Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 1
Никифоров, заместитель уехавшего Киреева, тихий человек с длинным лицом, наверное, затравленно смотрел сейчас на говорящую электронику.
— Прискальные блоки трещат, — пробормотал он. — Бетон плохой… И охлаждение плохое…
— Воды вам мало холодной? — взвинтился Васильев. — Что вы тут как Анна Каренина под поезд лезете?! А ну-ка, Александр Михайлович, поехали к ним.
И два начальника в одной машине покатили в котлован.
Вот они — и Титов здесь вполне здоровый, щеки свекольные, глаза льдистые, умные — быстро прошагали по дну котлована к восемнадцатой секции, от которой в звездное небо поднимается белое облако тепла, прогрохотали каблуками по крыше блока к открытому люку, спустились по гибкой четырехметровой стальной лесенке вниз, в свет и тепло.
Дно Зинтата при свете ламп сверкало стерильной чистотой. Гранитные и диабазовые плиты наклонно уходили вниз, к семнадцатой секции. Посреди блока рокотал вакуумный насос с гофрированными трубами — рабочие выбирали концами этих трубок мелкий сор, запавший в щеки между глыбами дна. Можно было бетонировать, бетон к такому чистому дну хорошо прилипнет, но УОС-овское начальство по-прежнему никак не могло решить, каким слоем сыпать.
— Где бригадир? — крикнул Васильев. К нему подошел Майнашев, грустный, полноватый хакас. — Охлаждение подключено?
— Трубы пириставили… — ответил с тюрским акцентом Майнашев. — Но холодно. Когда сыплем петон — градусов пятнадцать полущается.
— Значит, можно бетонировать? Почему теряем время, черт побери? Где начальник НИИ?
— Тут я, — появился маленький Бубнов.
— Насколько известно и племени масая, трещит при разнице градусов девятнадцать и больше. Здесь же — десять.
Носатый маленький Бубнов упрямо покачал головой.
— Нет. Дно — почти ноль. А бетон сыплют — я измерял — двадцать семь. Даже если воду подключат — снимут максимум десять. Нельзя три метра. Полтора. — Он внушительно добавил. — Это же зуб плотины! Надо крепко зацепиться, иначе как на салазках потом поедет плотина.
Опять про эти салазки! Васильев никогда бы раньше не стал при рабочих кричать на своих помощников-итээровцев. Но тут, определенно желая показать свою власть, прервал Бубнова:
— Сыпьте три! — И кивнул Майнашеву. — Я сказал?! По полтора метра — мы этак будем строить плотину до двухтысячного года!..
— Я напишу особое мнение, — негромко откликнулся Бубнов и полез вслед за Васильевым вверх по гнущейся лестнице, глядя вниз, на Майнашева, Климова, Хрустова и других смеющихся членов бригады. — Так не оставлю.
Рабочим выгоднее, конечно, бетонировать большими объемами, поэтому Хрустов скривил вслед Бубнову рожицу. Васильев перехватил гримасу, вспомнил — он где-то видел этого парня, и тут же забыл…
Альберт Алексеевич из штаба позвонил на бетонный завод, директору Ивкину — нужно было поговорить о качестве бетона. Директор оказался в цехах, и Васильев надумал немедленно и лично съездить к нему.
— А ты, Валерий, подбирай добровольцев… будем смотреть, где лед потоньше. И пусть каждый подпишется, что — добровольно. А заплатим хорошо. Как за неделю работы. Нет, как за две недели.
— Не слишком много? — спросил Валерий в роли рачительного хозяина денег, и Васильев вдруг осердился. «Малыш, не твоя забота», — хотелось бросить фразу, но глянул с дружеской улыбкой. — А это правда?.. сам тоже полезешь?
Туровский поспешно кивнул, но было видно по его глазам: только сейчас до мальчика дошли ужас и опасность погружения в неведомую стихию быстролетящей зимней реки…
Васильев прикатил на бетонный завод, Ивкину уже передали, что начальник стройки звонил. Он ожидал его, стоя в крохотном холодном кабинете с четырьмя стаканами чая на подносе. От чая шел пар. Игорь Михайлович стеснительно улыбался, глядя, как Васильев скидывает в углу на стулья дубленку и папаху.
Ивкин худенький человек с узким лицом в очках, почти облысевший, очень тихий и предупредительный. Когда начальники на совещаниях шумели и оскорбляли друг друга (иногда случалось такое), он замирал с этой странной улыбкой. Однажды, говорят, в столовой его обругал рабочий с бетонного завода, Ивкин ничего не ответил и никаких мер не предпринял, но кто-то объяснил рабочему, кого он оскорбил. Рабочий приходил раза три, извинялся, и все три раза Ивкин от неловкости краснел сам. И конечно, напрасно боялся рабочий, что его лишат премии или очереди на квартиру — Игорю Михайловичу это и в голову не пришло. Но организатор он был отменный, и труднейшее бетонное производство было налажено только при нем — два года назад.
Ивкин, видимо, устал сегодня донельзя, бегая по цехам. Он пожал Васильеву руку и, садясь, едва не промахнулся мимо стула. Засмеялся, показал на рафинад и горячий чай:
— Пока не остыл.
Альберт Алексеевич вспомнил, что целый день голоден, а тот, с апельсином чай, в горло не полез. Скорее всего, от возбуждения. Поэтому выпил здесь два стакана сходу и неожиданно для себя раскис. Как-то вяло и тихо рассказал Ивкину о новостях со льдом. Тот не удивился — был уже, видимо, осведомлен.
— Альберт Алексеевич, — сказал он. — Я искренне рад, что вы вернулись. Были слухи. Мы выстоим. А новую марку бетона дадим через неделю.
Он что-то еще говорил, участливо, по-птичьи глядя на Васильева, а Васильев чувствовал, как его переполняет благодарность к Игорю Михайловичу. «Что же он любит? — пытался вспомнить Альберт Алексеевич. Васильев любил делать людям подарки, он понимал: с каждым человеком надо говорить по-особому. — Что же он любит? Книги? Да, да, Ивкин — книголюб». Из новых книг, которые для Васильева достали в Москве, самыми ценными были: томик Ивлин Во, сказки Андерсена, карманная библия.
— А я вам привез «Новый завет»… — подмигнул Альберт Алексеевич. — Вот такой. — Пересек ладонью ладонь. — Завтра отдам.
— Спасибо. Ой, спасибо! — Игорь Михайлович страшно смутился и даже, кажется, расстроился, и дальше разговор иссяк.
«Грубо как-то я, — с досадою подумал Васильев. — „Ты мне бетон, я тебе книгу“. Но, ей-богу же, от души».
Когда начальник стройки вернулся в Виру. Была уже ночь. Деревянные дома, обросшие инеем, как белым мхом, черные сосны обступили его. В черном небе грозно горели звезды.
Ни с того ни с чего вспомнилось детство, чугунные цветы Ленинграда, мертвые люди, трава в щели между плитами… и стихи Маяковского: «Цепь исцелую во мраке каторги!» К чему бы?! Васильев усмехнулся: весьма вероятно, что его деловая карьера нынче весной оборвется. Ну и что? Живут же другие маленькой, красивой, уютной жизнью. Поживет и он. Но как? Он научён только руководить. Но не слишком ли много людей считает, что они умеют руководить? Инфляция руководителей. Нет инфлюэнции на руководителей.
Васильев брел по ночным коротким улицам молодого городка — сворачивал направо, влево — и вновь оказывался на том же месте, около подстанции. Он поднял ворот шубы, шевелил пальцами в перчатках. Перчатки из черной искусственной кожи застывали на морозе, как жесть. Из подъездов домов, где работало отопление, клубился белый пар. На площади перед Управлением стояли грузовые и легковые машины с невыключенными моторами, с зажженными фарами, накопилось теплого горького дыма, дышать невозможно. Да и понятно, выключишь — потом не заведешь. Но хоть бы отогнали в сторону! Туда, в переулок, за склады.
Васильев рассерженно открыл дверцу одного грузовика — в кабинке целовались парень с девушкой. Парень лениво оглянулся:
— Че надо?!..
Альберт Алексеевич понял, как он будет смешон сейчас со своими претензиями, с силой захлопнул железную дверцу, подошел к другой машине. Здесь никого не было, движок мерно работал, в щитке торчал ключ. Васильев сел за руль и включил сцепление, грузовик, с трудом тронувшись с места (примерзли колодки), потащился мимо мутных огней кафе «Ермак» в темноту. Пусть хоть побегает шофер, поищет свою машину…
Соскочив на землю, Васильев постоял в раздумье — что-то на площади еще вызвало у него раздражение — и вернулся на освещенное место. Ах вот что! Кафе называется «Ермак», парикмахерская — «Лада», магазин — «Садко», другой — «Витязь»… Черт знает что! Как слащаво всё и однообразно! Есть же прекрасные местные названия: Зинтат, Большой порог, Борус, Майна… Неужто нельзя было подумать!
Зашел в Управление, от вахтера, с его телефона попросил соединить с квартирой председателя поселкового совета Кирюшкина.
— Это позор! — ругался Васильев. — Подготовьте решение — немедленно сменить дурацкие названия. Да, все! Разнообразить надо. Да, мое мнение!
Но когда вышел на мороз, подумал с горечью: «О чем печешься?! Неизвестно еще, останешься тут или нет. А тоже — лезешь в языкознание!» Васильев покачал головой и остановился в поисках спичек — как всегда, где-то свои забыл.
Мимо шел рабочий в расстегнутом полушубке — Васильев попросил прикурить.
