Михаил Барщевский - Из жизни Вадима Осипова
Через пару дней муж-адвокат отчитался перед женой-судьей о результатах проделанной работы.
— Наглый, грамотный, чрезвычайно самоуверенный, однако с мозгами. Стариков не уважает, перед «Золотой пятеркой» не заискивает. Говорят, с фантазией, иногда придумывает и впрямь интересные трюки. Невероятно амбициозен. Подобных дел — даже близко не было. Никогда «хозяйственников» не вел. Беден, очень хочет заработать. Не самые лучшие характеристики для молодого человека. Но, по-моему, сюрпризов особых тебе ждать не следует. Отмолчится в процессе, а в прениях будет бить на жалость. Думаю, сверхзадача — понравиться родственникам.
— Похоже, — несколько успокоилась Нина Петровна. — Не люблю я таких, тупых и жадных, — сформулировала судья приговор Осипову.
До начала процесса оставалось два дня. Вадим пятый раз подряд приезжал к Мирскому, и они сидели с утра и до вечера в комнате, предназначенной для общения адвокатов с заключенными. Обедать Сергей не ходил, сокамерники оставляли ему еду до вечера. Вадим делился с Мирским бутербродами, которые чувствовавшая себя виноватой Лена готовила безропотно каждое утро. Раньше с ней такого не случалось.
Первая встреча Вадима с Мирским состоялась почти полтора месяца назад, как только Вадим принял дело. Тогда Вадим построил разговор по схеме: я ваш адвокат, меня пригласила Мила, ничего обещать не могу, кроме того, что сделаю все, что в моих силах. Условие одно — слушаться меня беспрекословно.
Сергей задал только один вопрос:
— Меня расстреляют?
Вадим очень уверенно произнес в ответ:
— Нет. Исключено. Хотя бы потому, что моих подзащитных никогда еще не приговаривали к смертной казни. И портить статистику я не намерен! Да вас и не за что.
Вадим не сказал Сергею, что у него еще не было «расстрельных» дел. Осипов знал правило — подзащитный должен верить в успех не меньше, чем пациент, который ложится на стол хирурга.
Во все последующие встречи разговоры велись только по существу обвинения. Конечно, Сергей спрашивал, как жена, как маленький Сережа. Вадим отвечал немногословно, поскольку Мила ему ничего особенного не рассказывала, записки писала Сергею короткие, да и вообще, не очень-то беспокоила Вадима звонками и визитами. Пусть работает, чего мешать!
У Вадима стал складываться образ Сергея. Не шибко умный, но и не дурак. Мужик-красавец, очень похож на Алена Делона, с прекрасной фигурой. Высокий, стройный. Очень красивые пальцы. Такой обязательно должен нравиться женщинам. Говорит складно. Даже ему, своему адвокату, не сказал ничего лишнего. Жестко придерживался версии, которую в первый день изложил следователю, явившись в ОБХСС «сдаваться».
Сбить его, запутать Вадиму не удалось. «Парень себе на уме, но слушаться будет», — подумал Вадим. И изложил идею по поводу тактики защиты.
Сергей помолчал с минуту, внимательно глядя на Вадима, и спросил:
— А ты завтра приедешь?
Переход на «ты» с адвокатом мог означать либо панибратство — это ж наемный работник, либо проявление доверия к близкому человеку, другу. Вадим понял, что здесь второе. Он не показал, что заметил перемену, но и сам перешел на предложенный стиль общения.
— Честно говоря, не хотел бы. Я в последний день перед началом процесса всегда уезжаю куда-нибудь — либо в лес, либо на Воробьевы горы. Ты не возражаешь? Мне надо походить, подумать, дать устояться мыслям. Адвокатская профессия — творческая. У каждого своя манера.
— Хочешь сказать: «Перед смертью не надышишься»? — печально улыбнулся Сергей.
— Мы с тобой на эту тему уже говорили, — постарался как можно строже сказать Вадим. — И давай больше не будем.
— Так я же не о себе, а о тебе, — рассмеялся Мирский. — Ты волнуешься больше, чем я. Я буду волноваться перед приговором, а ты сейчас — перед процессом. Знаешь, Вадим, я думаю, мы справимся. И в тюрьме люди живут, и, процесс проиграв, адвокатами остаются. А о тебе здесь, у нас, отзываются хорошо. Так что без работы не останешься.
«Бред какой-то! — опешил Осипов. — Это он меня успокаивает?!»
— Спасибо за заботу, — откликнулся Вадим с деланной благодарностью. — Я не за себя переживаю, а за тебя. Уж больно по-дурацки ты влип!
— А если за меня, — стал серьезным Сергей, — то помоги в том, в чем действительно можешь.
— Так я и собираюсь…
— Нет, я не о суде. Это — как получится. Могу рассчитывать, что ты меня не выдашь?
— Сережа, ты что?! Есть такое понятие — адвокатская тайна…
— Я не об этом. Как мужик — мужика!
— То есть? Могу или нет?
— Ну да. — Вадим не улавливал, о чем пойдет речь. Но глаза Сергея, в отличие от его напористо-агрессивного тона, выражали такую мольбу, что Вадим чувствовал: о чем бы Сергей ни попросил, не откажет.
— Понимаешь, Вадим, у меня с Милой давно не все ладно. Она холодная, расчетливая. Любила ли она меня? Не знаю. По-своему, как она может, наверное, любила. Может, и сейчас любит. Но себя она любит больше. Даже больше, чем сына.
— Ну зачем ты так?
— Не перебивай, пожалуйста! Есть другая женщина, ее Лариса зовут. Мы с ней встречаемся уже два года. Вот она меня правда очень любит. И я ее. Она разведенная, у нее дочь, но она меня действительно любит. Ей от меня ничего никогда не надо было…
Мирский говорил долго. То улыбаясь, то еле сдерживая слезы. Он рассказывал, как случайно познакомился с Ларисой, пришедшей к нему — директору магазина — качать права по поводу прокисшей сметаны, которую у нее отказывались принять обратно. Как они сначала просто подружились, естественно, на взаимовыгодной основе — она не пишет ничего в жалобную книгу, а он периодически дает ей возможность побаловать дочь дефицитом. О том, как месяца через два Лариса пригласила его днем, в обеденный перерыв, благо жила в соседнем с универсамом доме, зайти попить кофейку. Как ему понравилось у нее, прежде всего чистотой и порядком. «У Милы вечно все разбросано где попало». О том, как спустя неделю, когда он в третий раз пришел на кофе, все и началось. Как Лариска была счастлива, если он вдруг мог остаться у нее на ночь.
Сергей говорил о Ларисе с любовью и тоской, а в конце сказал то, что Вадима поразило больше всего. Возможно, потому, что никогда об этом не задумывался.
— При идеальном раскладе мне дадут лет двенадцать. Условно-досрочно смогу выйти по двум третям, то есть через восемь лет. Мила не дождется, к бабке не ходи. А Лариса будет ждать. Понимаешь?
— Понимаю, — тупо откликнулся Осипов.
— Ни хрена ты не понимаешь! — шепотом взъелся Сергей. — Ну и ладно! Я тебя вот о чем хочу попросить…
Вадим мгновенно сообразил, что сейчас Сергей скажет ему, где и у кого лежат припрятанные деньги, которые надо забрать и отдать Ларисе. Этого только не хватало! Лояльность в отношении клиента, любого клиента, пусть даже и не самого симпатичного, соблюдалась Вадимом неукоснительно. А здесь все будет против интересов Милы. Но платит-то она, значит, она и клиент. И до тех пор, пока ее просьбы и интересы не идут вразрез с интересами подзащитного, он не может, не должен действовать ей в ущерб. Да еще и маленький Сережа. «Нет, вот в этом пускай разбираются сами!» — решил Осипов…
— Мила не будет каждый день ходить в суд, — продолжал Сергей, — она свои нервы побережет. Твоя жена, ты говорил, дружит с Татьяной. Так вот, постарайся — сам ли, через жену ли, заранее выяснять, когда Милы не будет, и предупреждать Ларису, чтобы мы хоть иногда могли видеться. Свидания-то ей со мной не получить. Формально — чужие люди. Я тебя очень прошу!
«Слава богу!» — отпустило Вадима.
— Конечно. Не сомневайся. Это я сделаю. Сергей с облегчением выдохнул.
Вполне естественной теперь показалась и просьба Мирского передать Ларисе письмо. Вадим взял толстый конверт, на котором был написан Ларисин домашний телефон, собрал бумаги, остатки еды, аккуратно сложил все в огромный портфель и отправился домой.
Лена без особого энтузиазма взялась позвонить Ларисе и отвезти письмо. Все-таки женская солидарность! Надо понимать! Однако и спорить с Вадимом не рискнула. Чувство вины из-за того, что муж два месяца ходил сам не свой, ее не покидало. А для того, чтобы заставить женщину сделать что-либо, чувство вины куда надежнее, чем любые иные стимулы. Если речь идет о нормальной женщине.
Вадим, погруженный в себя и злой, мерил шагами кабинет. Громко сказано — кабинет. В трехкомнатной квартире, где они жили с Леной и дочкой, кабинет Вадима занимал четвертую часть. Звучит красиво: четверть квартиры — кабинет главы семьи. Только надо учесть, что вся квартирка помещалась на тридцати двух метрах жилой площади, так что кабинет был восьмиметровой клетушкой, к тому же вместившей в себя письменный стол и забитой книгами. Поэтому «мерить шагами» было неутомительно — четыре шага по свободному пространству от двери до противоположной стены и два шага от кресла-кровати, где иногда спал Вадим, засидевшись допоздна за работой, до окна.
