Иштван Сабо - Рассказы
Я подождал немного, но разговор смолк; я вошел и сложил дрова у плиты. От волнения у меня даже в глазах зарябило.
Отец стоял посреди кухни, готовый уйти, взгляд его украдкой перебегал с меня на мать, лицо отражало мучительную внутреннюю борьбу. Наконец он отвернулся.
— Йожи! — окликнула его мать, теперь уже строго. Отец вздрогнул.
— Готов ты, что ли? — спросил он вдруг, недовольно меряя меня с головы до пят. Я уставился на него, ушам своим не веря. — Ну пошли, — хрипло пробормотал он, сдавшись, и направился к двери. Я рванулся за ним, подхваченный такой радостью, что даже забыл попрощаться с матерью. Столкнувшись, мы чуть не застряли в дверях, отец укоризненно насупился при виде этакого моего нетерпения, а я вконец оробел.
И все же мы вместе двинулись вниз по склону, к долине.
Путь был недолгий, и получаса не прошло, как мы добрались до окраины города. Пока мы держались тропки, я трусил позади отца, любуясь сверкающим блеском его сапог и стараясь ступать за ним след в след, и эта забава приводила меня в восторг. Однако когда мы спустились к проезжей дороге, я тотчас поравнялся с отцом и скакал вприпрыжку то по правую, то по левую руку от него. Ослепительное солнце вновь казалось мне прекрасным. Я снова чувствовал себя слитым воедино с этим лучезарно-дивным миром и, пожалуй, никогда еще не испытывал этого чувства с такой полнотой. Еще бы: ведь впервые воскресным утром я иду рядом с отцом в город. Животворный солнечный лик торжествующе улыбался, расплывшись во всю ширь безоблачных голубых небес, и горел, не щадя пыла-жара, словно подгулявший богатей. Округа благоговейно застыла в честь праздничного дня.
Я видел ликующие деревья, всходы, дороги, дома, людей, видел легкие облачка и птиц, проносящихся в поднебесье. Осиянный солнечным светом мир вокруг показался мне очистившимся, и сам я, точно утратив земное притяжение, готов был воспарить ввысь.
Отец раздумчиво, неспешно шагал обочиной, на глаза его падала тень от шляпы, и он посматривал по сторонам на молодую зелень кукурузы, на густеющие клеверные посевы. Один раз он даже задержался на краю поля и пробормотал:
— Хороша пшеница, черт побери!
— Отец, — заговорил я, набрав в грудь побольше воздуха, — Йошка Чере намедни гнался за Банди Калоци до самого дома, а Банди от школы далеко живет. Мать Банди увидала, как они за домом дерутся, подошла к ним да как…
— Что ты все по камням шлепаешь? — ни с того ни с сего окрысился на меня отец. — И так башмаков на тебя не напасешься. Перейди на мою сторону.
Я запнулся на полуслове. Послушавшись отцовского указа, перешел по правую сторону от него и упавшим голосом продолжал:
— Сперва она Йошке оплеуху закатила, а потом и Банди всыпала. Ну, Йошка и говорит Банди: я, мол, тебе это попомню. А с Банди один раз вышло так…
— Хватит языком молоть!
Я онемел, словно меня обухом по голове огрели, и боязливо покосился на отца. Лицо у него было неприветливое, усы торчком, брови опять нахмурены…
Я повесил голову, и мы в полном молчании продолжали путь. Городские дома постепенно приближались, и на дороге становилось все больше и больше людей, по-воскресному, празднично разодетых. У меня чуть не вырвалось: «А вон и Арато идут, всем семейством!» — но я вовремя осекся. Лишь у самого города в последней надежде я рискнул заговорить:
— До чего же денек погожий, отец!
Он не ответил, и моя огромная радость, которую дотоле едва мог вместить в себя окружающий праздничный мир, враз съежилась домала. Я никак не мог взять в толк, что стряслось с отцом, отчего губы его так напряженно стиснуты, а глаза упорно обходят меня. Его дурное настроение сковало даже мою ребяческую резвость: я брел подле него, едва волоча ноги, точно вконец вымотался. И на улицах города я пошел уже не рядом с ним, а поплелся сзади.
Когда мы добрались до главной площади, я с удивлением обнаружил, что мы сворачиваем не вправо, к церкви, а влево и приближаемся к широким стеклянным дверям с большущей зеленой вывеской: «Корчма».
Я замер посреди мостовой.
— Отец!
— Чего тебе?
— Разве мы не в церковь идем?
— Ив церковь успеем, — отмахнулся он. — Вон и Арато, аккурат подоспели.
— Да-а…
— Шел бы и ты с ними! — Он испытующе глянул на меня.
— С ними я не пойду.
— Почему так?
— Не пойду, и все. Пойдем вместе. Глаза его сердито блеснули.
— У меня дела. А ты ступай себе…
— Не хочу идти один.
— Не хочешь, как хочешь. Вот навязался на мою голову, леший тебя дери с твоим упрямством! — вырвалось у него в бессильном гневе, и глаза его растерянно забегали, словно он не знал, что ему со мной делать. Но вот он распахнул дверь в корчму и в сердцах пропихнул меня вперед.
В корчме оказалось шумно, накурено и посетителей битком, хотя из-за густого дыма людей поначалу было и не разглядеть. Сердце мое заколотилось, все мне было внове: и запах, дотоле совсем незнакомый, и непривычный шум ведь слух мой еще был наполнен воскресной тишиной наших горных виноградников. За стойкой с множеством стаканов и кружек возвышался полный, краснолицый мужчина; он улыбнулся отцу как давнему знакомому:
— Добрый день, дядя Йожи! Как поживаете?
Отец облокотился о край стойки.
— Налей-ка мне стакан вина, Фери.
Тот наполнил большой стакан и со стуком поставил его перед отцом. И тут он увидел меня:
— Это чей же малец?
Отец отхлебнул из стакана и степенно обтер свои рыжеватые с проседью усы.
— Ваш, что ли? — продолжал допытываться толстяк, с улыбкой поглядывая то на меня, то на отца.
— Этот? — вроде как опомнился отец и небрежно бросил: — Он со мной.
И снова поднес к губам стакан. Но тут с другого конца зала вдруг раздался громкий, радостный крик:
— Йожи! Йожи Сабо!
Оба мы обернулись. Какой-то мужчина одних лет с отцом поднялся из-за стола, где сидели еще три-четыре человека, и поспешно направился к нам.
— Йошка, да неужто это ты? Как только ты вошел, я смотрю на тебя, смотрю… Угрюмое лицо отца просияло.
— Ба, да никак это Шандор!
Они обменялись крепким рукопожатием.
— Йошка, ты уцелел, выходит? Последний раз виделись с тобой, когда русские отогнали нас к самому Пруту. Страшная была заваруха! Куда ты тогда подевался?
— Переплыл на другой берег. А ты?
— Меня в плен взяли, я только в двадцать втором домой вернулся… Пойдем к столу, там и Янош Калло…
Отец взял свой стакан и направился было за ним, но тут взгляд его наткнулся на меня, и он призадумался, как быть. Однако кивнул головой, и мы пошли к столу.
— Мог бы, между прочим, и заглянуть к нам, — укорял отца его знакомый. — Не так уж и далеко отсюда наши края.
— А вы чего ко мне не наведались?
— Мы думали, тебя нет в живых. Эк нас в ту ночь всех пораскидало!
Отец долго тряс руку того, фамилия которого была Калло, поздоровался с остальными и присел к столу. Я стоял вплотную к отцовскому стулу и не сводил с них глаз, но взрослые не обращали на меня никакого внимания: перебивая друг дружку, они рассказывали каждый про свое житье-бытье. Посеребренные сединой, лысеющие, все они переступили порог старости, как и мой отец.
— Мне в свое время довелось-таки до дому живым добраться, — задумчиво произнес Шандор Бесе. — А вот сынок мой, тот на Дону погиб… Уж лучше б мне было тогда в Пруте потонуть!.. А то сам, вишь, еще одну войну пережил и остался на старости лет почитай что один… Есть у меня, правда, две дочки, но и те замуж повыходили.
Отец молча кивал.
— Ты вроде и не рад, что мы встретились? — спросил Бесе, внимательно разглядывая отца.
— Постарел ты, Йошка. Да-а, годы — они никого не красят.
Родитель мой и на это ничего не ответил. Я дернул его за рукав.
— Отец, — шепнул я совсем тихо.
Он метнул на меня такой взгляд, что все у меня внутри похолодело. Никогда не видел я у него такого взгляда. Я помолчал, потом робко дернул его еще раз:
— Купите мне водички с красным сиропом.
Я хотел было добавить к своей просьбе привычное «отец», но взгляд его, еще более ожесточенный, заставил меня осечься. Тут и Шандор Бесе заметил меня.
— Сын аль внук? — спросил он.
— Внук. Выпьем еще по стаканчику? Я удивленно уставился на отца и даже чуть отодвинулся от него, у меня аж перед глазами поплыло.
— Внук, говоришь? Ну, конечно, — подхватил Бесе. — Да и откуда у тебя быть такому малому сыну, тебе ведь тоже, поди, под шестьдесят?
— Еще годок, и шесть десятков сравняется. Фери, принесите-ка нам еще литровочку! — крикнул отец хозяину заведения и опять повернулся к приятелю. — Значит, такие твои дела, Шандор… Хозяйствуешь, стало быть?
Бесе в ответ кивал головой, но вдруг замер.
— Помнится, на фронте ты ни разу не сказывал, что ты женатый. А ведь ежели у тебя уже внук такой, ты еще до войны должен был жениться.
