Инна Гофф - Телефон звонит по ночам
– Главное – найти виновного, – сказал старший.
Тамара верила в друзей молодости. Она была рада, что у Бородина нашелся защитник. Возможно, он защищал не столько Бородина, сколько себя самого. Свое право на самостоятельность в поступках и решениях, которой он пока не имел и которой завидовал.
Тамара смотрела в окно и невольно улыбалась. Для кого-то они и теперь еще мальчишки. Она уже знала их десять лет. Помнила их студентами. Уже тогда наметились характеры. Сергей Бородин был отличник. На первом курсе его уже выбрали в комитет комсомола. Павлик славился как спортсмен. Он завоевывал для института кубки, пропускал лекции. Девочки плакали из-за него! Они слишком нравились ему все, чтобы он мог выбрать одну. Нравилась ему и Тамара. Может быть, даже больше других, потому что у нее был Стах.
Возможно, эти двое знают Стаха. Даже наверняка они знают начальника подземного участка Полыновского гидрорудника.
Но ей не хотелось спрашивать о нем. Он был одним из «мальчишек», которых набрал Бородин. «Мальчишек», «понахватавших» новой техники и не освоивших до сих пор проектной мощности.
Проехали Узловую. Вдали маячили терриконы Мосбасса. Отсюда, от Узловой, ходили поезда в Бобрик-Донской.
Поезд шел дальше, своей дорогой. Это была дорога угля. Когда-то она свернула в сторону, ушла с этой дороги. Она не жалела об этом, но любила вспоминать, что была горнячкой, хотя только год училась в горном. Она ехала в гости. А могла бы ехать к месту работы. Она слушала спор горняков, а могла бы сама спорить с ними. Если бы не свернула с дороги.
Ей было интересно взглянуть на жизнь, которая ожидала и ее. В судьбе друзей увидеть свою судьбу. Отброшенный вариант.
«За кого принимают меня?» – думала она о соседях горняках. Должно быть, они считали ее представителем из Госплана или ответственным товарищем «из центра». Потому что она не вступала в разговор, а все больше помалкивала, переводя взгляд с одного на другого.
Старший спросил, не собирается ли она на шахту семь-бис. Она сказала, что вряд ли. Младший поинтересовался, бывала ли она в гидрошахте. Она сказала, что не доводилось. Но теперь надеется побывать.
– Обязательно слазайте, – посоветовал младший. – Исключительное зрелище. Впечатляет.
Это было его любимое слово. На ее вопрос о книге «Живые и мертвые», – нравится ли ему, он тоже сказал, что «впечатляет».
Поезд прибывал в Луганск утром. Она рано легла, боялась, что не уснет. Обитатели верхних полок снова ушли в ресторан. Она не слышала, как они вернулись. Волнение, глубоко скрытое в ней под личиной спокойствия, утомило ее.
Она проснулась на рассвете. За окном была полевая ширь, мягкие краски раннего, не разбуженного солнцем утра. Белели мазанки, подсолнухи, как радары, чутко поворачивались навстречу первым лучам. Восход был ослепителен. Таким он бывает только на море и в поле. Солнце вставало из-за края земли, того самого края, что кажется в детстве таким близким и доступным.
Она стояла у окна в пустом коридоре. Все спали. Она была один на один с этим утром. В вагоне было прохладно и пасмурно. Лучи солнца еще не дотянулись до стекол. А вокруг все сияло. Краски стали определеннее, и две из них преобладали – зеленая и золотая.
И впервые за время пути счастье охватило ее. Счастье, не омраченное ничем. Может быть, потому, что она отчетливо вспомнила прикосновение его руки, обнявшей ее за плечи. Там, возле Большого театра.
Кажется, она только сейчас поняла, что увидит его. И это случится не дальше как сегодня. Она не знала, будут ли ее встречать. На всякий случай дала телеграмму Ольге. Сообщила поезд и номер вагона. Ольга, наверно, мало изменилась. Она была из тех женщин, которые долго не меняются. Хорошего роста, белолицая, светловолосая. Впрочем, тогда, десять лет назад, об этом не думалось. Тогда им казалось – ничто не изменится. Никогда…
Вагон просыпался. Защелкали двери. Проводницы предлагали чай. Старик сосед чистил крутое яйцо и складывал шелуху в эмалированную кружку. Он уже приготовился выходить. Доесть яйцо и спрятать в чемоданчик кружку с белочкой – это все, что осталось ему проделать до прихода поезда в Луганск. Верхние соседи еще спали.
У нее было мало вещей. Небольшой лакированный чемодан и дорожная сумка. В случае чего она сможет добраться сама. До районного городка Уклоново два с половиной часа автобусом. А там еще полчаса на другом – и Полыновка. Так ей объяснили соседи.
Поезд уже шел городом. Мимо сонных улиц, мощенных булыжником. Вопреки другим окраинам, что сумели стать лучшей частью города, здесь были старые дома. В палисадниках стояли вишневые деревца, обрызганные красными ягодами. По улицам гуляли куры. Дома были белые, подсиненные. С голубыми ставнями и воротами. Но это был уже город. На заборах пестрели афиши кинотеатров. И ветер приносил уже не запах полей, а дым заводских труб. Город громоздился впереди, наступал. И наконец выплыла платформа.
Тамара вглядывалась в мелькающие лица. Две женщины лузгали семечки, высматривая кого-то в окнах поезда. Одна из них была рослая блондинка, с накрашенными губами. Ольга?! Нет, не Ольга.
И тут она увидела ее. Увидела и сразу вспомнила ее милое, сейчас чуть заспанное, – наверно, пришлось очень рано вставать – такое знакомое лицо.
– Томка!
– Оля!
– Приехала-таки!
– Приехала! А ты приглашала в надежде, что не приеду?
– Конечно.
– Ты совсем не изменилась.
– Ну что ты. Я толстая, старая… А ты молодец. Модница. Как это ты решилась.
– Решилась вот.
– Это все твои вещи?
– Все. Я не насовсем, не бойся.
– Ладно, брось. Вон старичок тебе машет. Знакомый твой?
– Ехали вместе… Куда нам?
– Вон ворота. Там нас ждет машина.
– Даже?
– Тебе повезло. У Сергея совещание в тресте. Прикатили на «шкоде».
– Сережа здесь?
– Здесь. На совещании. Нам погулять придется, пока он освободится. Не возражаешь?
Они отнесли вещи в машину. Шофер был молодой, черноглазый. Он кивнул Тамаре, помог положить вещи в багажник.
– Так что могу быть свободен до трех? – спросил он тоном утверждения, с сильным украинским акцентом.
– Смотри, чтобы Сергею Дмитриевичу не пришлось тебя ждать. Как в тот раз.
– Ясно, Ольга Михайловна.
– Я не знала, что ты «Михайловна», – сказала Тамара, когда они остались вдвоем на вокзальной площади.
– А что, Сергей Дмитриевич не любит ждать?..
– Он предпочитает, чтобы ждали его.
– Важный он?
– Недостаточно. Так ребята считают… Томка! Мне еще не верится, что ты приехала.
– Мне тоже. Мне все кажется, что это игра. Это совещание. И «шкода». И то что Сережа не любит ждать. И что он начальник рудника.
Лицо Ольги стало серьезным, и Тамара впервые заметила морщинки возле ее глаз и седую прядку, зачесанную за ухо и почти невидимую в светлых волосах. Может быть, она просто выгорела на ярком донецком солнце.
– Нет, Томка, – сказала она. – Это не игра. Когда от тебя зависит так много, это перестает быть игрой…
Больше она ничего не добавила, но Тамара поняла, что Сергею нелегко. Ей хотелось спросить про Стаха. Как он? Знает ли о ее приезде?
– Стах дежурил эту ночь на шахте, – сказала Ольга. – Я не успела ему сказать. Телеграмму передали поздно, по телефону.
Она глянула Тамаре в лицо. Казалось, взгляд ее спрашивал: «Ты еще любишь его? Зачем ты приехала?»
Но Тамара умела владеть лицом. Она давно усвоила это качество, необходимое преподавателю.
Только владеть лицом – это не значит еще владеть сердцем.
Они шли в гору по жаркой и пыльной улице незнакомого города. Шли не спеша, останавливаясь и разглядывая друг друга с радостным удивлением.
Они шли по улицам, которым не было конца. И не было конца этому дню.
Глава семнадцатая
В семь утра кабинет начальника шахты был уже заполнен народом. Шла планерка. Кабинет был тесный, стульев в обрез. Опоздавшим приходилось довольствоваться половинкой стула, а иногда просто стоять у дверей. Опаздывали всегда одни и те же – начальник вентиляции и начальник отдела капитальных работ. Они не были друзьями, и причины для опоздания у них были разные. Рябинин был тонкий, высокий юноша, почти мальчик. Он первый год работал на шахте, только что окончил институт. Он женился перед самым отъездом на рудник и ходил еще в молодоженах.
Забазлаев, сам холостяк, хотя и сочувствовал Рябинину, – он считал, что все женатые нуждаются в сочувствии, – все же не считал это достаточным поводом для опоздания на планерку.
Гречко проспал после очередной пьянки. Это было видно по его одутловатому лицу, припухшим глазам, которые, и без того маленькие, превратились в щелки. Гречко пил с кем придется. Пил с горя и с радости, с другом и с недругом, с начальством и с подчиненными. Иногда Забазлаев сам выпивал с ним и поэтому сейчас не чувствовал себя вправе отчитать его. Зато он сказал Рябинину:
