Антон Гопко - НОВАЯ КВАРТИРА
— Нет, доченька, — извиняющимся голосом ответил Василий. — К следующему разу обязательно.
Несмотря на радость, Маруся чувствовала себя слегка неуютно из-за того, что с самого вокзала они повернули не туда, куда обычно поворачивали. Тёмные улицы, по которым они шли, были малознакомыми и казались чужими.
— Папка, а как квартира? Расскажи.
— Хорошая квартира, большая. Надо, конечно, поработать, привести её в порядок…
— А на каком этаже? Я ведь даже не знаю, на каком этаже!
— На девятом, на последнем. Но это ничего, даже хорошо: тихо, никто в потолок не стучит, да и народу меньше мимо ходит. Соседи у нас хорошие.
Облезлые сталинские трёхэтажки, перемежающиеся частным сектором, неожиданно закончились, и Маруся с отцом вышли в новый микрорайон, который, как Марусе вспоминалось, начинал строиться ещё до её рождения. Частью недостроенные, частью недозаселённые дома освещались пока только луной. Мела лёгкая позёмка, было холодно и пустынно.
Подъезд, в который они вошли, поразил своей необжитостью: мало было разбросано окурков и наплёвано, холодные стены были ещё практически не исписаны, запах в подъезде стоял какой-то затхлый, подвальный.
На девятый этаж пришлось подниматься пешком. Лифт не работал.
— Слышь, папка, а почему лифт не работает? Новый дом ведь, — поинтересовалась Маруся.
— Понимаешь, — обстоятельно стал рассказывать Василий. — У нас в области только одна организация имеет право устанавливать лифты. Она его установила, а завод наш отказался платить, денег нет. Ну, они приехали и сняли какую-то деталь, без которой он ходить не может.
— И что, лифта теперь вообще не будет?
— Когда-нибудь, наверно, будет. Шут его знает. Ну да ничего страшного, полезно — пешком подниматься. Переезжать только тяжело было.
Но вот они, запыхавшиеся и взмокшие, у двери в новую квартиру. Дверь деревянная, безликая, ещё не обитая, с дешёвым казённым номерком. Отец позвонил, и Марусю охватило волнение, когда она услышала торопливые шаги за дверью и весёлый голос матери:
— Кто там?
— Да мы, открывай скорее, — нетерпеливо пробурчал Василий.
Ольга быстро отперла дверь. Она улыбалась. На ней был старенький цветастый халат, увидев который, Маруся наконец-то почувствовала себя дома.
— Мама, мама, здравствуй!
— Здравствуй, доченька! Ну проходи, проходи, что же ты в дверях стоишь. Дай я тебя поцелую, у-у, моя дочусенька. А у меня-то всё давно готово, я уже и думаю, не иначе, как опять поезд опоздал.
Ольга снова порывисто обняла дочь, которая тем временем пыталась припомнить, было ли хоть раз, чтобы поезд, на котором она ехала, опоздал.
— Ну как ты, доченька? Как доехала? Всё в порядке? Никто тебя не обижал? — сыпала вопросами Ольга, теребя Марусю за рукав куртки.
— Что ты, мама, кто меня должен был обижать?
— Да что же ты её в прихожей держишь! — возмутился Василий. — Девка с дороги, устала, а ты всё со своими вопросами дурацкими. Дай ей раздеться да поесть, слышишь, Ольга.
Маруся наконец сняла куртку.
— Что-то у вас холодно, — сказала она.
— Да, — согласилась Ольга, — холодная сторона. И топят плохо — до девятого этажа не доходит. Ты свитера не снимай. Носишь всё свой старый свитер, молодец, аккуратная.
— Это ещё чего, — сказал, раздеваясь, Василий, — теперь хоть как-то топят, а отопление включили только две недели назад, до этого же вообще не топили. Мороз был как на улице.
Прежде чем ужинать, Маруся изъявила желание осмотреть квартиру. Обычная четырёхкомнатная квартира, так называемой московской планировки. Самый распространённый вариант: большая комната косая, непрямоугольной формы. Жилой пока фактически только этот самый «зал». Обои все дешёвые и безвкусные — ясно, что надо будет переклеивать.
— А здесь ты будешь спать, — радостно объявила Марусина мама, открывая дверь в самую маленькую комнату.
Комната была почти пустая. Там стоял только письменный стол и старая Марусина раскладная кровать, такая родная и милая; от неё веяло детством и чем-то очень старым и советским. Маруся не удержалась и села на неё.
«Как сладко я буду тут спать!» — подумала Маруся. Ей даже расхотелось есть, а захотелось спать.
— Ну давай теперь, вставай, руки мой и за стол, ты же голодная, — сказала ей мама и повела Марусю в ванную. Маруся думала дорогой: «Да, нечасто в Москве мне приходится мыть руки перед едой».
Ванная, на полтора метра от пола выложенная белым кафелем, показалась Марусе ещё более пустынной, чем вся остальная квартира. Зеркало, висевшее над раковиной, было маленьким—маленьким, в нём даже нельзя было целиком увидеть своё лицо. Полочки пока никакой не было — мыльница стояла прямо на раковине, так же как и стаканчик с зубными щётками и почти полностью выдавленным тюбиком болгарской зубной пасты. И ещё чего-то не хватало, Маруся никак не могла понять, чего, пока до неё не дошло, что ей неуютно в ванной без многочисленных парфюмерных прибамбасов Анжелы.
— Давай, вытирайся, и скорей за стол! — сказала Ольга, уже стоящая наготове с чистым полотенцем.
На кухне, где, кроме плиты, вся обстановка была старой, Маруся снова почувствовала себя уютно. На том же самом крючке висело привычное кухонное полотенце. На старом узком шкафчике была всё та же знакомая переводная картинка, которую Маруся собственноручно перевела туда в незапамятном дошкольном возрасте. Она оглядела своих родителей: довольно улыбающегося отца, маму, скрывающую свою радость за суетой, ей стало так хорошо, что хотелось прыгать и петь.
— Как я по вам соскучилась! Как хорошо дома!
— Да! — начала весёлую полемику Ольга. — небось там с ребятами веселилась, про дом и не вспоминала.
Марусе не хотелось поддерживать этот шутливый тон, и она ответила серьёзно:
— Неправда, очень часто вспоминала. Да и… там ребята такие, что не больно повеселишься.
— Ой да ну ладно! — Ольга поставила перед Марусей тарелку с горой картофельного пюре, поверх которой лежала огромная куриная нога. Стекавший с неё жир образовывал на неровной поверхности пюре маленькие янтарные лужицы.
— Нет, действительно, они там все какие-то как неживые. Человеческого ничего не видно, только выказывают что-нибудь своё особенное, чем от остальных отличаются. А хорошее оно или плохое — неважно. Выпендриваются, одним словом. — Маруся отломила вилкой кусок распаренного куриного мяса, зацепила им изрядное количество пюре и отправила всё это себе в рот. — У-у, как вкусно!.. М-м-м… Сидят, значит, и хвастаются друг перед другом: «Я дальтоник», — А я импотент. — «А я голубой».
— А! — воскликнула Ольга на вдохе. — Неужели у вас и такие бывают?! А я-то думала, у вас там в Москве все ребята хорошие учатся.
«Господи, мама, можно подумать, что для этого обязательно быть плохим», — подумала Маруся, но не стала ничего говорить. Зато Василий сказал, обращаясь к жене:
— А что, что Москва? Там-то этой пакости больше всего. Ты что, телевизор не смотришь, что ли, не видишь, какой там разврат творится?! Наркоманы, голосенсуалисты, эти, как их, лесбиянки — мы раньше и слов таких-то не знали, а теперь их по телевизору показывают. Тьфу!
Ольга вытерла руку об фартук и положила её Марусе на плечо.
— Ну как, доченька, курочка хорошо прожарилась?
— Да, мама, очень вкусно.
— Дай-ка попробую. Ой! Так я и знала — пересолила! О-о-о, это ж надо! Пересолила! А всё из-за тебя, — Ольга набросилась на мужа, — ты меня всё время отвлекал, тем что на вокзал никак не собирался. — Конечно, ты пересолила, а я виноват. — А кто же?! Я что ли? Ой, Марусенька, что тут было, что тут было! Копается и копается, копается и копается — еле выпроводила! Если б не я, он бы до сих пор не вышел тебя встречать. Точно говорю — до сих пор бы копался. И я, видно, — тоже дура, конечно, — видно, забыла, что уже солила, и снова посолила. У-ух, как же меня так угораздило! — Да ладно, мама, что ты! Нормальная курица. Эх, мне бы там твои проблемы! — Да уж где там, нормальная! Ой, ну ладно, дай-ка я тебе ещё салатик положу. Про салатик-то я и забыла, забегалась. — Не надо, мама, никакого салатика. Сядь лучше с нами посиди. — Что ты, правда, в самом деле, — подхватил Василий. — К тебе дочь приехала, а ты всё суетишься, мельтешишь! И чего тебе не сидится?
У Ольги от возмущения на какое-то мгновение перехватило дыхание.
— Ишь ты! Чего, говорит, тебе не сидится! Нет, вы посмотрите на него! Да если бы я сидела, кто бы ребёнка кормил, ты что ли? Я с утра на ногах, как герой соцтруда работаю, прибралась, полы помыла, приготовила. А сам-то ты простого дела — дочку встретить — сделать не мог без моих понуканий. А теперь — нет, ты на него посмотри! — а теперь он мне говорит, чего я не сижу. Ах ты кобыла немецкая!
— Суетишься всё, мельтешишь, — не слушая её, повторял Василий.
