Владимир Кантор - Гид
Хотелось бы увидеть, как, иногда сдвигая брови, смотрит он на своего сверхчеловека, и непонятно, радуется или печалится, глядя на него.
Такой взгляд он поймал в Гамбурге, когда Борзиков звук издал.
И Борзиков думал, что отсутствие Рюбецаля на совещании – плохой симптом. Прямо-таки зияющее отсутствие, это, по сути, была зияющая высота, как назвал бы такое Александр Зиновьев. Но Борзиков, если и нервничал, все же надежду еще сохранял. Рюбецаль обещал сегодня с ним решающий разговор иметь. “Давно пора. А не придет – напьюсь.
Сколько в завязке можно быть?! Какие все идиоты! – вдруг с тоской подумал Борзиков. – И Коренев, эта сволочь, так меня обрезал, помолчать не мог. Я и по-другому могу резать, на фронте научили, – добавил он про себя, хотя во время войны служил он в интендантском обозе. – За интеллигенцию обиделся, потому что сам интеллигент сраный! Плохо, если смутил он всех этих Толмасовых и Мансуровых!
Журкин-то никуда не денется, я ему нужен, кажется. А Коренева убить мало! Но надо подводить итог, вожжи не выпускать!”
И, подняв кверху руки, он возопил:
– Придурок я! Что за судьба – при дураках жить! Люблю я вас всех, иначе не взвалил бы на себя такую тяжелую ношу! Но разве политической власти я хочу?! Разве славы я добиваюсь? Славы у меня и так немало! Пригоршнями, пригоршнями готов всем вам раздать! Не в почве дело, а в корнях, которые скрепляют самую пустынную, самую бесплодную почву, перерабатывая ее в нечто, способное к продуктивной деятельности. Почему не принимаю я Запад? Да потому, что корни у него иссохли, что не сдерживают уже берега западной цивилизации, которые, расплываясь и расползаясь, превращаются в болото. И на этих болотистых берегах сидят и квакают лягушки, обквакивая нашу великую страну. Зато у них разложение, раздрызг, а у нас единство. Я не о президентстве речь веду. “Он управлял теченьем мыслей и только потому страной”, как сказал модный поэт Пастернак об одном из выдающихся людей прошлого столетия. Все говорят, что я великий человек. Не спорю. И потому моя задача – чтобы все русские люди стали такими же великими людьми. Но нам не нужны псевдоумники-интеллигенты, которые живут чужими мыслями и продают нас Западу! И сегодняшний разговор о лягушках просто пилотный проект, прощупывание важных тем. Что-то дальше будем искать!
Конечно, без Церкви нам не обойтись! Я уверен, что почтенное собрание…
Он закончил речь, и раздались несильные аплодисменты.
– Аплодируй, – зашептал Косте снова уже рядом сидевший Зыркин. – А то тебя неправильно поймут. Ведь не гордец же ты какой-нибудь!
Лидеру всегда аплодируют.
Но Костя покачал головой и для верности спрятал свои ладони под мышки. Дико ему было, и чувствовал он себя, как в кошмарном детском сне, где кто-то чужой пытается им управлять. Борзиков через весь зал очень неприязненно глянул на Костю и сдвинул брови.
Во время его речи в зал вдруг вошла пышнобедрая Алена в длинном платье, с темным бантом в волосах, будто нечто от гимназистки должно было проявиться в ней. Она встала рядом с мужем, положив правую руку на спинку его стула. Но вдруг поверх его головы поймала взгляд
Коренева и улыбнулась ему, облизнув губы.
Слова еле доносились до Кости. В голове по-прежнему была вата. Не думал он, что снова с ней встретится. Какой-то бред, кошмар, нелепица. Видеть ее не хотел. Ненависть за разрушенные годы чувствовал. “Наши задачи, записки постороннего, моя борьба” – доносилось до него сквозь вату. И дались Борзикову лягушки! Он подумал, что впереди опять одинокий вечер, что ничего он не хочет здесь говорить, и опять показалось, как в детстве, во сне, что над ним склоняется большой и черный некто, а он такой маленький и спрятаться не может.
За окнами стемнело. Камуфляжный встал и прошелся по комнате, щелкая выключателями. Заиграл свет в хрустальных светильниках. И сразу стало понятно, что там, за окнами, тьма, а тут, где Борзиков, – свет.
Фуршета не было. Несмотря на все славословия, денег на фуршет не выделили. Это больше всего остального говорило о реальном отношении нынешнего начальства к этому мероприятию. И, приняв обращение к народам мира о необходимости диалога цивилизаций – с призывом осушать болота, где квакающие лягушки ссорят меж собой детей разных стран, – почтенное собрание стало расходиться. Прежде, правда, напомнив друг другу, что завтра они встречаются в беседе у Виталия
Третьякова. Дегай, Толмасов и Мансуров вышли вместе: на улице их ждали машины. Семен Вадимов – один. За благообразным Журкиным зашел услужливый переросток и повез на другую встречу. Киношники свертывали свою аппаратуру, их тоже ждали “рафики”. Молодой и сексуально озабоченный, похожий на вертлявого ужа литературный обозреватель “НГ” приклеился к Кумысу Толмасову в надежде поживиться оставшимися у того связями. Старый профессор Р. Б. Нович, низкорослый, сутулый, ходивший с трудом, немного пометался, не зная к кому прилипнуть, но из-за медлительности своей опоздал, все как-то очень быстро разбежались. Козлобородый и не собирался уходить, он крутился то возле Новича, то возле самого Борзикова. Но тем пока владела хозяйка Дома. Она держала его руки своими и что-то говорила, глядя ему в глаза с обожанием. А Борзиков искал глазами Рюбецаля, но тот так и не явился. “Ничего, – думал он в ярости, – явится.
Объясниться наконец надо. Он всегда меня находил”. Охранники института вернулись к своим постам, осталось только двое камуфляжных, личная его охрана, пожадничала Дума, могли бы “думаки” и побольше ему людей дать. А теперь надо выпить и душу отвести.
Может, с Кореневым? Человеку свойственно общаться со своим врагом. И уничтожать его, если он не сдается. А ведь он мой враг. Он меня не принимает. А охранники молодцы. Как они славно его придержали.
Словно понимали, что ему захочется с врагом выпить. И Зыркин тоже.
Может, он ко мне приставлен?” Освобождаясь от прилипчивых рук и губ хозяйки Дома, великий человек помахал рукой Зыркину. И увидев готовность, с которой тот подскочил к нему, сказал себе:
“Приставлен”. А вслух другое:
– Надо бы сообразить, как нам вечер закончить.
– А господин фон Рюбецаль? – почтительно спросил Халдей Зыркин.
“Приставлен, – утвердился Борзиков. – Ну и хрен с тобой. Связался младенец с чертом”. И ответил:
– Господин Рюбецаль нас всегда найдет.
– По мобильному?..
– Ага, может, и по мобильному… Выпить надо. Как следует. Давно я не пил. А сегодня устал – расслабиться хочется. Но хотелось бы и время вместе с Кореневым провести. Все-таки старый знакомый. Столько лет не виделись! Вы уж постарайтесь, дружок, не упустить его.
– Задачу понял, – ответил усатый политолог и поволок свое угловато-неуклюжее тело к стулу, с которого уже вставал Коренев.
– Вот видишь, Костя, – полуобнял его за плечи Зыркин, – все хорошо, все тебя здесь любят. И Владимир Георгиевич тебя очень чувствует. И нисколько на твою речь не обижен. Хорошо бы вашу встречу отметить. Я тебе как знаток человеческой души скажу, что все неполадки человеческие изживаются хорошей дружеской встречей. Смотри, вон
Алена Дмитриевна уже по мобильному заказывает машины, еду и закуску.
Поедем к ним, посидим. Старое вспомним. Хотя, ха-ха, как говорят, кто старое помянет, тому глаз вон. А у Владимира Георгиевича – большое будущее. За ним могучие силы стоят, иногда даже не понимаю, какие именно. Но глупо отказываться от такой дружбы. Все равно он тебя достанет.
Костя чувствовал себя опутанным его словами, так что ни пошевелиться, ни продохнуть! И, боясь попасть в какую-то неведомую беду, если только поедет к Борзикову, он попытался вывернуться:
– Но, может, тогда мне вас всех к себе пригласить. Квартира у меня однокомнатная, но комната большая, тридцать метров, так что всем места хватит. И стулья есть, можно и доску на стулья положить, лавку сделать.
– Может, и неплохо, – отметил Зыркин, – скажу Владимиру Георгиевичу.
На машине ведь все равно, куда ехать. И закуску с выпивкой к тебе доставят.
Он пронырнул мимо козлобородого и профессора Р. Б. Новича. Роман
Борисович уцепился за Костино плечо:
– Так, значит, халява перемещается к тебе? Ты же знаешь, как я тебя люблю! И тост там за тебя скажу, будь уверен. Абсолютно гениальный тост! А ты почему не захотел к Борзикову? Интересно было бы. У него, может, и запасы есть какие-то. Решил увернуться? Не выйдет. Я тебе еврейский анекдот расскажу. Приходит Хаим домой с работы, а под глазом огромный синяк. Жена спрашивает: “Хаим, что с тобой?” А тот, сияя от радости, отвечает: “Понимаешь, Циля, мне хотели дать коленкой под зад, но я вивернулся”. Ты тоже вывернулся? Ладно, шучу.
А кто же после гостей убирать будет?
– Мой дом – моя крепость, – растерянно ответил Костя.
– В крепость чужих людей не запускают, – сентенциозно заметил козлобородый и почему-то шмыгнул носом.
