Борис Евсеев - Юрод
- Сюды, сюды! - уже не так визгливо, даже вроде любовно и нежно позвал бомж горбоносого. - Ходь сюды! Чего дам тебе!
Горбоносого еще больше сморщило, остатки свирепости его и осанистости облетели, улетучились. Он переминался с ноги на ногу, ему очень не хотелось к бомжу подходить, но и просто развернуться и уйти он отчегото не мог. Наконец одетый в шубу сделал три шага по направлению к голому и, пытаясь принять величественную осанку, на палку опершись, остановился.
- Ну! Чего тебе, ирод? - грозно и скрипуче выговорил он.
- А вот чего! Вот... Ешь! - крикнул бомж и кинул под ноги горбоносому кусок свиного мяса. Тот слегка над мясом склонился, долго смотрел на него, потом распрямился, недоверчиво хмыкнул, с презреньем легким вымолвил:
- Я христианин... Мяса постом не ем.
- А кровь христианскую пьешь? Пьешь? - завопил голый что было мочи, так что Серов подскочил даже на месте.
- На, пей! - понизил он вдруг голос до шепота. И тут же плеснул из ковшика под ноги горбоносому. - Так-то надо! - оборотился голый к Серову. - А ты пей! Пей еще! - голый плеснул под ноги горбоносому и второй, и третий раз.
- Не могу я... Отпусти меня, ирод! По грехам, по грехам моим... - обратился внезапно горбоносый к Серову, и тот увидел, как снег под остроносыми сапожками человека в шубе враз потемнел, потом покраснел, из красной сахарной лужицы заструился, потек вверх парок... И проталинка эта красная вмиг вымотала из Серова всю душу, все нутро, но тут же сверху на кровь стал падать уже не киношный, а всамделишный, неостановимый снег.
Снег погнало над землей волнами. Он был такой густой, что и красная лужица, и кирпичное крыльцо, и бомж голый с собачьей цепью на шее, и горбоносый в шубе, в собольей круглой шапке почти тут же скрылись, перестали быть видны, снег начал заваливать и самого Серова, стал закидывать его охапками, двумя острыми высокими горками встал на плечах... И уже из глубокого этого снега донесся приглушенно до Серова голос голого:
- Говори! - визжал бомж из снега. - Что видишь, говори!
- Кому? Что? - потерянно спрашивал Серов.
- Говори - любому! - еле несся голос...
Серов проснулся. Со сна он никак не мог разобрать, где находится. Он охлопывал себя руками, суматошно оглядывался, пытался вспомнить, как попал в незнакомое место, что с ним вообще происходит, хотел ухватить уходящий и тающий снег. Его тошнило, в голове был полный кавардак. Он прокашлялся, что-то, только чтобы себя успокоить, сказал вслух, прислушался к своему голосу...
"Голос, как у давленого клопа... Стоп, стоп! Голос! Чей это голос был во сне?
Ведь не Каля же, в самом деле, грозно так крикнула: "Встань, пес!"" "Каля!" Он разом все вспомнил, тут же подхватился с выдолбленной из бревна скамейки со спинкой, сидя на которой заснул, пошкутыльгал куда глаза глядят. "Заснул, опростоволосился, задремал! А они... Они уже, наверное, где-то рядом!" Серов разом оборвал суматошный "просебяшный" монолог, прислушался к внутреннему "эфиру". Голосов никаких не было, но тихий клекот петуха, придыхание и присвист вздувающей зоб и готовой кричать птицы он услышал отчетливо.
Внезапно Серов из-за красно-серого забора, из-за угрюмых промышленных зданий выскочил на чисто ухоженную лужайку. Он тут же задрал болящую голову кверху.
Чуть вдалеке высилась виденная во сне башня, как две капли воды походящая на одну из башен Кремля.
"Новодевичье! - ахнул про себя Серов. - Как же я сюда забрался?" "Новодевичье! На Новодевичьем он!" - визгом чужих голосов отдалось в мозгу.
Серов понял, что опять выдал свое местонахождение прослушивающим его людям, залепил, заткнул себе рот рукавами...
- Дима... Дим... Стой смирненько, Дим! Мы сей момент, сейчас мы...
"Надо делать что-то противоположное командам..." - краем мелькнуло в серовском мозгу.
"Юродствуй, пес, юродствуй! Ты ведь юрод!" Серов тут же скинул и отшвырнул в сторону кроссовки, распахнул плащ, разодрал на груди рубаху и, до смешного высоко подпрыгивая, высоко занося ноги в бежевых носках, поскакал, как конь, через лужайку к воротам еще открытого, несмотря на спускающийся вечер, кладбища.
Близ железных, взблескивающих ворот Новодевичьего он вдруг упал на землю, прокатился по земле колбасой несколько метров, затем вскочил, расстегнулся, стал натужно и прерывисто мочиться вверх, в стороны, снова вверх...
Из будки, вплавленной одним сплошным литым стеклышком в краснокирпичную ограду кладбища, уже выскочил и топал к Серову милиционер, за спиной милиционера бешено повертывалась на тоненькой шейке, словно пытаясь с этой шейки свинтиться, хорошенькая головка какой-то кладбищенской в синей спецовке работницы.
- Ты, козел! Где расстегиваешься?! - захлебнулся от тяжкого гнева милиционер.
- Я к вам! К вам я! Скажу - что вижу! А вижу... Вижу тьму адскую! И город пылающий над ней!
Серов, растопырив руки, качнулся навстречу милиционеру.
- Ах, рвань ты болотная! Сейчас в отделении поговорим!.. Сейчас... Сей... А ну, пошел отсюда! - вдруг передумал вести Серова в отделение милиционер. - Пошел, кому говорят! - милиционер выставил перед собой дубинку и, тыкая ею, будто горячей головешкой, погнал Серова от ухоженного кладбища, от веселой мордашки, от будочки стеклянной прочь...
Серов скрипнул зубами, вдруг почувствовал холод босыми, в носочках тонких, ступнями и пошкандыбал, а потом и побежал вверх, вверх вдоль кладбищенской красной стены. На бегу он оглянулся и с тоскою мутной отметил: милиционер за ним не идет, а, дохло лыбясь, говорит что-то в мыльницу с антенной, в рацию. Добежав до конца кладбищенской стены, Серов остановился, отдышался. Голоса не звучали, милиционер остался далеко позади, внизу. Теперь было два пути: снова в город или...
"Надо в монастырь, в церковь! Спрятаться там, затаиться, отсидеться... Может, там тоже экран?.." Монастырь выглядел явно победней и позаброшенней парадно-зеркального кладбища.
Серов еще раз огляделся и тут же увидел, как со стороны метро "Спортивная" выскочила и ткнулась туповато в кустики, шагах в сорока от него, машина <скорой помощи> . Из машины выпрыгнул Хосяк в сером, накинутом поверх докторского халата плаще, за Хосяком, безумно скалясь, то вскидывая вверх, то роняя вниз коричневую свою лапку, соскочил наземь сгорбленный Академ. Разум бедного Ноя Яновича дал, видно, опять какой-то сбой, он бежал за Хосяком как собачка, пытался заглянуть своему мучителю в глаза; дергал его иногда за край длинной одежды, что-то лепетал...
- Дима! Дим! Стой! Погодь! - крикнул Хосяк.
Серов тут же скользнул в монастырские ворота. Краем глаза он успел зацепить приоткрывшую дверь кабины Калерию, ее безумно и хищно расширившиеся ноздри, ее распущенные, отлетевшие назад и в стороны волосы...
*** Следователем Гансликом от оперативника Клейцова было получено донесение: утром объект появился наконец-то в Отрадном. Но, видимо, заметив наружное наблюдение, входить в свою квартиру не стал. Теперь путает следы, пытается от наружного наблюдения уйти. Безостановочно снует по городу, выезжал в ближнее Подмосковье.
Объект, по словам Клейцова, был хитрым, опасным, ушлым.
Следователь Ганслик поручил оперативнику Клейцову наблюдение продолжить, а сам, торжествуя, вытрубливая из своих толстеньких щек победные звуки, связался с заместителем окружного прокурора Землянушиной и добился от нее того, чего давно не добивался: добился не только разрешения на наружное наблюдение, которое им было давно возобновлено самочинно, но и на превентивное задержание - в случае необходимости - подозреваемого.
Уже ближе к вечеру Гансликом было получено новое сообщение: в районе Новодевичьего объекту удалось уйти. Ведущий наблюдение высказал предположение:
объект скрылся на кладбище. В наглом, особо дерзком этом поступке наблюдавший усматривал прелюдию к какой-то политической выходке, акции...
Ганслик снова надул свои толстые щечки, но трубить, правда, не стал, лишь гневно фыркнул, нажал селекторную кнопочку, вызвал машину.
*** Калерия, тоже накинувшая поверх халата какую-то куртку, догнала Хосяка почти в воротах. Хосяк нервно полуобернулся к ней:
- Говорил тебе! Не годится он! Не такой человек в Москве нам нужен... Подставила ты меня, лапа, подставила... Ну да теперь все... Тебе он, ясное дело, уже не подчинится, куда надо не пойдет...
- Давай еще попробуем... Последний раз...
- На тебе лица нет. Еще несколько "вызовов" - сама в ящик сыграешь!
- Сиграет, сиграет... - веселился и подпрыгивал рядом Академ.
- Настрой птицу, уходим. Петьку с той стороны подберем... - не обращая внимания на маленькую обезьянку, тихо прозвенел Хосяк.
- А листки?
- Листки Полкаш возьмет. В квартире пошурует. Найдет. Уничтожит. Потом машиной займется. А через сутки... Ты ведь дала ему попить, лапа?
- А то как! - голос Калерии из носового стал гнусавым, резким. - Ладно! Чему быть - того не миновать!
