Сью Таунсенд - Ковентри возрождается
— Ты знал, что мама умеет рисовать? — спросил Брадфорд.
— Нет, — ответил Джон. «Не умеет она рисовать, — подумал он, — дерьмо все это».
— Так мать, значит, не дома? — спросил Брадфорд.
— Да, куда-то уехала.
— Понятно. Я и не знал, что у твоей матери есть дети. Она замужем?
— Да, за папой. За Дереком Макскай.
— Понятно; так тебя зовут?..
— Джон Макскай. У меня есть сестра, Мэри Макскай.
— Твой отец американец?
— Нет.
— Вот как; а у твоей матери акцент... вы где живете?
— Недалеко отсюда.
— Где именно?
Брадфорд до этого понапрасну перерыл всю телефонную книгу. Никаких Макскаев там не было.
— Мне пора в колледж. — Джон повесил на плечо парусиновую сумку. Брадфорд увидел, что на ней несмываемыми чернилами написано:
ПРИНАДЛЕЖИТ ДЖОНУ ДЕЙКИНУ
ПЕРЕУЛОК БАРСУЧЬЯ РОЩА, 13
РАЙОН ТЕМНЫЕ ТРОПИНКИ
Чернила расплылись, но адрес навечно врезался в память Брадфорда Кинза. Записывать его не было нужды.
22. КАРТОН-СИТИ
Вы слыхали о Картон-сити? Я там живу.
Он поблизости от вокзала Ватерлоо, а до Темзы от него рукой подать. В иных обстоятельствах он был бы идеальным pied à terre[21], но в данный момент в нем явно не хватает некоторых удобств, а именно: крыши, стен, окон, пола, горячей и холодной воды, уборной, ванны, электричества, газа, входной двери. В Картон-сити нет зданий, есть только дома, построенные по принципу «сделай сам» из отходов чужой жизни. В ход, конечно, идут листы картона, пластика и все что угодно, лишь бы отгородиться от холода и удержать тепло своего тела. Жители Картон-сити отличаются необыкновенной осведомленностью; они постоянно читают газеты. Предпочтение отдается серьезным газетам большого формата, поскольку их теплоизолирующие свойства значительно выше.
В Картон-сити вопросов не задают; вам могут по доброй воле сообщить какие-то сведения, а могут и отмолчаться. Нередко от историй, рассказанных по пьяной лавочке глубокой ночью, утром, при трезвом свете дня, решительно отрекаются. Единственное, что объединяет всех жителей города, — это их бедность и стремление выжить. И еще одно, по-видимому: неумение обращаться с деньгами. Ведь потому и я здесь очутилась. Если бы вместо того, чтобы есть по три раза в день, я сняла номер подешевле, возможно, я бы сумела найти работу; но без точного адреса никто не желал меня нанимать.
Кроме того, когда моя фотография появилась в центральных газетах, я вынуждена была скрываться. На последние деньги я купила в магазине «Вулвортс» темные очки. Ношу их днем и ночью. Мне уже несколько раз помогали перейти оживленный перекресток, думая, что я слепая или полуслепая. Я здесь сплю уже третью ночь. У меня шикарная подруга по имени Додо. Она ровно на один месяц старше меня. Мы друг друга оберегаем. Другие жители частенько проявляют склонность к шумным — и с применением силы — выяснениям отношений.
Додо обучает меня, как не пасть жертвой естественного отбора. Мы живем впроголодь, но все-таки живем. Какое-то время назад у Додо было нервное расстройство. Она тогда решила, что она начальник полиции в Манчестере; так сказал ей Бог, и она поверила Богу и явилась в полицейское управление Манчестера требовать форму, соответствующую должности начальника полиции. Ее, естественно, вышвырнули вон, но она приходила опять и опять, дважды в день в течение двух недель; полицейским она в конце концов надоела, и они надежно упрятали ее.
Додо нравилось в психиатрической лечебнице.
— Беситься можно было как угодно, — говорила она. — И там было тепло и спокойно, и чудный парк, где в хорошую погоду мы гуляли.
Все осложнилось, когда Додо стало немного лучше — когда Господь перестал беседовать с ней. Врачи решили, что Додо уже достаточно здорова, чтобы жить с другими людьми. Ее отправили в полулечебное заведение, где ей пришлось жить с еще пятью полусумасшедшими. Один из них был маньяк-поджигатель, его особенно подмывало предавать огню гостиницы. Ему не давали ни спичек, ни зажигалок, ни каких-либо воспламеняющихся предметов, к нему каждую неделю приезжал работник социальной службы, чтобы духовно поддержать его, но, проявив полную неблагодарность — так говорили многие, — он все-таки умудрился поджечь полулечебное заведение. Один сосед, ранее подписавший протест с требованием убрать эту обитель из своего района, разбудил постояльцев и помог им выбраться из огня. Совершая благое дело, он мысленно сочинял письмо в местную газету:
«Уважаемый сэр, в полном соответствии с тем, что я предсказывал...»
Вместо того чтобы проявить благоразумие и явиться на перекличку, Додо погрела руки над пламенем и сбежала. Утром пожарные долго ворошили головешки в поисках ее обгорелого трупа.
Если верить Додо, то родом она из семьи, весьма знаменитой в политических кругах. Она говорит, что брат ее — тот самый Николас Катбуш, бывший член кабинета министров, запятнавший свою репутацию. Я не верю ни единому ее слову. Это просто-напросто перепев старой песни о начальнике полиции в Манчестере.
По ночам мы с Додо приникаем вплотную друг к другу, как непорочные влюбленные. Нам необходимо тепло и только тепло. Теперешний наш домик сделан из коробов от двухкамерного холодильника и отлично теплоизолирован полистироловыми прокладками; земля в Лондоне зверски холодная. Днем, когда мы уходим попрошайничать, наш сосед по Картон-сити — его зовут Джеймс Спитлхаус — присматривает за нашим картонным укрытием. В ответ на эту любезность мы с Додо кладем к его ногам съедобные объедки. У мистера Спитлхауса непредсказуемый характер и кошмарное уголовное прошлое. У него на счету свыше ста судимостей за кражу пожертвований в пользу бедных из церковных кружек.
— А разве я сам не бедный? — с вызовом заявляет он. — И ни заседания комитета, ни посредники не нужны. И незачем ломать голову, как распределить дарованные деньги, так ведь? Потому что я их уже получил.
Он с восторгом вспоминает об уютных камерах и о тюремной дружбе. Он скучает даже по параше. А главный предмет его гордости — что он девственник.
— До меня еще никто не дотронулся, ни мужчина, ни женщина, ни дикий зверь. Последней, кто касался моих срамных частей, была мать, но и то через посредство губки.
Мистер Спитлхаус не одобряет тесного сближения двух полов. Он надевает четверо трусов на тот случай, если вдруг первая встречная женщина поддастся искушению взять его силой. Мы с Додо пытались успокоить его на сей счет, но он не желает слушать.
Полиция смотрит на Картон-сити сквозь пальцы; нас тут слишком много, и нам некуда больше деться. Мы только мешаем. Жители пригорода, дважды в день проходящие мимо — утром с вокзала Ватерлоо, а вечером обратно на вокзал, — нас ненавидят. Они ненавидят нас с такой силой, что не в силах на нас смотреть. Если кто-то из наших попадается им на пути (а здесь много пьяниц), они просто переступают через лежащего и идут дальше. Они нас ненавидят за то, что у нас много свободного времени. Времени у нас вдоволь, мы не знаем, куда его девать, а им его не хватает, вечно не хватает.
Сегодня неделя как умер Джеральд Фокс.
23. HOMO IMPECUNIOSUS[22] — ТРУДЯЩИЙСЯ
Профессор Уиллоуби Д'Арби оторвался от отчета о вскрытии тела Джеральда Фокса.
— Ну давай, приятель, выкладывай, — приказала Летиция. — Нечего держать язык за зубами; что там сказано?
— Сказано: «обширное кровоизлияние в мозг».
— Вызванное пластмассовым солдатиком? — насмешливо фыркнула Летиция.
— Да. Я улавливаю ноту сомнения в твоем голосе, жена.
— Это просто курам на смех. Кто производил вскрытие?
— Роджер Скиллет. Знавал его, когда учились в Оксфорде. Лентяй был отпетый, поэтому я сомневаюсь, чтобы за тридцать с чем-то лет работы в провинции его способности к дедуктивным рассуждениям значительно развились. Очень мило с его стороны тем не менее, что он прислал мне эти бумаги.
Еще накануне в обед Летиция ушла из своей конторы на Тависток-сквер и попыталась раздобыть игрушечного пластмассового солдатика. Однако продавец сообщил ей, что их больше не выпускают, тогда Летиция обзвонила друзей, из тех, кто не исповедует пацифизма и у кого есть маленькие дети. В конце концов одного солдатика она разыскала. И теперь он восседал на кухонном столе, среди объедков и грязной посуды. Над серьезной розовой мордашкой свисал беретик, лихо сдвинутый набекрень, ручки застенчиво сложены над бесполым пахом. Руководствуясь научными интересами судебной медицины, Летиция сняла с него крошечную маскировочную форму и лилипутские сапожки.
— Он очень мил, правда, муж? — Летиция взяла в руки голую куклу и помотала ее ножками. — Ведь ты же ни за что не убил бы большого мужчину, правда, миленький? — обратилась она к кукле. — Да конечно, нет. Ты же такой крохотуля, правда?
