Нина Федорова - Уйти по воде
Дни стояли теплые, даже душные, не в силах вынести ограниченность стен, Катя обувала разношенные кроссовки, бежала из дома и бродила по городу в поисках каких-то неведомых приключений Сильно исхудавшая, похожая на мальчика-подростка, она металась, не зная, куда деться, как излечить душу, как успокоить боль
Казалось, она была одна в этом огромном полупустом городе: еще не все вернулись из отпусков, еще не приехали с дач школьники, еще было вроде бы лето, но угасающее уже, с холодными ночами, и Катя бегала по пыльным улицам с растрескавшимся асфальтом, по пустынным дворам, где налетающий внезапно, уже по-осеннему, ветер гонял облетающие потихоньку желтые листья и скопившийся за лето мусор, – бегала без цели, лишенная покоя, как будто хотела убежать от самой себя.
За эти дни она весь центр Москвы обегала пешком, возвращалась домой к вечеру и, наскоро попив чаю, засыпала, мыслей в голове не было, глаза слипались – думать просто не оставалось сил.
Во время этих метаний она встретила на Арбате старых своих знакомых, так пугавших и восхищавших ее всегда, – неформалов, они сидели возле «стены Цоя», лениво перебирали гитарные струны, курили, и она вдруг подумала – вот если бы ей так! Если бы ей другую судьбу, если бы можно было стать уличным мальчишкой, хулиганом, панком или металлистом, выбрить полголовы, носить «косуху», перчатки с шипами, ругаться матом, пить водку и слушать рок, торчать у подъезда и орать под гитару похабные песни!
Ей вдруг захотелось куда-то в страшную компанию, ей хотелось стать такой же, как они – отверженной и свободной; все эти неформалы с их прическами, музыкой, одеждой давно очаровывали ее, притягивали к себе, в них была свобода, которой ей так хотелось и которой у нее никогда не было Она с детства уже привыкла измерять все понятием грех, оценивать каждый свой шаг как правильный и неправильный в глазах Бога Она не умела быть такой, как они, для этого нужно было вырасти на улице, а не в церковной ограде; поэтому компании и сомнительные знакомства притягивали ее, но приблизиться она никогда бы не решилась – она не умела говорить на их языке, и они в миг разглядели бы в ней православную девочку, которая даже ни разу не целовалась, да что там – только в восемнадцать лет (спасибо университету!) узнала, что матерные слова обозначают неприличные вещи: раньше она думала, что это абстрактный набор грубых звуков и произносить их неприлично именно из-за грубости звучания
Восхищаясь сомнительными компаниями издалека, Катя упала бы в обморок, если бы кто-нибудь из этих людей вдруг заговорил с ней – она бунтовала, да, но все же с оглядкой, немного понарошку, потому что в глубине души знала, что все-таки будет в конце расплата, она придет к отцу Митрофану и все расскажет, она опять начнет это все – храм, молитвы, исповедь, ведь она же не отказывалась от Бога и веры (нет-нет, она даже трясла головой при мысли об этом), она пока еще была на этом берегу и не собиралась переходить черту Она ведь так и не послушала самое «сатанинское» – иностранную музыку, только один раз включила и тут же выключила – нельзя, нельзя, ведь потом надо будет каяться, потом, потом, может быть, даже осенью, а сейчас у нее «каникулы», сейчас еще можно
IV
Родители вернулись с дачи, и их молчаливое противостояние с дочерью продолжалось – они были такие земные, конкретные и шумные: разгрузи сумки, помой посуду, почисть яблоки – будем варить варенье, разбери вещи, развесь белье, двигайся быстрее А Катя еле сдерживалась, еле терпела – так ее раздражала вся эта суета, громыхающие кастрюли, топот, ритуальное какое-то омовение Ани и Ильи перед школой, запах отглаженной формы, агрессивно-пышных дачных астр и новых школьных тетрадей; все постоянно носились туда-сюда, казалось, что в квартире человек десять, Кате же хотелось накрыться с головой одеялом и перестать для всех существовать.
Сентябрь начался с дождей, не обещая бабьего лета, сразу стало холодно и уныло. Катя уже не бегала никуда, не металась – она впала в апатию, сникла: отчаяние, которое поначалу было легким и будоражило, стало тяжким и мрачным. По вечерам она все больше сидела или лежала на полу в своей комнате, слушая, как соседи сверху бесконечно гоняют на полную громкость одну и ту же песню:
– Девушка Прасковья! Из Подмосковья! С грустью и тоскою снова одна!
Под этот заунывный мотив она бездумно чертила карандашом, бесконечно старательно штриховала, рисовала странные рисунки, причудливые фигуры без всякого смысла. Бессмысленное рисование ее отвлекало хоть немного Тяжелые мысли о том, как дальше жить, что делать с душой и верой, когда идти к отцу Митрофану и рассказывать всё, стали мучить ее беспрестанно, она как будто сбрасывала их на бумагу, но это удавалось всё хуже
Желание «пасть» вдруг стало сильнее – ей по-настоящему захотелось как-то покончить с этой жизнью, поставить на ней крест, махнуть на себя рукой, может быть, чтобы окончательно отрезать пути назад? «Пусть все идет, как идет!» – говорила она себе, запрещая вспоминать слова отца Митрофана о том, что в духовной жизни не бывает середины: либо карабкаешься вверх, либо неизбежно катишься вниз – посередине зависнуть нельзя.
В середине сентября неожиданно приехал Митя: он решил пожить пока у родителей, но пожил недолго – познакомился с какой-то девушкой и переехал к ней. После Мити остались сигареты и Интернет – и то, и другое Катя тайком приватизировала, тем более что перед отъездом Митя научил ее, как подключаться и использовать карточки для модема
Интернет тоже был злом, примерно как сигареты и выпивка, поэтому Катя подступалась к нему с внутренним страхом и радостью – ее желание пасть он вполне мог удовлетворить. Где, как не здесь, она могла познакомиться с ними, неправославными мальчиками, ощутить себя падшей, как та девочка из прихода, которая знакомилась в Интернете и вышла замуж за невера?
Ее привлекало это «полупадение» – ведь все-таки в любой момент можно было все выключить, убежать, зачураться, и поэтому здесь было так удобно ходить по краю, балансировать на грани, вечно недосовершать шаг.
Постоянно Катя пыталась усидеть на двух стульях, здесь это в полной мере удавалось – ощущение зависания между совершением греха и отказом от него будоражило: можно было чувствовать себя «падшей», но все-таки еще как будто нет, понарошку, виртуально – и путь назад не отрезан
Ночью, когда все ложились спать, наступало Катино время. Она целый день жила в предвкушении – когда же. Когда на квартиру опустится тишина, и она, включив компьютер, пройдет на цыпочках на кухню, нальет себе чаю в большую кружку, чтобы хватило надолго, вернется, сядет, освещенная неверным синеватым светом экрана, и несколькими движениями пальцев совершит простое чудо Запоет скрипучую песню старенький модем, посылая загадочные, закодированные звуки куда-то в неизвестность, но придет молчаливый ответ, и в наступившей заговорщицкой тишине волшебная надпись «соединение подключено» как будто улыбнется ей, подмигнет – вперед
Она просиживала до рассвета, пока не начинали болеть глаза, но уходила спать умиротворенная, даже как будто счастливая – выход в очередной раз был найден, по крайней мере было на что отвлечься, где спрятаться от преследующих вопросов, куда убежать от тоски
Любовь точка ру
І
Виртуальность действительно была ее стихией Она большую часть своей жизни прожила в придуманном мире, она это умела мастерски – играть в несуществующее, поэтому здесь чувствовала себя уверенно Здесь легко было прятаться за маски, а ей, напуганной заранее, это было нужно – скрываться, может быть, даже от самой себя Бродя по просторам Интернета, она писала – то тут, то там, заглядывала на всевозможные сайты, в чаты и форумы, она смешалась с толпой масок, уверенно чувствуя себя среди этой разноликой и одновременно безликой толпы
Она создала милый виртуальный образ девушки, придумала себе героиню, наделив ее всеми чертами, которые ей нравились, сочинила ей трагическое загадочное прошлое, о котором полагалось намекать вскользь, так же как и о красоте (фотографию Катя, разумеется, никому бы никогда не показала), и сама поверила в эту личину, надевая ее каждый вечер, как только все ложились спать, а скрип модема звучал третьим звонком к ее виртуальному спектаклю.
Героиня нравилась всем, она была убедительна. Кате стали много писать – мальчики! Ей, так долго жившей без мужского внимания на филфаке, ей, Кате, писали, ею заинтересовались, кто-то признавался, что она просто очаровательна, неповторимый шарм какой-то у нее, необъяснимое обаяние – и всё это писали мальчики Много мальчиков Неправославных!
Она определенно становилась падшей женщиной Играя словами, остроумно и находчиво (благо, было время подумать, пока пишешь) она отвечала им всем, чувствуя приятное возбуждение. У Кати никогда раньше не было столько знакомых, столько общения, а то, что большинство новых знакомых именно мальчики – делало ее как будто уникальной, единственной женщиной в мире, вокруг которой собрались все эти мужчины: восхищенные, очарованные, жаждущие – ее слова, взгляда, внимания
