Ежи Пильх - Безвозвратно утраченная леворукость

Ведь что такое воображение? Воображение — это способность видеть в сухой булке булку с маслом, только и всего, ничего больше. И как верить кому-то, кто говорит, что может функционировать исключительно в искусстве и не может функционировать в жизни, как в это верить, если говорит это некто, столь хорошо функционирующий в искусстве, что жизнь может его уже не интересовать? Как вообще заниматься подобными вопросами, если они облекаются в форму эффектных фраз, произносимых по ходу приготовления гриля, как это было с бедной Миа Ферроу.

Миа Ферроу, думается мне, Миа Ферроу, вот что могло бы стать каким-то выходом, Миа Ферроу могла бы стать той особой, которая вполне реальным, правда, дистанционным, способом осуществила бы истинную связь между мной и Вуди Алленом. Ведь особа эта, до глубины души сраженная фактом соблазнения Алленом их общей воспитанницы, эта специалистка по ролям, отмеченным выразительными патологическими чертами, эта Мать по любви и призванию, десятками усыновляющая всяких там бедных, цветных и часто неполноценных детей, могла бы продолжить свою усыновительскую истерию и с горя усыновить еще и меня. Вместе с другими бедными детьми я жил бы на ферме, тоже не понимал бы, что мне говорят, страдал бы дислексией, но зато вскоре получил бы собственные кубики Лего, собственную песочницу, собственные качели и собственный домик на дереве. Каждое утро я влезал бы на дерево и писал бы себе в своем домике на дереве. Не функционируя в жизни, я функционировал бы в искусстве.

Две пары носков и один ботинок

Снова, как в те времена, когда Ясь Полковский был пресс-секретарем правительства, я в гостях у тестя и тещи в Лапануве. Хожу вокруг озера и совершенно явственно ощущаю гармонию сфер. Херберт писал о пейзажах одного знаменитого голландца, что соотношение огромного неба и земли там четыре к одному. Я хожу вокруг, голову то задираю, то опускаю, считаю и измеряю, и выходит у меня, что здесь точно так же. Пропорция между небом и землей составляет четыре к одному. Спускаюсь к самому берегу и иду по траве. Здесь только духи лягушек под водой, духи калужниц, духи тростника и живого духа. Словно юноша-поэт, вслушиваюсь я в себя и с отрадой слышу, что под влиянием природы дрожь и гадость, что бушевали во мне, стихают. В траве, густой как океан, бренные останки предметов: останки бутылки от минеральной воды, останки спичек, останки пачки из-под сигарет, проволока, консервная банка, нитка. Слышны далекие удары молота, собачий лай, тарахтение автобуса до Лимановой.

У самой воды, так раз в этом месте, две пары совершенно приличных носков. Носки, как говаривала моя мать о гуманитарной одежде в годы неволи, носки почти новые. Одни белые, другие серые в голубую полосочку. Белые носки это, конечно, эстетический скандал, но каков же тогда, Господи помилуй, скандал, что носивший эти носки утонул здесь в прошлую пятницу? Ведь история эта об одном сыночке из Лимановой, который в Лапануве утонул. Это небольшая заметка, заголовок которой может быть взят из газет периода летних отпусков: «Снова неосторожность стала причиной гибели», или «Беспечность у воды может закончиться трагически», или «Сотрудники Общества спасения на водах предостерегают», или «Очередная жертва пьяного веселья на пляже». Все та же песня о смерти неминуемой и мгновенно проглоченной безликими бестиями статистики и публицистики, а стало быть, о смерти, не имеющей значения.

Их было трое, и приехали они из Лимановой. Ведь в этой истории принимает участие еще третья пара носков, не знаю, какого цвета: тот, кто носил их, видно, был по натуре настолько щепетилен (может, он был лютеранином), что после всего случившегося носки тем не менее машинально натянул, или же он был, например, в адидасах на босу ногу. Не знаю. В прошлую пятницу меня тут еще не было. Во всяком случае, один здесь потерял жизнь, второй пару носков, а третий не потерял ничего. Они приехали и сначала пошли в дринк-бар «Олаф». Сидели, пили пиво и рассуждали о недоступности женщин и денег. Дринк-бар «Олаф» — заведение, как положено, тенистое, кто-то может даже сказать, мрачное, но зной в тот день был убийственный. Впрочем, возможно, не сам зной (тяжелый, как камень) выгнал их из дринк-бара «Олаф», а элементарная потребность в расширении опыта. Во вступлении на путь, на котором случится что-то единственное и неповторимое. И они вступили на этот путь, но не знали, что этот путь будет аж таков. Никаких знаков, предостережений, спазма страха, который велит повернуть налево, а не направо. Они повернули направо и пошли к заливу, представляющему собой самое знаменитое здешнее развлечение, место купальных костров, ночных гулянок, они пошли туда, куда в часы такого зноя действительно прибывают многочисленные толпы охотников расширения опыта, туда, где порой можно увидеть даже — вы не поверите — настоящие новогодние купальники. Не только по этой причине я испытываю к этому месту особый сантимент, но все-таки, надо сказать, новогодний купальник от Пако Рабанна на пляже в Лапануве — это сильно.

Я хорошо знаю эту воду, знаю ее болотный привкус, клейкое прикосновение подводных камышей, мягкие провалы илистого дна, вижу, куда плывет водяная крыса. Когда после примерно тридцати лет попыток отец поставил на мне крест и прекратил мое обучение плаванию на полу, то ведь именно сюда, а не куда-то еще, Хануля привезла меня и научила-таки плавать. Вода, в которой человек научился плавать, обладает стихийной силой первого места, это как первый исписанный листок, первый стадион, первая простыня. А кроме того, здесь есть тайна, в тихих глубинах скрывается течение тропической опасности, на дне таится сюжет.

Может, два, а может, три года назад приехал к Лапанувскому заливу толстый тип с небольшим крокодилом под мышкой. (Смелый укол, нанесенный окружающей действительности.) Была как раз середина лета, слетелись дачники, неторопливым шагом подошли местные и поначалу хотели прямо с ходу этому толстому с крокодилом учинить головомойку, но почему-то не учинили, посчитали, что маленький крокодил сам по себе не столь уж оскорбителен. Победил гуманизм. А тот с крокодилом как ни в чем не бывало встал в очередь проката, взял байдарку и поплыл. И можно не продолжать. На самой середине крокодил голову из ошейника вытащил (потому что у него был ошейник, на поводке он был!), так вот, как я и сказал, голову из ошейника вытащил — и в воду хоп. Вот уж когда действительности был нанесен истинный удар, вот уж когда и происшествие, и смех, и грех. Начали искать, нырять, зондировать — все впустую. Мужик в отчаянии, потому что потерял целое состояние, кроме этого крокодила у него ничего не было. Потом даже воду спустили и все равно крокодила не нашли. Конечно, говорят, он сразу же в темных и холодных глубинах погиб, провалился в ил, водяные крысы его сожрали, исчез. Но ведь всегда остается тень сомнения. Может, он где-то затаился, может, не крысы его, а он крыс пожрал (и точно, в последнее время их что-то не видно), может, адаптировался к новым условиям, может, вырос, может, где-то там плавает у самого дна, может, ночью на берег выходит… Может, он есть?!

Но те трое, кажется, вообще не знали про историю о толстом типе с крокодилом под мышкой, хотя, может, и знали, в конце концов, в пределах гмины[44] устный репортаж о таком событии должен был добраться и до Лимановой. Знали или не знали — не важно. Они стоят у воды, и их дурманит то, что дурманит сейчас и меня: гармония сфер и пропорция между землей и небом, которая здесь один к четырем. Дрожь и гадость не бушуют в них, пока что в них бушует эйфория, которая дрожи и гадости предшествует. Может, в зное и в алкогольном затмении мерещится им середина лета, но скорее нет, здесь не происходит никакого мысленного смещения времени, они вообще не мыслят слишком широко, они мыслят узко, их мысли идут в одном направлении: нужно сделать очередной шаг на пути незаурядных приключений. Купание — это круто. Купание. Одежда. До острова и обратно. Прыг. И конец. Потом, когда двое выплыли, а третий нет, было уже более-менее ясно, что произошло. То есть не более-менее, а просто было ясно, было совершенно ясно, но они, невменяемые, ошпаренные ледяной водой, совершенно не хотели с этим смириться.

— Ты где спрятался? Ты где спрятался?

Они стояли на берегу и кричали. У них еще оставалась надежда, что очередным этапом на пути сенсационных приключений будет теперь большая игра в прятки. И туг нечему удивляться, ведь трудно вообразить, трудно представить, что тот, с кем еще двадцать минут назад вместе пили пиво в дринк-баре «Олаф», уже спрятался на том свете.

Кто-то наконец их услышал, кто-то позвонил, приехали, открыли прокат, взяли байдарку, поплыли, нашли и достали. Но сколько это заняло времени? Лапанув — тихая местность на периферии, капитализм добирается сюда черепашьим шагом, к довоенным телефонам на рычажках даже социализм еще не добрался. Объективно говоря, это весьма идиллические черты, но того, кто лежит на глубине пяти метров под водой, они не радуют. Его достали через сорок минут, потом искусственное дыхание, потом массаж сердца, электрошок И страшный крик матери над телом семнадцатилетнего подростка.