Артур Чёрный - Мир всем вам
Но это уже безразлично… Если еще вчера я давал клятву в вечной верности своему делу, еще вчера собирался потратить на войну пол своей жизни, то теперь не мог смотреть на этот кошмар. Теперь мне было все равно, закончиться ли вообще вторая чеченская, и скольких еще живых отправит она могилу. Было все равно, сколько лет продлиться эта беда…Я просто не знал, как вынести один-единственный ее день. Потому что до сих пор не был убит, а жить дальше уже не мог! Потому что еще немного, и я бы сошел с ума!
Теперь мне все равно, что будет там без меня. Хоть весь Кавказ полыхнет огнем и провалится в преисподнюю.
…Мы уезжали домой, а с нами не могли даже честно расстаться. Мы когда-то верили своим командирам, а они пытались обмануть нас в который раз. Почему? Неужели, это стало привычкой? Неужели во власти так нелегко следовать правде?..
Им просто нечем было нас удержать, кроме лжи. Это происходило все последние дни до того, как прилетел вертолет: нас, уходящих, собирали вместе и долго листали перед строем какие-то бумажки, читали какие-то приказы, обещали золотые горы, кричали, что желают нам только добра… Но не было ни одного слова о долге, о верности, о патриотизме. Не было. Потому что и мы, и командиры знали, что от этого уже ничего не осталось. И здесь не поможет никакой обман. Нам врали только про деньги — единственное, что еще было не безразлично."…Не знает Путин, — говорили они, — он разберется! Вам всё вернут!", "…Будут платить "президентские", они еще больше "боевых"!", "…Да, вы нигде больше не увидите таких денег!" А мы стояли перед ними и только хмуро смотрели в землю. В ту землю, которую не могли уже видеть глаза. Мы даже не задавали никаких вопросов, потому что знали, что никто ничего не заплатит, никто ничего не вернет. Но все же находились те, кто поддавался на уговоры и разрывал рапорта. "Еще послужим", — говорили они и отходили в сторону. Когда начали уговаривать и меня, то я не совладал с собой: "Да, я ненавижу всю вашу Армию! Всю вашу Армию!!! В прошлом любил, а сейчас НЕНАВИЖУ!!!"
…И вот, оставив всё, отвернувшись от командиров, от обещанных ими денег, от всех агитаций и советов друзей, бросив всё, я возвращался домой.
Домой! Туда, где, наверное, восстановится ослабевшее мое сердце. Где, наконец-то, замедлится этот бешеный жизненный бег. Где, может быть, я заново начну свою жизнь…
…Я еще не понимал, когда стучали колеса поезда. Не понимал, ОТКУДА я еду. И как мне вообще удалось сохранить жизнь, среди стольких смертей. Это пришло в ту секунду, когда я увидел свой старый вокзал, когда шагнул из вагона на свой старый знакомый перрон.
Я не понимал, почему не могу ровно поставить ногу. Отчего так шатает меня, если не пьян. А у меня просто дрожали колени. Я просто не мог идти.
А у своих дверей я потерял голос. И не сказал, едва прошептал: "Это я". Потому что забыл все другие слова.
…Теперь, когда всё отошло в прошлое, я увидел как, на самом деле, прекрасна мирная жизнь. И все еще не мог поверить себе: неужели она сбылась, давняя моя мечта? Неужели она не уйдет следующим утром? Но он никуда не девался, мой счастливый мир — мой маленький город, что всегда стоял за окном. К нему можно было выйти в любую минуту, и в жаркий солнечный полдень, и в лунный прохладный час. И никто бы не крикнул за твоей спиной "Куда?!", и не надо было оглядываться на каждом углу. Я так отвык от этого. Я три года ничего не знал, кроме походов, ничего не видел, кроме оружия и, ничего не ждал, кроме войны. И вот настало время проснуться! Настало время изменить мрачному своему пути!
Я, в самом деле, был счастлив!
Но как повредилось мое сознание! Как много новых красок приобрел окружающий меня мир!
Я гулял в парке и ни о чем не размышлял, кроме войны. Садился на лавочки и равнодушно отмечал деревья, из-за которых удобнее пустить в меня пулю. Останавливался в каком-нибудь кафе и всегда прислушивался к играющим там песням. Не проплачет ли "Кукушка", не прогремит ли "Черный тюльпан". Я встречался с девушками и, глядя на них, почему-то представлял их мертвыми. Убитыми, брошенными с прострелянной головой. Представлял не от какого-то садизма, не в приступе какой-то жестокости. Нет. Эта картина была меркой моей симпатии к ним. Я видел их мертвыми и только тогда разбирался в своих чувствах. Только тогда мог точно сказать, которая из них не безразлична моему сердцу. Меня притягивали все заброшенные, все недостроенные в городе здания. Только они, нежилые эти дома, казались мне по-настоящему завершенными шедеврами архитектуры. Только они были достойны моего восхищения. Я ходил вечерами смотреть на городские огни и вновь видел перед собой походные костры и пожары. Я не общался с людьми, которые не были "там", а, если и вступал в разговор, то просто не слышал их. Я закрывал глаза и вновь возвращался в Чечню…
Нет, война не стала моим кумиром. И она не преследовала меня. Она как-то тихо вошла в этот мир и сделалась неотложной его частью. Стала его украшением, его богатством. Его богатством!.. Я не знал раньше, как звучит тишина. Ни разу в жизни не слышал ее голоса. Не чувствовал, как пахнет трава, лес, воздух. Не видел вокруг никакого другого горя, кроме мелочного своего. А теперь все это со мной! Пусть, пройденные мною дороги, притупили остроту моих глаз, убавили чуткость моих ушей, пошатнули мое здоровье. Но теперь я вижу и слышу больше, чем прежде! Теперь я познал цену всему! И жизни, и смерти, и красоте, и правде, и лжи.
Я, наконец-то, обрел самого себя! Благословенна земля Чечни, что дала мне такое богатство!
Как тяжело было тогда, в августе 2000-го, покидать Кавказ. Нас увозила колонна и я, сидя у кунге ЗИЛа, долго смотрел, как отступают, становятся темными и мелкими, грозные наши вершины. И все не мог отвязаться от навалившейся вдруг тоски. И не мог понять, откуда она взялась. Да видно сердце чувствовало, что ненадолго уходит отсюда.
И вот совсем наоборот случилось в этот раз. Мы улетали "бортом", и я даже не оглянулся, даже не помахал напоследок рукой. И так легко, без всякой тоски, без жалости и сожалений, ступил на спущенный вертолетный трап. Мне больше не нужны были, стоящие за спиной горы. На мою жизнь пришлось достаточно этой беды.
…А где-то, в самой глубине души, я знал точно одно: мне еще придется вернуться. Быть может, через много лет. И, как оправдание, повторял себе: "Кто-то должен".
Всё возвратилось на свои места. И во многом не так, как я бы того пожелал. Самое страшное ранение ждало меня здесь…Мне казалось, я давно смирился с Ее молчанием, давно пережил бури собственных чувств. Но всё это было там. А теперь, когда мы встретились здесь, когда я заглянул Ей в глаза, и понял, что все кончено, меня словно вернули обратно. К тем светлым дням, где у залитых дождями костров, я читал непослушными губами, посвященные Ей стихи. Где, закрывшись от воды, их переписывали в блокноты, сидевшие рядом друзья. К тому времени, когда я еще верил, что Она обязательно отогреет замерзшие мои губы…
Но война научила меня гордости. И отучила от слез. Я ушел спокойно, ушел навсегда, и не показал своей боли.
…А она не могла оставить меня, тайная моя боль. Она все терзала и терзала сердце.
Куда он уплыл, неуловимый корабль моей Любви? В какие гавани подался теперь, мой летучий голландец? И не напрасно ли я жду у берега, куда он никогда не придет? А ведь был день, и была буря! Буря, что так трепала, так швыряла по волнам древнее мое судно. Что так хотела отправить его на дно. И свершила бы это, если бы я был один. Если бы не было рядом Ее.
Но вот отходили волны, отсверкали молнии, и он уплыл, печальный корабль моих надежд. Окончился горький этот круиз, и в пустом порту я сошел один на долгожданную сушу. И потерял под ногами землю. Зашатался, заболел, загрустил… Захотел снова вернуться к штормам.
И все же осталась одна пристань, где можно снова увидеть знакомые мне паруса, можно заново пережить уже уходящие чувства. Там, на чеченской земле, я навсегда сохранил Ее имя. Я написал его на каменной стене, случайно подвернувшейся зеленой машинной краской. Написал второпях, дурно, с потеками, большими кривыми буквами. Я ведь вечно куда-то спешил. Я ведь не знал, что придется все равно опоздать. Придется сойти одному в пустынной гавани почивших своих надежд…
Что ж… Плыви, мой летучий голландец! И забери с собой черную мою печаль, освободи уставшее мое сердце. Плыви, и дай отдых, который я заслужил.
И все же, если не сгинешь в пучине, обязательно возвращайся к моему берегу. Нам нужно отыскать заново потерянную нашу Любовь. У нас с тобой четыре мировых океана…
Уже давно никто не стрелял, не будил среди ночи, не нужно было куда-то бежать, вздрагивать при каждом звуке и шорохе. Все ушло и провалилось в прошлое. Ушли своей дорогой бесконечные походные несчастья, разбежались, не выдержав тишины, военные злые тревоги, утратили в каменных стенах свою силу суровые ледяные ветра. И покинула бессонница мой родительский дом.
