – Еще как.
Я поняла, что наступил критический момент. Когда клиент так дергает головой, контрольные центры его мозга отказывают, и он может броситься на тебя в любую секунду.
– Мне надо в ванную, – сказала я, вставая. – Где у тебя ванная комната?
Он указал на круглую стену из синего полупрозрачного стекла. Двери там не было – внутрь вел заворачивающийся улиткой проход.
