Патрик Рамбо - Кот в сапогах
В противоположном углу гостиной, у самого входа, показался Фрерон в жабо, с треуголкой в руке и перекошенной физиономией, он делал Баррасу какие-то знаки.
— Виконт, — сказал Буонапарте на ухо последнему, — тебя зовет наш друг Фрерон…
Баррас обернулся, ловко увильнув от второго куплета дурацкой песенки, и поспешил навстречу Фрерону, взглядом спрашивая, что стряслось.
— Людовик Семнадцатый умер, — сообщил ему Фрерон.
— Это не облегчит нашего положения, — морща лоб, произнес Баррас.
В самый день казни Робеспьера Баррас поспешил в тюрьму Тампль навестить девятилетнего малыша-короля, заложника Республики. У него была чесотка, коленки распухли, он уже и на ноги встать не мог. Баррас распорядился, чтобы о нем немедленно хорошенько позаботились. Но было поздно. Мальчика не стало, теперь его дядья в изгнании могут предъявить свои права на французский престол.
— Еще начнут болтать, будто мы его убили, — вздохнул Фрерон.
Буонапарте, подошедший вслед за Баррасом, услышал его.
— Выход один: переломить эти разговоры, — вмешался он.
— Что ты имеешь в виду, генерал?
— Подбросим молве другую пищу — в парижских кафе, в Пале-Рояле, на площадях.
— Но какую?
— Распространим слух, будто истинный Людовик Семнадцатый не умер, якобы ты, Баррас, когда нанес ему визит, подменил его другим ребенком тех же лет, чтобы спасти, он все еще жив и может вернуться. Тогда этот жирный болван, граф Прованский, который засел в Вероне и уже мнит себя Людовиком Восемнадцатый, вовсе не является пока законным наследником трона. Кто может доказать, что Людовик Семнадцатый мертв? Его врач?
— С его врачом на той неделе произошел несчастный случай. Исход был роковым, — сказал Баррас.
Среди мирной и праздничной обстановки «Кафе де Шартр» его зеркала на стенах, зрительно увеличивая залу, отражали необычную суету, порождаемую одновременно скорбью, и беспокойством. Все столы под здешним потолком с позолоченными кессонами занимали одни мюскадены, они бродили среди колонн, расписанных сценками на более или менее мифологические сюжеты и цветочными гирляндами, они сидели и стояли, сплошь угрюмые, раздраженные. Говорили все об одном — о кончине Людовика XVII и о том, что это произошло при сомнительных обстоятельствах: газеты только что объявили о случившемся, но без особых комментариев, так что каждый был волен выдвигать свои домыслы:
— Его отравили, я в этом уверен.
— А за каким чертом, любезнейший Давенн? — осведомился напудренный верзила.
— Все очень просто. Правительство устранило ребенка, которого роялисты хотели посадить на французский трон. Одним ударом они добились того, что для волнений в Вандее и Бретани больше нет повода.
— В поводах недостатка нет! Претендентов хватает: граф Прованский, граф д’Артуа…
— Они живут в изгнании.
— И что с того?
— Можете себе представить, как они вернутся во Францию с английскими либо австрийскими полками? Вот уж была бы бесславная война!
— А на самом деле, — вмешался конторский клерк с шиньоном на макушке, — с чего бы ему умирать?
— От болезни, — буркнул кто-то.
— Если он болел, почему его от нас прятали?
— Конвент не мог не быть в курсе.
— Мне говорили, что хирург, который пользовал его, на прошлой неделе тоже помер, — вставил Дюссо. — Мне сказал об этом Фрерон собственной персоной.
— Нежелательный свидетель, друг мой. От таких избавляются.
Эта последняя реплика принадлежала Сент-Обену. Глаз у него зажил, но черную повязку, придающую ему облик ветерана, он по-прежнему носил.
— А тот врач, что он мог бы засвидетельствовать?
— Плохое лечение?
— Тела нам не покажут.
— А если бы и показали? — возразил Сент-Обен. — Кто смог бы при виде трупа подтвердить: «Да, это Людовик Семнадцатый»? Кто его видел там, в тюрьме? Даже сестра не имела с ним свиданий. Он только и виделся что с доктором.
— Которого, может, и прикончили, чтобы молчал…
— Вот теперь мы приблизились к сути.
— На что вы намекаете, дражайший?
— На то, что узник, умерший в тюрьме Тампль, уже не являлся Людовиком Семнадцатым.
— Вы хотите сказать, что настоящего принца давно уж нет в живых?
— Это тоже не исключено, однако мне видится более интересная возможность.
— Объяснитесь, Сент-Обен.
— Что, если он жив, в добром здравии и скрывается где-нибудь в Пруссии или в Лондоне?
— Только не в Лондоне, — вмешался некто в серой суконной куртке, какие обычно носили шуаны, и с четками в петлице; теперь мятежные роялисты больше не прятались, их можно было встретить в парижских кафе, где они вели свои подрывные речи.
— Почему бы и не там? — спросил Сент-Обен.
— Потому что мы у себя в Бретани непременно проведали бы об этом. Что до меня, могу вам сообщить с полной уверенностью: в Лондоне именно сейчас эмигрантская армия готовится к тому, чтобы высадиться на наших берегах. Если бы маленький король жил в Лондоне, он был бы причастен к этим приготовлениям.
Слова шуана придали беседе новый оборот. Какова она, эта эмигрантская армия? Сколько их там? Придут ли они на английских судах? Кто ими командует? Граф д’Артуа? Есть ли какие-нибудь шансы, что это нашествие увенчается победой? Готовы ли бретонцы принять этих роялистов? Этот град вопросов, на которые шуан не всегда мог дать точный ответ, оставил Сент-Обена равнодушным: он-то был неколебимо уверен, что Людовик XVII жив и прячется где-то в Европе, эти сведения ему сообщил Делормель, получивший их от самого Барраса. Пока мюскадены преисполнялись новой бодрости и веры, Сент-Обен смотрел в окно кафе на парк Пале-Рояля. Там моросил теплый мелкий дождик, заставляя прохожих и девиц прятаться под аркадами. Вдруг он увидел национальных гвардейцев, они шли строем.
— Гвардейцы!
— Это нас не касается, — обронил Давенн, поглощенный мыслями о пресловутом воинстве изгнанников.
— Солдаты Гоша уже дезертируют, чтобы уйти в леса и присоединиться к нам, — дополнил шуан, неистощимый в своих восхвалениях невидимой армии восставших, узреть которую республиканцам не дано, разве что они угодят в засаду, но тогда для них будет слишком поздно.
Сент-Обен вышел из кафе. Национальная гвардия, как всегда по утрам, оцепила выходы с дворцового крыльца через парк и по улице Божоле в надежде выловить спекулянтов и торговцев краденым, но большинство этих проходимцев, предупрежденные своими людьми, дежурившими на подходах, успели рассеяться в толпе со своими сумками денег и ворованных вещей.
К концу этого столетия, слишком щедрого на страсти и треволнения, умы стали неустойчивы. Опасаясь ненадежности настоящего, не смея воображать будущее, люди обратились к магическому, смутно прельщаясь соблазнами хаоса и примитивности. Чтобы испытать трепет ужаса, они зачитывались творениями Оссиана, ирландского барда первых веков нашей эры, заново сочиненными чрезвычайно британским эпическим поэтом Джеймсом Макферсоном, призывавшим возвратиться духом к Северу с его туманами, Северу варваров и песчаных равнин, бурых от мороза, Северу злобных призраков и колдунов, сидящих на корточках перед котлами, где варятся жабы. Людям открылось очарование старинных аббатств, но непременно разрушенных, их прельщали подземелья, пещеры, тайные ходы. В моду вошли святотатцы, изрыгающие проклятия. Глас Уильяма Блейка гремел, предрекая бурю; разум, вещал он, страж и тюремщик всего живого: «Жизнь — это Действие и происходит от Тела, а Мысль привязана к Действию и служит ему оболочкой»[1]. Появился на свет юный Вертер, самоубийца двадцати одного года; Шатобриан в своем английском изгнании с упоением вспоминал ураганы, от которых стонали камни его родного Комбура. По Европе взад-вперед раскатывали специалисты по животному магнетизму и ясновидцы. В Париже заговорили о появлении чудодейственных помад, изготовленных из костного мозга левой лапы льва. Какие-то провидцы предрекали, что в землю врежутся две раскаленные кометы.
Красная карета остановилась перед грязным наемным домом на улице д’Анжу. Из экипажа вышла мадам Тальен, за ней последовала Роза де Богарне, потом Розали Делормель, которая и привела их сюда. Они остались в своих воздушных нарядах, но надели шляпы с мягкими полями, а драгоценности сняли, опасаясь воров.
— Розали, мы не перепутали адрес? — спросила Терезия.
— Я же тебе говорила, что уже была здесь. Все точно.
— Совсем рядом с этим ужасным кладбищем Мадлен!
Речь шла о кладбище, где хоронили обезглавленных: оно было расположено на месте прежнего болота, за пределами столицы. Здесь якобинцы погребли Людовика XVI в голубом камзоле и шелковых чулках, засунув отрубленную голову между ног трупа. Но как ни пугало Терезию и Розу такое соседство, они все-таки вошли во двор здания вслед за своей приятельницей Розали. На лестнице длинной чередой томились в ожидании щеголи в перьях, бывшие маркизы, мегеры из Чрева Парижа, молодые люди с хохолками, склеенными яичным белком: на втором этаже с колодой карт в руке принимал посетителей гадальщик Мартен, безногий инвалид, который ради пущего эффекта и накопления золотых выдавал себя за итальянца, старательно имитируя акцент. Дамы присоединились к очереди.
