Артур Чёрный - Мир всем вам
И все же Чечня не отпускала меня ни на час. И каждая ночь возвращала меня обратно. Но утром я не всегда помнил, что именно видел во сне. Их было так много, обрывочных этих сновидений, и я так хотел избавиться от них, что намеренно гнал их от себя, намеренно ослаблял память. И помнил только один сон. Он приходил постоянно — этот несбывшийся в жизни кошмар:
Я стою на коленях у кучи наломанных ветвей, пытаясь развести костер последней оставшейся спичкой. Она пылает в ладонях и не может зажечь бурьян. Еще немного, и синеет ее желтое пламя. Всё… Уже не будет огня и впереди только сырая зимняя ночь. Я поднимаю глаза, а вокруг меня сидит взвод. Сидят Хохол, Фикса, Дух, Старый, Бурят… Усталые, замотавшиеся, на голой грязной земле. И никто не видит меня, все смотрят только в костер…
Но пропадали сны, и меня поднимал на ноги день. Я выходил в город, и все еще шарахался от каждого звука и свиста, подавляя в себе желание броситься на землю. Все еще боялся наступить на газон, хотя уже давно не рвались под ногами мины и фугасы. А еще со мной случилось нечто непоправимое и страшное: я полюбил одиночество. Полюбил его давно и только сейчас понял, насколько велико мое чувство. Теперь я мог часами сидеть в своей комнате, часами одиноко бродить по улицам. Мне не нужна была ни одна живая душа. С ними было так сложно, с окружающими меня людьми, они всегда требовали общения, присутствия, постоянно отвлекали, задавали свои вопросы. А мне не хватало покоя. Не хватало мертвой пугающей тишины.
Все те реабилитационные центры, которые нам предлагали теперь, не могли вернуть и части утраченного нами. Не могли сделать нас прежними. Я не был в них, но почему-то уверен, что там не лечат, а лишь заново заставляют пережить прошлые потрясения. Лишь заново калечат. Один врач, что однажды вызвал меня на беседу, долго и напрасно рассказывал о каком-то смысле жизни, о каком-то ее будущем… А я сидел, смотрел в стену и, думал лишь о том, когда же он кончится, нелепый наш разговор. "Какой там смысл жизни, какое там ее будущее?.. — думал я. — Это говоришь мне ты, который давно спятил сам, общаясь с душевнобольными. Который вряд ли держал оружие и на простой срочной службе. Который удивится синим разорванным животам и плоским раздавленным головам"…Если бы он налил мне водки и рассказал любую собственную беду, наверное, я бы поразился ее ничтожности и, наверное, мне бы сделалось легче. Но он ничего не сказал про себя, и мы так и не поняли друг друга. "Помог хоть чем-то?" — был его последний наивный вопрос. Но я не мог обидеть доброго этого человека, не мог сказать ему правду. И, вместо "Нет", ответил "Не знаю…"
Теперь мы стали "невозвращенцами". Теперь я часто слышал от других: "Вам нужно жить дальше!", "Поверьте, еще обязательно будет счастье!" Но уже был глух к этому. И мне было уже все равно, потому что я больше ни во что не верил. Я разрывался сам в себе, спорил с самим собой. Был счастлив оттого, что не умер, и несчастлив потому, что живу. Я полюбил ночь и не желал видеть солнца. Я перестал совершать зло, но так и не научился добру. Я оставил всех друзей, чтобы побыть одному, но стал не нужен самому себе.
…Я бы уехал куда-нибудь, да не было таких мест, где бы не догнала война. Я бы облегчил душу, да не нашлось бы таких ушей, чтобы выслушали сполна. Я бы наложил на себя руки, да не знал, когда вновь увижу оружие.
Говорят, всё лечит время. И нет таких несчастий, чтобы продлились дольше человеческой жизни.
Что станет с нами, "невозвращенцами"? Чем же окончится, затянувшаяся наша болезнь?
А чем когда-то окончилась бубонная чума? Конечно же, смертью…
…И все же мы вернулись домой! Дай Бог, навсегда!
Мир Всем Вам!!!
-------------------------------------------------------
БАРНАУЛЬСКИЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ
Сегодняшний день:
…Я стою на плацу, наблюдая, как катится по асфальту темная дождевая вода. Только что успокоилось небо. Только что заступила на землю ночь, и отправила в сон душную нашу казарму. Я отпустил дневального, чтобы самому унести в штаб строевую записку курса.
Но мне некуда с ней спешить. И я стою на плацу, провожая уходящий своей дорогой дождь. На мне те же погоны и тот же старый мундир. Я стою и разговариваю с собственной тенью…
Зачем я пришел сюда?.. Зачем снова напялил берет, снова подался к романтическому своему берегу? Неужели горе не нашло себе другого попутчика? И кого винить в этом несчастье, кроме себя?
Зачем?.. Я задаю себе этот вопрос и сегодня. И до сих пор не найду верный ответ.
Я ведь на самом деле мечтал только об одном: сорвать, бросить и позабыть истаскавшиеся свои погоны — этот тяжкий груз прошлого. И это почти произошло, почти свершилось в моей жизни. Они уже отправились в шкаф, обтрепанные мои камуфляжи, с единственной широкой лычкой на плечах. Но мне показалось мало… Мало этой единственной широкой лычки. Я захотел звёзд. Только с ними мог уйти на покой старый мой камуфляж. С блестящими звездами офицера. Не важно, полковника или лейтенанта… Зачем? Неужели я настолько сошел с ума? Видимо, да… Потому что испугался. Испугался начать жизнь с нового листа. И не захотел другого неба, кроме белого потолка казарм…
Я ведь столько читал, столько знал песен о наших офицерах, так возносил про себя это звание!.. Я просто не мог пройти мимо этой судьбы… "Это ведь не навсегда… — думал я, — Он пройдет, этот день в погонах, и я вновь стану свободным… Я обязательно покину этот печальный дом… Я еще найду мирную свою дорогу… Потом…"
Барнаульский Юридический Институт. Бывшая Школа Милиции…
…Уже кончается осень. Пошли черными пятнами мягкие желтые листья, и обрели силу грозные ледяные ветра. Ушли, не оставив следа, теплые ночи лета.
Я стою на темном плацу, провожая уходящий своей дорогой дождь…
Вечером я приводил сюда группу, петь строевую нашу "Катюшу". Я принес песню из Армии и очень ее любил. Ни дождь, ни огромные лужи, не были помехой для нашего марша. Они шли рядом, вчерашние дворовые хулиганы и беспечные школьные прогульщики, злые мои курсанты. Шли, черные от воды, с бледными ожесточенными лицами. Шли и ненавидели меня больше, чем дождь. И не пели, выли волками, "…Про степного сизого орла".
Днем кто-то из бойцов провинился в службе, и это был лучший урок остальным.
Барнаульский Юридический… Поздняя осень 2001-го…
…Зачем я пришел сюда? Да, вспомнил… Мне нужно посмотреть, нужно измерить расстояние до парадной трибуны. Скоро конкурс строевой песни, и мы не должны отдать первого места.
Ребята… Дорогие мои, земляки! Курсанты, сержанты! Товарищи, братья! Помните, как много счастливых дней подарил нам Алтай?! Какие великие дела ждали нас впереди, и как мы думали изменить мир!
Помните, наши состязания между курсами, соревнования, субботники, КВНы, творческие вечера, парады, городские дискотеки и драки? Те длинные предзачетные ночи, что, начатые с учебников, часто заканчивались картами и анекдотами. А утром мы не знали, какому богу молиться на день.
А наши светлые молодые лица! Вы помните их? Да, они еще с вами, — счастливые фотографии из мира прошлых надежд. И они еще не потеряли свой блеск. Но как постарел тот мир! Ведь нет такой красоты, что бы не погубило время. Как много разных забот и бед наложило оно на наши лица. Как потушило глаза, замкнуло губы и, наконец, отрезвило умы. И теперь я не знаю, смогу ли заново кого-то узнать.
О, память! Подними из пепла давно догоревшие мосты! Верни мне вновь Барнаул! Возврати радость моему сердцу!
Барнаул — неизлечимая наша болезнь, светлая, как весенняя печаль, безрассудная, как первая любовь…
…Самое начало субботнего дня. Уже отмыта, отскоблена до бела, унылая наша казарма. В расположениях групп стоит тяжелый дух человеческого пота и дешевых одеколонов, досыхает во всех углах белая мыльная пена. У дверей командирского кабинета копится большая толпа — обманчиво тихие, но полные затаенной дерзости и слепой надежды курсанты. Выходит в коридор черноволосый маленький азиат. У него в руках пачка билетов на вечерний театральный аншлаг. Зачем они ему? Ну, это так ясно! Это ведь театр! Культура. Он получил билеты в штабе, получил еще неделю назад, во много большем количестве, чем у него подчиненных. И обязался всё распродать.
Но никто не захотел театра. Никому не понадобилась культура. Начальник поднимает над головами зажатую в кулаке пачку:
— Одно увольнение — три билета.
Мимо, взвившейся от восторга толпы, вальяжно проходят безжалостные сержанты. Они презрительно глядят на собрание и думают только одно: "Какие им увольнения?! Какие мамки, папки?!.. В Армию всех! На полигоны!"
Через минуту из рук начальника вырывают последний билет. Кто сплоховал, у кого не хватило денег, и он не успел их занять, — остался в казарме.
…Мы сидим на кроватях, ковыряясь в коротко остриженных волосах: я, мой замкомвзвод Степа и два первогодка из "особо приближенных к трону". Мы только что вскрыли два стандарта тарена, и нас отпустило сознание. Сейчас мы сидим с кроваво-красными глазами и небрежно снимаем с голов мохнатых отвратительных пауков. От них не найти спасения. Они валятся с потолка, бегут по стенам и занимают весь пол.
