Павел Пепперштейн - Cвастика и Пентагон
Но я встретила другое живое существо – дом, в котором я теперь живу. Он ведь живой, я вам говорила. И он спасает меня от всех невзгод.
Он защищает меня.
– Он даже убивает ваших врагов?
– Когда-то мне хотелось уехать навсегда в Америку и поселиться в Ратоне, штат Нью-Мехико, чтобы работать горничной в «Юкка-Отеле», который раньше назывался «Свастика». Или уехать в Индию. Но потом оказалось, что так далеко ехать необязательно.
Лида заказал еще вина и стала смотреть телевизор, куря сигарету.
– Эффект калачакры, – вдруг произнесла она.
– Что-что? – спросил Курский.
– Один мой знакомый, сведущий в буддийском учении, называет так те случаи, когда внешняя реальность откликается на ваши невысказанные мысли, немедленно отвечает на них. Вот и сейчас… телевизор ответил мне.
Курский мельком взглянул в телевизор, там показывали какой-то клип.
– О чем же вы думали?
– Если я скажу откровенно, то боюсь смутить или обидеть вас.
– Обещаю не обижаться, а смутить меня трудно.
– Я думала о том, способны ли вы к сексу в вашем возрасте. Затем подумала про «виагру» – препарат, который якобы возвращает старикам сексуальную энергию. И тут же появился этот клип группы «Виа Гра» – он как раз об этом. Видите, пожилой человек, немного похожий на Иоффе, сидит за столиком кафе. В это время некие ученые в некоей лаборатории наблюдают за ним сквозь специальные приборы. В этой же лаборатории почему-то присутствуют три полуголые девицы, извивающиеся, гладкие, холеные, одетые в минимальный sexy stuff с заклепками, кожаными ремешками и прочим. Ученые уменьшают девиц, помещают их в маленький прозрачный шарик, заряжают этим шариком специальное научное ружье и затем стреляют шариком в ухо этому пожилому мужественному господину – назовем его «полковник в отставке». Полковнику становится странно, он больше не может есть, ему все страньше и страньше, девицы теперь поют и извиваются прямо у него в голове. Припев таков: У-у-у, биология! Анатомия! Изучи ее- до конца. Они явно хотят, чтобы полковник изучил их анатомию, причем до конца, до самого золотого оргазма. Но затем поют: …И хотелось бы, Да нельзя.
Курский внимательнее взглянул в экран. Там происходило все то, что описала Лида. «Полковник в отставке» стал давиться, дергаться, в результате шарик с поющими девушками вывалился у него изо рта и упал на тарелку.
– Какой увлекательный клип, – сказал Курский.
– Вы открываете мне глаза на творчество этой группы. Кроме того, на вас приятно действует белое вино. А я веду аскетическую жизнь в последнее время. Море заменяет мне секс. Так что даже не знаю, нужна ли мне виагра или нет. Я никаких лекарств не принимаю, соблюдаю здоровый образ жизни. Не потому, что хочу пожить подольше, а потому, что хочу умереть здоровым. Мне хочется отведать чистой смерти – чистой, как минеральная вода, не замутненной ни болезнями, ни маразмом. Совершенно здоровый человек все равно умирает, достигая определенного возраста – в нем просто нечто заканчивается. Мне хотелось бы достичь этого «естественного конца». В свете этой задачи секс для меня не имеет никакого значения.
– Вы говорите как настоящий буддист, – произнесла Лида задумчиво. – Или это имитация? Восхищаюсь вашим аскетизмом, во мне тоже есть аскетическая жилка… Аскетическая разновидность сладострастия. Но Будда осудил аскезу, поэтому я не даю себе воли. Иначе давно бы уже сидела на Мангупе, в пещере… Если захотите вдруг отказаться от вашей программы, примите вот это.
Она быстро протянула руку и вложила нечто ему в ладонь. Курский взглянул. Это была маленькая белая таблетка, с выдавленной на ней свастикой, в прозрачном полиэтиленовом конвертике.
– Что это – «виагра» или яд?
– Ни то ни другое. Но может быть и тем и другим.
Все зависит от вас.
Курский спрятал таблетку.
– Пройдет экспертизу? – спросила Лида.
Старик кивнул.
– А я вам хочу сделать одно предложение. Оно вас застанет врасплох. Четвертый бокал вина мне не повредит… Похолоднее. Итак, предложение.
Вы не хотели бы жениться на мне?
Курский от удивления чуть не выронил ложку.
– Шутите, конечно? – спросил он весело.
– Нет, не шучу. Предложение абсолютно серьезное.
– Вы с ума сошли. Зачем вам? Вы что, влюбились в меня? – лицо его приняло саркастическое выражение.
– Нет, конечно. Вы же старик. Но вы понравились мне, а мне почти никто не нравится. Я долго думала, почему вы так равнодушны к свастике. А потом поняла, потому что вы сами – свастика. Вы – знак. Подумайте над моим предложением.
Она встала, держа в руке бокал. В нем оставалось еще немного вина.
– Я подумаю. Это очень странное предложение.
Я отвечу вам через три дня.
– Через четыре. Останемся в рамках свастики.
– Хорошо. Через четыре дня я тоже собираюсь прочесть небольшую лекцию – здесь, в доме «Свастика ». Приглашайте всех желающих. После лекции я отвечу вам на ваше любезное предложение.
Они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.
После спокойной ночи, с утра пораньше, Курский вошел в кабинет директора санатория «Правда». Он приветливо улыбался, протягивая руку. Иоффе с такой же приветливой улыбкой поднялся ему навстречу. Произошло рукопожатие.
– Сидайте, ласкаво просимо, – Иоффе, улыбаясь, указал на кресло. Курский сел.
Они заговорили о том о сем: о красоте Тополиного, об отношениях России и Украины, о состоянии санаториев в Крыму… За их приветливостью скрывалась старая вражда двух советских ведомств – КГБ и милиции. Эта вражда, хоть и не столь легендарная, как вражда абвера и гестапо, все же имела свою продолжительную историю, и хотя уже тринадцать лет как не стало СССР и оба уже не служили своим ведомствам, все же они до сих пор чувствовали себя представителями враждебных кланов или непримиримых семейств, что выражалось в их преувеличенной сердечности и в том, что улыбки все никак не могли сползти с их лиц. Иоффе принадлежал к более привилегированной советской касте и был здесь хозяином, но, с другой стороны, подвиги его, если они были, остались скрыты тенью государственной тайны и никому не были известны. Курский же считался знаменитостью, звездой шестидесятых. Тогда о нем часто писали газеты, о его делах было написано несколько популярных некогда книжонок, и их полковник Иоффе когда-то с упоением читал.
Но книги о Курском забылись, и почти забылось уже могучее государство, которому когда-то служил Иоффе. Сияя друг на друга великолепными искусственными зубами, беседовали эти два обломка великой, быстро испарившейся эпохи.
Наконец, Иоффе, как принято было писать в советской литературе, посерьезнел.
– Не кажется ли вам, Сергей Сергеич, что нашим странам снова угрожает надвигающийся фашизм? – спросил он.
– Кажется временами, – ответил Курский. – Но, говорят, это будет совсем другой фашизм – веселый, просветленный, миролюбивый, увенчанный радужной свастикой. И надвигается он не столько на наши с вами страны, сколько на весь мир, тем более что мир скоро утратит границы и станет един. Тогда-то и засияет над этим единым миром радужная свастика.
Курский улыбнулся, давая понять, что шутит.
Но Иоффе не поддержал шутливого тона.
– Мне что радужные, что жемчужные… Фашизм он и есть фашизм. Конечно, я понимаю – глобализация и все прочее, но молодежь совсем с ума сошла. Играются с этой гадостью, как с игрушкой.
А это не игрушка, это – наживка. И молодежь эту наживку глотает на наших глазах, а мы только умиляемся. И так вокруг столько всего: цинизм, наркотики, сектантство… Теряем мы нашу молодежь!
– Она уже не наша, – равнодушно ответил Курский.
– Да? Ну все равно жалко ребят. Они же, в сущности, дети, а их втягивают в грязные дела. У меня вот родителей и старших братьев и сестер – всех фашисты убили в Днепропетровске. Меня спасла одна украинская семья, потом рос в детдоме. Потом – курсант школы КГБ. Потом в разведке, работал за границей. Мир повидал. И что такое фашизм, швыдко понял.
– Я ваши чувства разделяю, Олег Борисович. У меня похожая судьба. Всех моих родных до единого человека репрессировали. До единого. Как говорится, за белое дело да за дебелое тело. За белую кость, золотую кровь. Да заодно за измену Родине, которую совершил в пятнадцатом веке наш далекий предок князь Курбский. Романовы простили старый грех нашей семье, а товарищ Сталин не простил. Поквитался за обиду царя Ивана. А меня, малыша, пощадили. Дети за отцов не отвечают. Воспитан в детском доме, потом – курсант школы МВД. Пошел работать в уголовный розыск следователем по особо тяжким… Изучал судебную психиатрию, написал учебное пособие по расследованию убийств, совершенных душевнобольными.
– Да, сходная судьба. Значит, вы меня хорошо понимаете. Меня очень беспокоит это дело с отравлением пенсионеров. Все они когда-то работали в нашем санатории… У вас уже сложилась какаято версия?
