Богомил Райнов - Инспектор и ночь
И опять не угадываю. Комната, в которую я вхожу, вся в каких-то сложных изломах, с обилием верхнего и бокового света и размещёнными по углам лампами в кокетливых разноцветных абажурах. Но что потрясает меня больше всего, так это буйство всевозможной растительности. Бегонии, фикусы, лимоны и прочие овощи в разнокалиберных горшках, переплетаясь, образуют пышные джунгли, которые тянутся чуть не до потолка. В глубине этих джунглей вместо тигра безобидно развалился на кушетке под тремя шерстяными одеялами, с толстым компрессом вокруг шеи, мой Паганини вскрытий.
Слегка приподнявшись на локтях, он страдальчески улыбается.
— Что это, сон? — восклицаю в изумлении. — Или я ошибся адресом? Хотя почему… Трупы и цветы… Всё нормально. Совсем, как на кладбище… Ну, старик, что это с тобой стряслось?
— Ничего. Обыкновенный грипп, — отвечает он сиплым голосом. — А ты спешишь произвести осмотр?
— Обыкновенный грипп, — говорю я назидательно, — люди переносят на ногах. И на работе.
— С тридцатью девятью градусами?
— Градусы куда важней в напитках. А нам пока ещё рановато выпивать. Ну, да чёрт с тобой. Я хочу знать, что ты установил.
— Установил почти то же самое, что я тебе уже сказал. Слава богу — стреляный воробей. Цианистый калий — лошадиная доза.
— И всё?
— Установил и наличие люминала. Бог его знает откуда. Может, он глотал разные порошки?
— Какое количество?
— Незначительное… В отличие от цианистого калия. Вообще моя версия подтверждается.
— Да? А что это была за версия? — неторопливо закуриваю я.
Паганини грустными глазами следит за тем, как я выпускаю изо рта плотную струйку дыма.
— Ах да, — вспоминаю. Вы с Мариновым выпивали, ты сообщил ему, что у него рак, и в утешение угостил цианистым калием… Как же, помню…
Судебный медик сопит, возясь в своих многочисленных одеялах, но не думаю, чтоб он злился. Его ничто не в состоянии разозлить.
— Раз у тебя не хватает интеллекта придумать что-нибудь поумней, пиши! — буркает он. — Вообще пиши, что хочешь, дорогой. Только не превращай мой невинный грипп в агонию.
Он снова бросает завистливый взгляд на струйку дыма, которую я пускаю, и указывает мне на низкий столик, где среди разных пузырьков с лекарствами высится бутылка коньяку.
— Пей в счёт аванса за сигареты, которыми ты будешь меня угощать.
Но мне некогда распивать с ним. Мне предстоят ещё два визита, которые решат всё. Махнув виртуозу на прощанье рукой, я торопливо выхожу на площадку и чуть не бегу вниз. Что толку в опыте, если к концу каждого расследования испытываешь такое же нетерпение, что и много лет тому назад, во время своего дебюта?
Первый визит отнимает у меня много времени — из-за расстояния. Пока идёшь туда, пока назад… Сам же визит, неожиданно для меня оказывается коротким. Что не мешает ему, однако, быть весьма содержательным.
Спустя немного времени я опять в поликлинике среди беременных женщин. Пробившись к двери, я жду, когда выйдет очередная пациентка, и просовываю голову в кабинет.
— Можно?
— Можно, — отвечает мне человек в белом халате. Это не доктор Колев.
— Мне нужен Колев…
— Доктор Колев со вчерашнего дня в отпуске…
Обратная дорога. Не хватает, чтобы он куда-нибудь смотался… Отпуск в декабре! Случается и такое… В эру атома никого ничем не удивишь.
Обиталище мертвеца. Справляюсь о Жанне. Послушно сидит в комнате. Поумнела, значит, наконец, хоть и с некоторым опозданием. Затем стучусь к доктору и вхожу. Комната такая же, как у Славова, только нет той чистоты и уюта. Конечно же, человек моего склада. Две полки с медицинской литературой, незастланная кровать, на столе — разбросанные рукописи, а за столом — сам Колев. Он отрывается от работы и кивает мне.
— А, это вы… Заходите.
— Так-то вы отдыхаете? — спрашиваю я, показывая на рукописи.
— Вот именно.
Лицо Колева не выражает благодарности за то, что я даю ему возможность отдохнуть.
Всякий раз при виде медицинских книг я испытываю лёгкую грусть. Первая любовь не забывается. Колев замечает завистливые взгляды, которые я бросаю на толстые тома. На лице его появляется улыбка, внезапно смягчающая его резкие черты.
— Это не судебная медицина.
— Судебная — не судебная, всё равно она всегда интересна. У меня друг, так он просто мечтал о медицине, как некоторые мечтают о большой любви…
— И что же?
Я небрежно машу рукой.
— Не состоялось… Но это уже совсем другая история. Вернёмся к нашей. Я вот смотрю — сидите, работаете. Научный труд, по всей вероятности. И немало сделано. И всё это пойдёт прахом?
— Ваше участие меня трогает, но я вас не понимаю.
— Всё пойдёт прахом, говорю. Рухнет.
— Почему рухнет?
— Из-за того, что вы совершили глупость. Из-за того, что продали Маринову цианистый калий. Да, сколько вам, между прочим, заплатил за это покойник перед тем, как сделаться покойником?
Лицо Колева снова приобретает привычно хмурое выражение.
— Ничего я не продавал. Никто мне ничего не платил.
— Слушайте, доктор, — говорю, — бывают случаи, когда упорство приносит желанные результаты. В научной работе, например. Но сейчас оно абсолютно бессмысленно. Вот это видите?
Я вытаскиваю из карманов выписки из протоколов.
— Не понимаю, — упирается врач.
— А если я покажу вам здесь имя Евтимовой, вашей родственницы, биолога, поймёте?
Он отрицательно качает головой.
— Ничего не понимаю.
— Очень жаль, — повожу я плечами. — Стало быть, я ошибся. Стало быть, шерше ля фам. Тогда придётся задержать Евтимову.
— Вы шутите? — вскакивает Колев. — Что общего может иметь Евтимова с… с…
И почему это все думают, что я вечно шучу? Лицо, что ли, у меня такое?
— С отравлением Маринова, хотите вы сказать? Что ж, могу объяснить. Я только что был у Евтимовой, показал ей эти бумаги. Она, как видно, толковый человек. И вообще я установил, что с женщинами мне бывает легче столковаться. Она призналась, что взяла цианистый калий для каких-то там своих опытов, а остаток отдала Маринову, когда он попросил об этом.
— Чушь! Она не была даже знакома с Мариновым. В глаза его не видала!
— И мне так казалось. Но Евтимова утверждает, что была знакома с Мариновым и, причём, через вас. Значит, всё совпадает. Тем более, что сами вы отрицаете свою вину. Чего же ещё копаться?
Я закуриваю и делаю вид, что собираюсь уходить.
— Но вы не можете… Не имеете права… Она не знает, что говорит… Воображает, что спасает меня таким образом…
— Не воображает, — прерываю я. — Действительно спасает. Виновник налицо. Расследование окончено. Приятного отдыха
Колев сидит, склонившись над столом, словно тщательно взвешивая услышанное. Мои последние слова выводят его из оцепенения.
— Перестаньте. Евтимова не виновата.
— В таком случае виноваты вы. Другой возможности нет. И давайте не терять времени: сколько вам заплатил Маринов?
Колев, как загипнотизированный, встаёт со стула и приближается ко мне с белым от гнева лицом.
— Слушайте, инспектор, вы до того привыкли иметь дело со всякими мошенниками, что забываете: на этом свете есть и другие люди. Ничего мне не платил ваш Маринов. Да я бы ничего у него и не взял. Если на то пошло, я сам ему заплатил. Заплатил ядом, чтобы ваш Маринов отправился ко всем чертям.
Как вам понравится — «мой Маринов». Словно я его родил и воспитал! Народ пошёл — сплошные неврастеники.
— Ничего я не понимаю, — вздыхаю я. — Но обещаю понять при условии, что вы начнёте сначала.
Врач проводит худощавой рукой по волосам и пытается успокоиться. Я ускоряю этот процесс, протягивая ему сигарету. Доктор жадно затягивается.
— Маринов жаловался в последнее время на боли в желудке. Я сводил его к своему коллеге. Установили рак.
— Когда обнаруживают рак, пациенту об этом не сообщают. Есть ведь такой принцип.
— А я ещё позавчера вам сказал, что в известных случаях плюю на принципы. Из-за принципов мы порой забываем о людях…
— Без сентенций! — призываю я. — И — ближе к теме!
— Маринов догадывался, мне кажется, и всё время приставал с расспросами. И в то же время продолжал свои художества. Стал преследовать Жанну. И однажды я просто не выдержал: «Ты что же, говорю, до могилы будешь безобразничать? Не видишь, что одной ногой в гробу?» Он понял. И так как был труслив, как заяц, знал, что его ждут страшные мучения, попросил у меня яду. Я отказал. Он настаивал. И продолжал свои безобразия. Мысль о смерти делала его агрессивней, чем когда бы то ни было. «Он и эту маленькую испортит», подумал я. И когда однажды узнал, что у Евтимовой есть цианистый калий, попросил у неё якобы для опытов. И дал ему, вашему Маринову. Теперь поняли?
— Понял, что вы наплевали не только на принцип, но и на свою профессию. Человек мог прожить ещё столько лет! Больные раком живут годами…