Елена Сазанович - Маринисты
Но Марина не отвечала. Она улыбалась во сне. И я, успокоенный ее безмятежной улыбкой, прикрыл за собой дверь.
Солнце уже всходило, сверкая утренними лучами на цветах, деревьях, пышных кустах, крышах домов. Деревня потихоньку просыпалась. Кричали петухи и звенели ведра. И я как никогда радовался этому будничному спокойному утру. Я наспех выпил кофе. Голова моя была ясное, чистой. И я отлично знал, что сегодня, сейчас завершу свою работу. В своих силах я уже был уверен. И я почти бегом направился к морю.
Я по-прежнему рисовал лунную ночь. Хотя солнечные лучи играли с волнами, отражались в море своими яркими красками. И море сверкало, море бурлило, море торжествовало. Оно праздновало победу над злом. Оно праздновало победу нашей любви. И уже на моей картине не только приливались слезы, слезы тоски, печали и несовершенства мира. Сквозь слезы моя картина ликовала, торжествовала и смеялась о совершенстве мира. Мне удалось соединить в ней самые несоединимые вещи. Слезы и радость, любовь и разлуку, красоту и безобразие. Мне удалось придумать мир, которого нет. Но который все знали. Мне удалось невозможное. Примирить жизнь со смертью, безгрешно и грех, черта с ангелом. Мне удалось поставить знак равенства между совершенством и несовершенством мира. Мне удалось то, что никому не удавалось. И в центре этого сумасшедшего, перепутанного мироздания была Марина. Как само воплощение этого мироздания. Сегодня я победил. Сегодня я был Богом. Я сумел разгадать тайну мира. И мир мне за это скоро скажет спасибо. И я отбросил кисть в сторону. И еще долго смотрел на картину. А утро звенело, смеялось и ликовало. И я благодарил Бога, что начался новый день.
Я бежал к дому доктора, прижимая к себе свое творение. Я широко распахнул дверь. Но было тихо. Доктор и Марина еще спали.
– Как можно спать в такое утро! – заорал на весь дом я.
– Тим, ты что ли? – услышал я недовольное бурчание Бережнова, из спальни. – Ты что, вообще никогда не спишь?
– С сегодняшнего дня – никогда! Я хочу продлить жизнь в два раза! – орал я.
– Ну-ну, флаг тебе в руки. Если ты с тем же успехом не сократишь жизнь в два раза.
Но я уже не слышал Бережнова. Я стремительно бросился по лестнице, вверх. И с грохотом распахнул дверь комнаты… Комната была пуста. Постель еще хранила следы ее тела. Постель еще пахла ее телом. Постель еще помнила тепло ее тела.
– Марина! Марина! Марина! – отчаянно кричал я, почти уже теряя рассудок. – Марина! Марина! – все слабее твердил я, бессильно опустившись на пол и прижавшись спиной к холодной стене.
– Марина… – я закрыл лицо руками. Марина.
Если бы не доктор – трудно сказать, какое будущее бы меня ждало. Он как-то сумел, нашел нужные фразы и нужное лекарство, чтобы меня успокоить.
– Она там, – я выпил залпом уже третью рюмку коньяка.
– Она там, док. Он ее вновь похитил. Она на яхте, Бережнов. И мы туда немедленно, сию же минуту отправимся! – я стукнул кулаком по столу так, что посуда зазвенела.
– Конечно отправимся, – с готовностью согласился доктор. Он уже понял, что с потерявшим рассудок, лучше не спорить. – Но для этого, во-первых, ты должен позавтракать, чтобы набраться сил. А во-вторых, успокоиться, чтобы не напороть глупостей.
Я с жадностью набросился на еду. И в одно мгновение все проглотил, забыв поделиться с товарищем. Затем выпил еще две рюмки. И устало откинулся в кресле. И перевел дух.
– Ну, Тим. По-моему, ты теперь в полном порядке.
– Угу, – промычал я.
– Главное, чтобы ты стоял на ногах.
– Ах, оставьте, док. Я выпивал в два раза больше. И мог запросто пройти по карнизу!
– Ну-ну, – улыбнулся Бережнов. – Я, конечно, же вам верю.
– Еще бы! – и я попытался вскочить с места. Но опрокинул стул. И пошатнулся. – Фу-у-у, – я встряхнул головой. – Идемте, док.
– Вы уверены?
– Уверен! Свежий морской воздух – лучшее лекарство от всех болезней. Не тем вы лечите, людей, Бережнов! – и я поднял указательный палец вверх.
И мы выскочили на воздух. Я оказался прав. Вскоре, подойдя к морю, я полностью пришел в себя. И уже был готов с новыми силами проделать этот трудный путь. Путь в поисках разгадки бесконечных тайн, поселившихся в этом приморском поселке.
Погода благоприятствовала нам в поисках. Солнце своим ярким светом озаряло нам путь. И море притихло, словно боясь пошелохнуться, чтобы не навредить нам, не помешать свободно и легко плыть на моторке. Мы знали примерное направление. Марина успела как можно подробно описать место, где ее держали в заточении. И это нам крайне облегчило задачу. Но мы отлично понимали, какая опасность подстерегает нас. Неизвестный похититель вполне мог быть вооружен. И одно неосторожное движение – и мы легко могли угодить в ловушку.
– Если сердце меня не обманывает, а глаз не подводит, это где-то здесь, – и я указал рукой на высокие скалы, молчаливые и неприступные, тесно прижавшиеся друг к другу и омывающиеся со всех сторон морскими волнами.
Мы выключили мотор и вплотную приплыли к ним. Сердце мое действительно не подвело. И глаз тоже. Что ж. Лучшего места для укрытия и не подыщешь.
Над узким входом в этот залив так густо нагромоздились скалы, что не зная о его существовании, никто ничего и не замечал. Мы осторожно проплыли между острых осколков и вошли в небольшой, окруженный базальтовыми «стенами» залив. В этот затерянный мир казалось, не проникал ни единый звук. Скалы бдительно охраняли его.
В центре залива возвышалась, словно грациозный дворец, белоснежная яхта. Мы подплыли к ней, и, соблюдая осторожность, забрались на нее.
– А теперь, Бережнов, нам нужно быть крайне внимательными. Мы огляделись. Да, Марина была права. И все же ее описания, не шли ни в какое сравнение с тем, что мы увидели. Яхта была действительно, прекрасна. Она была отделана красным деревом и бронзой. Во всем чувствовалась необычайная элегантность и тончайший вкус. И сразу было заметно невооруженным глазом, что это дело рук очень богатого человека.
Мы крадучись пробирались по длинному коридору, устланному турецким ковром. Было кругом удивительно тихо. И казалось, что здесь нет ни души. И все же мы не поддавались обману этой гнетущей тишины. Мы по очереди открывали каюты и мельком вглядывались в них, чтобы убедиться, что там никого нет. И все-таки мы успевали заметить царившую в каждой каюте роскошь и уют. Но у нас не было времени наслаждаться всей этой красотой. И все-таки, заглянув в одну из кают, я не мог не задержаться. И присвистнул от удивления. Строгим порядком здесь и не пахло. Она была загромождена многочисленными картинами, холстами, наборами красок и кистей. Это была явно мастерская художника. И у меня не было сил преодолеть искушение, чтобы не зайти в эту каюту.
– Зайдем, Бережнов. Возможно, именно здесь мы увидим много любопытных вещей.
– Не стоит, Тим, – попытался удержать меня доктор, – нас в любую минуту могут застать врасплох.
Но удержать меня было уже невозможно. Я уже рылся в картинах, рассматривал внимательно пейзажи, натюрморты, портреты.
– А он неплохой художник, – наконец заключил я. – Однако ему не хватает свободы. Такое ощущение, что что-то удерживает его высказаться до конца.
– У нас времени, Тим, на твои искусствоведческие замечания. Какими бы глубокими они не казались, – саркастически заметил доктор.
Но я его уже не слушал. Я заметил кучу картин, небрежно прислоненных к стене. И вытащил одну из них. И присвистнул от удивления. Я вытаскивал одну за другой картины, внимательно всматриваясь в них и уже начисто забыв об опасности. В моих руках были незаконченные портреты Марины.
– М-да, – протянул я, – а вот это совсем никуда не годится.
– Он это и сам прекрасно понимал. И без ваших умных замечаний, Тим. А теперь нам нужно срочно уходить. Мы должны как можно скорее отыскать Марину. И увезти ее.
Слова доктора заставили меня очнуться. И я уже решительно направился к выходу и нечаянно споткнулся о какой-то холст. И едва взглянул. И мои руки ослабли. И холст упал на пол. А мое лицо исказил ужас.
– Этого не может быть, док, – прошептал я побелевшими губами. – О, Боже! Что это, док? – и я схватился за потяжелевшую голову. И слегка покачнулся.
Бережнов, испугавшись за меня, поднял картину. И, взглянув на нее, часто заморгал ресницами и наморщил свой лоб.
– Я тоже ничего не понимаю… Я тоже, Тим, ничего… – бормотал растерянно он.
Перед нами, во все своей красе, стояла моя картина. Моя драгоценная работа, которую я делал на одном дыхании, одержимо выливая на холст все свои мысли, фантазии, весь свой придуманный мир. И луна повисла над морем, отражаясь в нем золотистым шаром. И море – утопающее в слезах. И примирение жизни и смерти… И… Нет. Что было самым потрясающим – на этой картине не было Марины. Только контуры ее тела. В остальном – пустота, воздух, прозрачное пятно вместо тела, ужасающе выглядевшее среди лунной ночи.
