Нинни Хольмквист - Биологический материал

— Как дела, милая? — спросила она.

— Не знаю, — ответила я. Я и вправду не знала. Я ничего не понимала. Ведь у меня был Юханнес, я любила его, и, судя по всему, он тоже любил меня. У меня были друзья, которых я уважала и ценила, которые заботились обо мне и помогали мне. И новость о смерти Сив не была новостью. Я давно уже свыклась с той мыслью, что Сив больше нет.

Но есть большая разница между тем, чтобы предполагать что-то, и тем, чтобы знать это наверняка. Большая разница. Это вообще две абсолютно разные вещи.

А еще оставался Джок.

Алиса взяла стул и села рядом со мной.

— Я скучаю по своей собаке, — сказала я.

— Собаке? Я не знала, что у тебя была собака.

— Была.

— Бедняжка, — сказала Алиса. — Бедная Доррит.

Я прижалась к ее плечу. Я не помню, плакала ли я, но наверняка плакала.

В тот же вечер было собрание по поводу нового эксперимента, в котором я должна была принять участие. Испытывали новый медицинский препарат против депрессии, предполагалось, что он начинает действовать сразу, в отличие от других лекарств, которые дают эффект только после нескольких недель применения. В собрании принимали участие тридцать человек, среди них Эрик, Лена и Шелль. Шелль был в дурном настроении. Он утверждал, что его обманули, почему-то он верил, что в должности библиотекаря отделения он будет избавлен от медицинских экспериментов. Я не сильно прислушивалась к его аргументам, но поняла, что это имело какое-то отношение к разделению обязанностей в отделении.

— Это только на время собрания, — пыталась объяснить одна из координаторов, беременная женщина с двойным подбородком и растрепанными волосами. — Только на время собрания ты не работаешь в библиотеке, и потом Виви Юнберг тебя там заменяет, и она замечательный библиотекарь, так что…

Шелль фыркнул:

— Виви Юнберг не библиотекарь! Виви Юнберг — ассистент библиотекаря! И она ничего не знает об этой библиотеке. И кроме того…

Он ныл, ныл и ныл… Его противный монотонный голос ужасно действовал мне на нервы. Более того, он выставлял себя на посмешище, этот жалкий и никчемный нытик.

После встречи я пошла к Юханнесу, но меня не оставляло чувство тревоги по поводу этих таблеток, которые мне нужно было глотать начиная со следующего утра. Во-первых, они наверняка дают побочные явления: нам велели обращать внимание на тошноту, головокружение, ухудшение зрения, дрожь в руках и потерю чувствительности. Это было второе испытание препарата. Когда его испытывали впервые, девяносто процентов «подопытных кроликов» отметили все эти побочные явления, причем у многих они приводили к язве желудка, инфаркту или повреждению рассудка. Ходили слухи, что несколько человек даже умерло. По причине этого руководство приняло решение, что мы должны принимать таблетки под наблюдением: был риск, что люди просто не станут их пить и тем самым повредят проекту.

Дойдя до двери Юханнеса, я уже едва стояла на ногах от усталости.

Но, услышав его шаги за дверью, я словно сделала глоток веселящего газа и расплылась в счастливой улыбке.

— Вот ты где! — сказал он, открывая дверь и буквально втаскивая меня в комнату и сжимая в своих объятиях. Юханнес покрывал меня поцелуями — лоб, нос, щеки, губы. Я вцепилась ему в плечи, рывком обняла, опустила руки еще ниже, сжала его напрягшиеся ягодицы. Он запустил руки мне в волосы, начал ласкать лицо, шею, грудь, потом сунул большой палец руки мне в рот, заставляя меня сосать его, не закрывая глаз.

Другой рукой он расстегивал мои брюки, стягивал их с ног вместе с трусиками. Потом вынул палец из моего рта и схватил меня за волосы на затылке, заставляя смотреть на него. Глядя мне в глаза, он мучительно медленно провел пальцем по клитору и вошел в меня одним, двумя, тремя пальцами! Оргазм был такой сильный, что у меня подкосились ноги, и я упала бы на колени, не держи он меня за волосы. Я висела на его руке, издавая стоны то ли неземного наслаждения, то ли острой боли.

Постепенно Юханнес отпустил мои волосы, и я опустилась на колени. Задыхаясь, я следила, как его руки — которые могли быть такими грубыми и такими нежными — расстегивали молнию на брюках, выпуская на свободу его член. Я открыла рот, впустила его внутрь и сжала губами так сильно, что Юханнес не выдержал и застонал. Я услышала его долгое и протяжное: «А-а-а-а…»

Мы лежали в постели. Я еще не рассказала Юханнесу о том, что мне сообщила Эльса. Я вообще раньше не упоминала ни Сив, ни других своих родственников. И только теперь решила рассказать ему о своей семье.

— Стальная Сив? — воскликнул он, еще не дослушав мой рассказ до конца. — Она была твоей сестрой? Я и не знал, что ее фамилия Вегер.

— Ты ее знал? — Я села в кровати.

— Нет. Но когда я оказался здесь три с половиной года тому назад, я слышал разговоры о ней и Элен. Майкен ее знала. Мне кажется, Сив была для нее тем же, чем Майкен для тебя.

— Правда? Ты не выдумал все это для того, чтобы меня утешить?

— Не глупи, Доррит! Зачем мне что-то выдумывать? Я рассказываю то, что знаю. Они с Майкен знали друг друга недолго, но достаточно для того, что бы Сив помогла Майкен приспособиться к жизни здесь.

— И у нее это получилось.

— Спасибо твоей сестре.

— Интересно, а у Сив тоже была такая подруга? — спросила я.

Юханнес ничего не ответил, только посмотрел на меня отсутствующим взглядом.

— Я тебя чем-то расстроила? — спросила я.

— Не знаю, — ответил Юханнес.

Я взяла его за руку. Так мы и лежали, рука в руке, и смотрели в потолок.

— Здесь так быстро сменяются поколения, — произнесла я.

— Да, — подтвердил Юханнес. — Да.

Я поняла по его дыханию, что он борется с рыданиями. Я повернулась лицом к нему и погладила ладонью по шершавой щеке. Юханнес выключил лампу: то ли, чтобы я не видела его плачущим, то ли потому, что пора была спать, — повернулся ко мне, притянул к себе и прижал мою голову к груди. Я обхватила его руками, уткнулась лбом в грудь и закинула ногу ему на бедро, чтобы быть как можно ближе.

Утром мы проснулись в той же позе, словно двое тонущих, вцепившихся друг в друга в последней надежде на спасение — или просто для того, чтобы не умереть в одиночку.

15

Испытания антидепрессанта стали частью моей новой жизни. Три раза в день — утром, в обед и вечером — я ездила в лабораторию № 3, чтобы принять маленькую желтую таблетку. Это нарушило мое привычное расписание. Я не могла спокойно писать по утрам, зная, что между восемью и девятью часами мне придется одеться, спуститься на лифте вниз и проглотить эту чертову таблетку. Я не могла сконцентрироваться, а без этого невозможно было писать. Поэтому вместо того, чтобы сочинять дальше, я сидела и вычитывала старое, вносила исправления, дополняла и переписывала текст.

Еще больше меня раздражало то, что мне не доверяли, что меня принимали за маленького ребенка, способного на обман. Было унизительно стоять с открытым ртом перед медбратом Карлом, наивной сестрой Лиз или перед кем-то еще из медперсонала, как лошади на ярмарке, и под их пристальным взглядом глотать таблетки, чтобы потом услышать: «Молодец, Доррит! Жду тебя с двух до трех».

Мое чувство собственного достоинства съеживалось с каждой такой процедурой все больше и больше.

С другой стороны, у меня теперь было больше времени, чтобы писать или заниматься другими делами, потому что новый эксперимент отнимал всего десять минут три раза в день.

На встречах с Арнольдом я задавала вопрос о чувстве собственного достоинства и говорила, что эти унизительные процедуры не дают мне сконцентрироваться на работе. Я надеялась, что у него найдутся подходящие слова, чтобы помочь мне справиться с этой ситуацией, но их не было. Он только слушал и кивал, делал какие-то пометки у себя в журнале и задавал вопросы. Что-то вроде: «Что ты чувствуешь, когда пишешь?» или «Что ты подразумеваешь под словом „унизительный“?»

Тогда я начала говорить о страхе перед побочными явлениями.

— Ты их уже почувствовала? — спросил Арнольд.

— Нет, но и позитивного эффекта тоже не наблюдается. Напротив, я еще тревожнее, чем раньше. А ведь они должны были начать действовать сразу.

— Но ведь это эксперимент, — возразил Арнольд.

— И что?

Он ничего не ответил. Только сидел в своем кресле напротив меня, закинув ногу на ногу, с умным лицом и изучающе смотрел. Я снова сменила тему и заговорила о Сив, о том, как со мной чуть не случился нервный срыв, когда я узнала то, что уже давно знала.

Это его заинтересовало. Лицо оживилось. Психолог наклонился в кресле, начал спрашивать про Сив, про мою семью и про то, какие у нас были отношения в детстве. Я отвечала механически, излагая свою теорию, почему именно я и Сив из всех остальных братьев и сестер не смогли создать семью и выбрали профессии с нестабильным заработком.