Алексей Никитин - Маджонг

— Что, сильно оштрафуете?

— Если ты так взвился, значит, ты нужный камень снес. Рискну предположить, что у тебя сорвался хороший конг, не меньше. Поэтому с тебя пиво.

— Два пива, — присоединился Зеленый Фирштейн.

— И фисташки, — добавила Сонечка.

— Два пива и фисташки. Ну у вас и аппетиты. А если не было у меня конга?

— Тогда играем дальше? — невозмутимо ответил Старик Качалов. — Чей ход?

— Стой, стой, — поднял руку Толстый Барселона. — Ладно, с меня два пива и пончик.

— Фисташки, — поправила Сонечка.

— Фисташки, — согласился Толстый Барселона и поменял поспешно и ошибочно снесенную девятку бамбуков на ненужную шестерку дотов и позвал официантку.

Глава шестая

(продолжение)

— …Посмотреть хочешь? — Батюшек выдвинул ящик стола.

— Не мешало бы.

— Посмотри, конечно, я понимаю, что тебе любопытно. Но смысла в этом особого нет.

— Нет смысла? — удивился Регаме.

— Что бы там ни было, Чаблов все равно это купит, правильно? Дневники, наброски путевых записок, черновики писем. — Письма русского путешественника, одним словом, девятнадцатый век. Он возьмет все, тут и думать нечего. А я уже решил эти бумаги продать, набросив ради приличия десять процентов. Будешь смотреть?

— Конечно!

Батюшек вынул из ящика стола толстую папку с аккуратно сложенными документами и положил ее перед Регаме. — Всё здесь. Оригиналы! Изучай.

Регаме быстро, но внимательно просмотрел документы. Они были написаны разными людьми, но ни на одном не узнал он руку Гоголя. Он пролистал их еще раз: распоряжение управляющему; еще одно; черновик письма в банк; черновик письма некоему Василию Андреевичу (Жуковскому?); черновик письма неназванному адресату; письмо владельцу архива без последней страницы; наброски путевых заметок. Регаме перевернул несколько страниц заметок и выхватил взглядом абзац.

Места в корчме и впрямь было немного. Разные люди всяких званий и чинов спали там на лавках, а иные и на полу, пережидая нежданную апрельскую метель. Закинув голову и словно покрывшись пышными усами своими, звонко посвистывал носом польский панок. Рядом с ним, уронив голову на стол, тихо спал хохол. Под боком у него, как дитя подле отца, подняв к голове худые колени, примостился жид, а напротив, разбросав ноги в рейтузах, коротко всхрапывал драгунский офицер. Из мрака, поглотившего углы корчмы, сопели и постанывали еще какие-то фигуры. Их было много. Их было не счесть.

— Да тут целый Ноев ковчег у тебя собрался? — осмотрев комнату, ткнул корчмаря кулаком в живот Чичиков и быстрым, не совсем даже при других обстоятельствах приличным для человека его лет и наружности шагом направился к столу.

Корчмарь проводил его таким взглядом, что самим чертям в лесном болоте стало бы тоскливо, и не стал отвечать. Чичиков, впрочем, этого и не заметил.

Регаме заставил себя небрежно перевернуть страницу, закрыл папку и чуть заметным движением пальцев подтолкнул ее к середине стола. Сердце бухало, разламывая грудную клетку.

— Ну, что? Посмотрел? — Батюшек присел на край стола. — Что скажешь?

— Документы настоящие, — кивнул Регаме, — остальное значения не имеет. Велено брать!

— Я так и думал, — улыбнулся Батюшек. — Тогда связывайся с Петей, пусть готовит оплату. Только… как мы с Агриппой поступим? Очень ты меня заинтересовал этим парижским изданием. Если, конечно, оно парижское.

— С Агриппой просто, — Регаме глубоко вздохнул и поднялся со стула. — Я свяжусь с хозяином книги, узнаю условия и дам знать. Предупреждаю сразу, сторговаться будет тяжело. Мои условия стандартные: пять процентов при заключении сделки.

— Отлично, — потер руки Батюшек. — Тогда звони Пете. Что-то ты неважно выглядишь?..

— Дорога тяжело далась. Вторые сутки не сплю.

— Да-а, — согласился Батюшек, — в нашем возрасте это уже непросто. Ну, давай решай с оплатой и иди отсыпаться.

Игра VII

— Качалов, а что, правила, как всегда, у тебя? — безразличным тоном спросил Зеленый Фирштейн, внимательно разглядев комбинацию, сложившуюся у него к середине очередной игры.

Все подозрительно посмотрели на Фирштейна.

Обычно правила доставали при подсчете очков. Если кто-то просил их во время игры, значит, он замышлял Большую игру. Комбинаций Больших игр никто толком не помнил, поэтому, разглядев в своих камнях что-то заманчивое и многообещающее, они всякий раз просили у Старика Качалова шпаргалку.

Зеленый Фирштейн перелистал брошюру, нашел нужную страницу и замер с каменным лицом.

— Большая игра? — осторожно спросила Сонечка.

— Возможно, — шевельнул плечом Зеленый Фирштейн.

— Большие игры — это мираж, — уверенно заявил Старик Качалов. — Я верю в обычные маджонги: Чистая рука и закрытые конги на благородных камнях при собранном маджонге стоят дороже половины Больших игр. А собрать их намного проще. Так что, друзья, не гоняйтесь за химерами.

— Каждого ведет своя звезда, — загадочно ответил на это Зеленый Фирштейн и сделал снос.

— Ты его не убедил, Качалов, — заметил наблюдательный Толстый Барселона. — Зеленый Фирштейн играет Большую игру.

— Он и меня не убедил, — добавила Сонечка. — На Большие игры нужно идти при первом же удобном случае. Нужно рисковать. Давай, Зеленый, я за тебя болеть буду. Я даже могу снести что-нибудь полезное. У меня давно без дела валяется Северный ветер. Сношу.

— Маджонг! — взревел Зеленый Фирштейн и схватил Северный ветер. — Вот это красавец!

— Да ладно, — не поверила Сонечка. — Так не бывает.

— Все таки Большая игра? — заинтересовался Толстый Барселона. — Как называется?

— Le Joueur maladroit. Кто знает, что это значит?

Французскую брошюру, раздобытую когда-то Стариком Качаловым, они перевели не целиком — только правила игры и подсчета очков. Названия Больших игр остались непереведенными.

— Комбинация называется «Неопытный игрок», — ласково улыбнулся Старик Качалов. — Я нахожу это название удачным.

— Издеваешься? — не поверил Зеленый Фирштейн. — Это мелко, Качалов.

— Учите язык доктора Гильотена и маркиза де Сада, дорогой мой. И вы значительно реже будете попадать в глупые ситуации вроде этой. Комбинация из последовательности от единицы до семерки одной масти, четырех ветров и панга на драконах называется «Неопытный игрок» и стоит семьсот очков.

— Ну, хорошо, допустим, — согласился Зеленый Фирштейн. — Но все равно это круто! Учись играть, Старик! А с доктором Гильотеном разобрался еще революционный французский народ. И язык ему не помог.

— Распространенное заблуждение, — невозмутимо отреагировал Качалов. — И кстати, хорошо объяснимое. Многим отчего-то хотелось отправить доктора Гильотена на гильотину. Возможно, им этот каламбур просто казался забавным. Но доктор умер своей смертью в год ссылки Наполеона на Эльбу.

— Скучно с тобой, Качалов, — зевнул Зеленый Фирштейн. — Все ты знаешь. А Большие игры не играешь.

— Знаю я не все, но многое. Возможно, поэтому и не играю Большие игры. И не только в маджонге.

Глава седьмая

Альбом акватинт

Каждому раунду соответствует одноименный ветер, который является для всех игроков преимущественным. Кроме того, в каждой игре у каждого игрока есть собственный ветер.

— Кирхер, — мгновенно решил Енот Семенов разглядев на стене павильона небольшую гравюру. На ней была круглая Земля, источенная ходами, через которые исходил жар, а по заполненной морями поверхности планеты, гонимые ветрами, неслись небольшие парусники. Вверху сообщалось: Occulta incendia spargit.

«Нет, — тут же одернул он себя. — Какой еще Кирхер? Откуда ему здесь взяться?»

Рядом с гравюрой висел печальный муравьед, извлеченный из Брема, сцена из семейной жизни мраморных хрущей, позаимствованная у Фабра, чуть дальше — литография конца XIX века, изображавшая план Ближних пещер Лавры, составленный Иннокентием Гизелем в 1674 году.

«А почему не Кирхер? — подумав, спросил себя Семенов. — Брем, Фабр, Иннокентий Гизель. В такой компании кто угодно появиться может. Хоть бы и Кирхер». Он огляделся в поисках Бидона. В павильоне было пусто, серо и сыро. По утрам в этом дальнем углу Петровки вообще мало кто появлялся.

Семенов положил папку на ближнюю полку и снял гравюру со стены. Конечно, он ошибся, это были не «Вулканы» из амстердамского издания «Mundus subterraneus» 1678 года иезуита Атанасиуса Кирхера. Не то чтобы эти «Вулканы» представляли для Енота Семенова какую-то особенную ценность, но было бы приятно купить ее здесь по цене муравьеда из Брема.