Брет Эллис - Информаторы

Роджер везет меня в лимузине в гостиницу.

— Охренительное шоу, Брайан, — вздыхает он. — У тебя просто непревзойденная сосредоточенность и умение держаться на сцене. Лучше и быть не может, честное слово. Просто слов не хватает.

— У меня рукам… пиздец.

— Только рукам? — Даже без иронии, Роджер и голоса не повышает, только приглушенная жалоба, замечание, которого и делать-то не стоит. — Ну, скажем устроителям, что тебе синтезатор криво смикшировали, — говорит Роджер. — А зрителям скажем, что у тебя мать умерла.

Мы проезжаем людную улицу наискось от гостиницы, лимузин катит к «Хилтону», и все пытаются заглянуть в тонированные окна.

— Господи, — бормочу я. — Вот ведь чурки ебаные. Ты на них посмотри, Роджер. Ты только посмотри на этих чурок, Роджер.

— Все эти чурки ебаные купили твой последний альбом, — говорит Роджер и вполголоса прибавляет: — Безмозглый мудак.

Я вздыхаю, надеваю темные очки.

— Хочется вылезти из лимузина и сказать этим ебанушкам, что я о них думаю.

— Ни за что на свете, детка.

— Это… почему?

— Потому что ты слишком неприлично выглядишь для прямых контактов с публикой.

— Подумай, сколько слов рифмуется с моим именем, Роджер, — говорю я.

— И много таких? — спрашивает он.

Мы с Роджером стоим в лифте.

— Найди мне горничную, что ли, ага? — прошу я. — У меня тотальный бардак в номере.

— Уберись сам.

— Не-а. Нет уж.

— Я тебя переведу в другой, ага?

— Ага.

— У тебя целый этаж, кадавр. Выбирай.

— А почему бы просто горничную не прислать?

— Потому что обслуга «Токио-Хилтон», видимо, считает, что ты изнасиловал двух горничных. Это правда, Брайан?

— Дай определение… э… изнасилования, Роджер?

— Попрошу обслугу прислать словарь. — Роджер корчит ужасную морду.

— Я перееду.

Роджер вздыхает, смотрит на меня и говорит:

— У тебя такое чувство, что ты никуда не переедешь, правда? Ты понимаешь, что собирался об этом подумать, но теперь пришел к выводу, что оно того не стоит, что у тебя сил нет или еще что, правильно? — Роджер смотрит в сторону, лифт замедляется на его этаже. Роджер поворачивает ключ — лифт заблокирован и поедет только на мой этаж, а больше никуда, как я, в общем-то, и хотел.

Лифт тормозит на этаже, который запрограммировал Роджер, и я выхожу в пустой сумрачный коридор, иду к своей двери, прорывая тишину громким воплем, вторым, третьим, четвертым, нащупываю ключи, поворачиваю дверную ручку, и она сама открывается, а в номере на моей постели сидит девчонка, листает «Хастлер», повсюду — засохшая кровь. Девчонка поднимает голову. Я закрываю дверь, запираю, смотрю.

— Это вы кричали? — тихо и устало спрашивает она.

— Видимо, — отвечаю я, а потом: — С льдогенератором вы уже подружились?

Красивая девчонка — загорелая блондинка с большими голубыми глазами, из Калифорнии, в майке с моим именем, в застиранных тугих обрезанных джинсах. Губы красные, блестящие, она кладет журнал, когда я медленно подхожу, чуть не споткнувшись об использованный дилдо — Роджер его называет «Упрощатель». Девчонка нервно смотрит на меня, но встает с постели и отступает как-то слишком расчетливо, доходит до стены и прижимается к ней, тяжело дыша, и я подхожу, приходится схватить девчонку за шею, легонько сначала, потом сжать, она закрывает глаза, и я тяну ее на себя, а потом бью об стену головой — ее это, похоже, не расстраивает, и я уже нервничаю, но тут она открывает глаза, улыбается, ее рука резко взлетает — ногти длинные, острые, розовые — и раздирает футболку за две сотни баксов надвое, расцарапав мне грудь. Я заношу кулак, сильно бью. Девчонка вцепляется мне в лицо. Я толкаю ее на пол, она плюется, сует мне пальцы в рот и визжит.

Я лежу в ванне, весь в пене. У девчонки выбит зуб, она сидит на унитазе, прижимает к лицу кусок льда (обслуга оставила несколько). Девчонка с трудом подымается, хромает к зеркалу, говорит:

— По-моему, опухоль уже сошла.

В воде плавает кусочек льда, я кладу его в рот, посасываю, сосредоточившись на том, как я медленно посасываю. Девчонка садится на унитаз и вздыхает.

— Не хочешь узнать, откуда я? — спрашивает она.

— Нет. Вообще-то нет.

— Из Небраски. Линкольн, Небраска. — Длинная пауза.

— Ты в универмаге работала, верно? — спрашиваю я, не открывая глаз. — Но универмаг теперь закрыт, так? Пустой совсем, а?

Я слышу, как она прикуривает, чувствую запах дыма, потом она спрашивает:

— А ты там был?

— Я был в универмаге в Небраске.

— Да?

— Ага.

— Там тоска.

— Тоска, — соглашаюсь я.

— Тотальная.

— Тотальная тоска.

Я смотрю на разодранную кожу на груди, на розовые вспухшие полосы ниже, на свои соски и думаю: ну вот, минус еще одна фотка без рубашки. Чуть трогаю соски, отбрасываю девчонкину руку — она пытается их коснуться. Когда она достаточно влажнеет, я вставляю ей снова.

Грамм, и я готов позвонить Нине в Малибу. Восемнадцать гудков. Наконец она подходит.

— Алло?

— Нина?

— Да?

— Это я.

— А-а. — Пауза. — Минуту. — Еще пауза.

— Ты тут?

— Можно подумать, тебе не пофиг.

— Может, и не пофиг, детка.

— Может, и пофиг, мудак.

— Господи.

— Нормально, — быстро говорит она. — Ты сейчас где?

Я закрываю глаза, наваливаюсь на спинку кровати.

— Токио. «Хилтон».

— Звучит элегантно.

— Это решительно не самое чудесное место из тех, где я жил.

— Прекрасно.

— Не слышу энтузиазма, детка.

— Да, правда?

— О черт. Просто дай с Кении поговорить.

— Он с Мартином на пляже.

— Мартином? — Я сбит с толку. — Кто еще такой Мартин?

— Марти, Марти, Марти, Марти…

— Ладно, ладно, о'кей, Марти. И как Марти?

— Марти замечательно.

— Да? Прекрасно, хотя я понятия не имею, кто он такой, но — можно мне с Кении поговорить, детка? — прошу я. — Ну то есть — ты не могла бы сходить на пляж позвать его, и, типа, не психовать?

— Как-нибудь в другой раз, ага?

— Я хочу с сыном поговорить.

— Только он с тобой разговаривать не хочет.

— Дай мне с ребенком пообщаться, Нина, — вздыхаю я.

— Без толку.

— Нина, позови Кении.

— Я вешаю трубку, Брайан, понял?

— Нина, я адвоката вызову.

— Пошел он на хуй, Брайан, на хуй пошел. Мне пора.

— О господи…

— И лучше слишком часто сюда не звони.

Повисает длинная пауза, поскольку я ничего не отвечаю.

— Вообще лучше тебе с Кении не общаться, потому что он тебя боится, — говорит она.

— А тебя нет? — Я в ужасе. — Медуза.

— Больше не звони. — И она бросает трубку.

Мы сидим на первом этаже «Токио-Хилтон» в пустой кофейне (которую Роджер «оцепил» — боится, что «люди тебя увидят»), и Роджер сообщает, что мы пойдем смотреть, как обедают «Английские цены». На Роджере большие черные очки и дорогая пижама, во рту жвачка.

— Кто? — спрашиваю я. — Кто?

— «Английские цены», — отчетливо повторяет Роджер. — Новая группа. Их «Эм-ти-ви» раскопало и раскрутило. — Пауза. — Действительно хит, — зловеще прибавляет он. — Из Анахайма.

— С чего бы? — спрашиваю я.

— Потому-что-они-там-родились, — вздыхает Роджер.

— Угу.

— Они хотят с тобой встретиться.

— Но… с чего?

— Хороший вопрос, — замечает Роджер. — А тебе не все равно?

— Почему они тут?

— Потому что у них турне, — говорит Роджер. — Ты кокаин потребляешь?

— Граммами, граммами и еще граммами. Задохнешься, если узнаешь сколько.

— Лучше кокаин, чем герыч, как в восемьдесят втором, — осторожно отвечает он.

— Кто эти люди? — спрашиваю я.

— А ты кто?

— Ну… — Вопрос меня смущает. — А ты… как думаешь?

— Человек, который пытался поджечь бывшую жену садовым факелом… — предполагает он.

— Мы тогда были женаты.

— Удачно, по-моему, что Нина в океан бросилась. — Роджер делает паузу. — Разумеется, три месяца спустя, но если учесть, какая она была умница, когда вы познакомились, я рад, что у нее так улучшились рефлексы. — Роджер прикуривает, задумывается. — Блин, невероятно, что она получила опекунство. Но мне подумать страшно, что бы случилось с ребенком, если бы опекунство получил ты. Мотра[55] — и та родитель получше.

— Роджер, кто эти люди?

— Видел обложку последнего «Роллинг Стоуна»? — Роджер щелкает пальцами в сторону юной нервной официантки. — Ой, забыл. Ты же его больше не читаешь.

— После того дерьма, что они вывалили, когда Эд погиб.

— Ах, какие мы обидчивые, — вздыхает Роджер. — «Английские цены» — хит. Хитовый альбом «Поганка», и еще про них сделали видеоигру — надо бы тебе сыграть… э… как-нибудь. — Роджер тычет пальцем в свою чашку, и официантка, покорно склонив голову, наливает. — Кажется, что безвкусица, но на самом деле нет. Правда.