Юрий Коротков - Виллисы
Юлька поднялась на крыльцо. Навстречу ей выскочила Зойка — и с разбегу, как мчалась куда-то по своим делам, так и бросилась на шею.
— Юлька! Ты? Нет, правда, ты? Надолго?
— На три дня, — Юлька расцеловалась с сестрой. — Мать дома?
— Дома… — Зойка вдруг замялась.
Юлька шагнула в дом, удивляясь тому, каким он стал низким и тесным, — будто усох и в землю ушел, что ли? Весело, широко распахнула дверь в комнату — и застыла на пороге.
Мать сидела у стола, кормила грудью ребенка. Большой выпуклый лоб, темно-карие живые глаза, неистребимая азаровская порода. Сколько ему — месяца три? Значит, только после родов мать решилась написать ей об отце…
Так они и замерли все — Юлька, Зоя у нее за плечом, Катя, вышедшая из другой комнаты, мать. Даже младенец вдруг затих. И это — пропахший стиркой дом, пеленки, висящие крест-накрест по комнате, осунувшееся от недосыпания лицо матери и ее виноватый взгляд, и красные пятна диатеза на пухлых детских щеках — тоже было из реального, настоящего мира.
Юлька наконец очнулась, прошла в комнату, поцеловала мать, кивнула:
— Брат?
— Сестричка, — мать облегченно улыбнулась. — Мария.
Сестры бросились распаковывать Юлькину сумку, доставать подарки.
К вечеру в доме стали собираться соседи: кто мимо проходил, кто за солью заглянул — вскоре «проходивших мимо» было уже человек двадцать, на столе появилась водка и закуска. Юлька сидела во главе, рядом Зойка и Катя, похожие на сестру, как матрешки, — обе в новых австралийских футболках. Четвертая сестра болтала ногами в своей кроватке, таращилась вокруг, ошалев от невиданного наплыва людей.
— Ты что ж, видела все это или так купила? — спросил тощий дед в очках, разглядывая снимки.
— Конечно, видела. Это же фотографии, не открытки. Просто на «Кодаке» напечатаны, краски яркие. Вот это из моего номера, из окна сняли. Я в «Интерконтинентале» на двадцать четвертом этаже жила… — начала было Юлька.
— Ты главное скажи, — перебил какой-то мужик. — Кенгуру видела?
— Видела. Мы в национальный парк…
— Карман есть? — снова перебил мужик.
— Есть, — озадаченно ответила Юлька.
— Значит, все в порядке! Можно жить!.. У меня червонец за подкладку завалился, — обернулся он к соседу, — гадюка говорит: заначил!..
— Да расскажи толком про Австралию-то! — не унимался дед.
— Как другая планета, — начала Юлька. — Все наоборот. Даже машины по другой стороне ездят. Я на переходе во все стороны смотрела, — не поймешь, откуда появится. Один раз идем с девчонками по Пит-стрит — это центральная улица в Сити…
— Да что тебе Австралия, дед! — крикнул здоровенный усатый малый, уже изрядно набравшийся. — Что она есть, что нет! Ты в Хабаровске-то когда последний раз был?.. Ты вот скажи лучше, — прищурился он на Юльку, — правда, что народное звание не присвоят, если пяти мужей не было? — Он захохотал.
— Уймись, кобель! — замахнулась на него соседка.
Юлька досадливо сжала губы. Она не так представляла себе встречу с земляками, когда летела сюда через полмира. Собрались послушать про Австралию — так слушайте о том, чего сами никогда в жизни не увидите.
А ей рта не давали открыть, говорили все разом — о талонах на сахар, о рассаде, Горбачеве и ценах. Обновы для матери и сестер обсудили и не одобрили: «Пестровато будет». Фрукты тоже не произвели впечатления: авокадо — «паштет в кожуре», киви — «ничего, но яблоки не хуже будут», папайя и вовсе — «мыло земляничное».
— Юль! Юль! — давно пыталась докричаться до нее через стол конопатая девчонка. — Ты скажи — носят-то там чо?
— Да тебе-то что? Ты все равно здесь такого не купишь, — грубовато ответила Юлька.
— А вас по какой диете кормят там? — спросила другая.
— А?.. — Юлька глянула в окно и поднялась, стала проталкиваться к двери.
Мать попыталась остановить ее, махнула рукой и крикнула:
— Чего стаканы пустые? Витька, осталось там чего? Наливай…
Никто не обратил особого внимания на Юлькин уход.
Она вышла на крыльцо, притворила за собой дверь и встала, уперев кулаки в пояс. От калитки размашисто шагал моложавый красивый мужик, держа на отлете букет невесть откуда взявшихся в Руднике гвоздик. Он остановился перед Юлькой.
— Чего надо? — спросила она.
— Чего надо? — улыбнулся он. — На старшую вот пришел посмотреть. Имею право?
— Не имеешь, — отрезала Юлька. — Вали к своей бухгалтерше.
— Что ж ты такая суровая, Юлька? Сто лет уж…
— Вали, я сказала! И не ходи сюда больше, все равно ничего не выходишь. Даже если мать разжалобишь — все равно, приеду и выгоню!
— Ну пусти, Юлька, — улыбнулся отец. — Не позорь перед людьми-то…
— Перебьешься. Мать вытерпела… Иди, говорю! Полено сейчас возьму — на всю жизнь опозоришься!
Отец засмеялся, покачал головой.
— В кого ж ты уродилась такая?.. — Он пошел к калитке. Внезапно обернулся и весело крикнул: — Как там у вас: браво-о-о! — и метнул цветы в Юльку.
Гвоздики широко рассыпались по крыльцу, на ступеньках, в грязи…
В маленькой комнатушке сестер было жарко натоплено. Юлька и Зоя сидели с ногами на кровати под ковриком с оленями, шептались, чтобы не будить спящую рядом Катю.
— Не пойму я чего-то, Юль, — хрипловатым баском говорила Зоя. — Письма твои читаю… Любишь — люби. Чем он тебе мешает-то?
— Не так всё просто, Зойчонок, — Юлька задумчиво отвернулась к темному окну, положив сигарету на край блюдца. — Если бы это не было так серьезно — все так легко было бы: хочешь — люби, не хочешь — не люби… Понимаешь, он слишком много места занимает у меня в жизни…
Сестра вытащила сигарету из красивой пачки, прикурила от Юлькиной, затянулась, повертела в пальцах, разглядывая золотой ободок.
— Света была — от бога, а мне пахать надо и больше не думать ни о чем. Будто в метро бежишь вверх по эскалатору, который вниз. И так всю жизнь… — Юлька обернулась. — Ты что это делаешь?
Она хотела выхватить сигарету у сестры, но та спокойно отвела руку.
— Да брось ты, Юль… — улыбнулась она. — Ты что думаешь, я все маленькая девочка? Я уж работаю давно.
— Где?
— На швейной. В райцентре.
— А школа?
— Вечернюю кончу… Осенью замуж пойду.
— За кого? — совсем растерялась Юлька.
— Да был сегодня, усатый, Витька, — она тихо засмеялась. — Напился опять… И с отцом ты зря. Он уж два года с нами. Мать тебе все сказать боялась… К соседям ушел, чтоб праздник не портить.
— Что же ты, — сказала Юлька. — Ты же старшая осталась…
— А что я? Мы без него не прожили бы, — спокойно сказала Зойка. — Зря ты, Юль. Не лезь. Только-только по-человечески жить стали… И в Хабаровск тебе не надо. Если в Москве оставят — оставайся. А мы к тебе приезжать будем, когда выберемся.
Юлька подавленно молчала, не глядя на нее.
— Сколько там времени? — нажала подсветку на часах. — У-у, спать пора… — помолчала еще, сказала: — Поеду завтра.
— Ты ж говорила — на три дня? — удивилась Зойка.
— Премьера скоро. Работать надо.
* * *Тесный дощатый аэропорт райцентра был переполнен. Люди спали, сидя на скамьях плечом к плечу, на полу на расстеленных ватниках, на чемоданах. Юлька с трудом разомкнула опухшие веки, подняла голову с унылого, мятого коалы, который служил ей подушкой. Подошла к девушке в голубой форме, одной на три окошка: «Касса», «Почта», «Диспетчер».
— Сегодня тоже не будет? — сдерживаясь, спросила она.
— Ну что я могу сделать? — устало ответила та.
— Не знаю! Спецрейсы у вас какие-нибудь должны быть? Начальство у вас летает? Райком, милиция, пожарники, санитары!
— Нет ничего, девушка…
— У меня премьера в Большом театре! — заорала Юлька. — Вы понимаете, что вам будет? Где начальник?
— Да чем вам начальник поможет? Он же не Господь Бог!..
— Привет российскому балету! — улыбаясь, к ним подошел мокрый с ног до фуражки молодой летчик, который дал Юльке порулить в «кукурузнике». — А я так и знал, что вместе полетим!
— Когда?! Когда-нибудь вообще можно улететь из вашей мухосрани?
— Тоже мне, столица! — обиделся летчик. — Не видишь — циклон идет, — кивнул он за окно.
— Летуны… хреновы! — Юлька поняла, что сорвется сейчас на истерику, и выскочила на крыльцо, изо всех сил грохнув дверью. Сигареты кончились — и «Данхилл», и московская «Ява», она стрельнула у мужика «Приму». Тот чиркнул спичкой, собираясь завести разговор про жизнь, но Юлька прикурила от своей зажигалки и облокотилась на перила спиной к нему, сплевывая липнущий к губам табак, тоскливо глядя в серую пелену дождя.
Дождь лил стеной, с навеса над крыльцом хлестали мутные потоки. На летном поле, раскисшем, как перестоявший на столе студень, выстроились друг против друга «кукурузники» и вертолеты. Юлька безнадежно глянула в небо — ни просвета…
