Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

– Попался, гад! – воскликнула рослая Зойка.

Нинка похабно улеглась на капот и расставила ноги, обутые в резиновые сапоги.

– Мы тебя заждались, папаша, – процедила Наталка.

– Стойте, девчата! – миролюбиво воззвал Кобных. – Что это вы задумали?

– Вся округа твою колымагу пялит, нам жрать нечего!

Зойка размахнулась и врезала битой по хромированному бамперу. Светка опустила молоток на зеркальный капот.

– Девчата, остыньте, добром прошу, – завыл Егор Пахомович, но пятая, Томка, столкнула его в кювет со словами: «Уйди от греха».

– Нами брезгуют, – приговаривала Наталка, проворно поливая болид из канистры. – Повадились вставлять в твой катафалк!

– О крыльях размечтался, – вторила Зойка. – Ты у нас полетаешь!

Рыкнула, вгрызлась бензопила. Томка навалилась на Егора Пахомовича, сбила его с ног, вмяла в грязь.

– Лежи и не сокращайся, старая сволочь.

Остальные луддитки крушили все, что могли, пока не выдохлись. Разгоряченные и счастливые они отступили. Светка чиркнула зажигалкой, подожгла пук сухой травы.

– Одумайтесь! – кричал Кобных. – Блядство, какое у нас вековечное блядство!

– Вот тебе крылья!

Факел впечатался в лобовое стекло, и в следующую секунду автомобиль охватило пламя. Плечевые попятились, вытирая с лиц сажу. Егор Пахомович, освобожденный теперь, метался вокруг безутешным вороном. Девчонки, радостно смеясь, пошли от него прочь.

– Всероссийское горе! – восклицал Кобных, оглашая стонами сирые поля. – Дураки и дороги, вечная наша беда!

Зеркальный щит

1

Постепенно, шаг за шагом, подошли к главному. Выслушав предложение аналитика, Богданов облегчëнно вздохнул. Вздохнул и аналитик: он боялся, что клиент заартачится и им придëтся вернуться к исходной точке.

– Я уж сам догадался о ваших планах, – признался Богданов. – Согласен на всë.

Он не кривил душой: наконец-то займëтся делом. Практика долго откладывалась, аналитик тщательно готовил Богданова к решительным действиям. Визиты обходились дорого, время шло, страхи не отступали, и клиент начинал нервничать.

– Я возьму с вас расписку, – предупредил целитель.

– Ради Бога, – с готовностью кивнул Богданов.

Аналитик достал из ящика письменного стола сомнительного вида бланк с плохо пропечатанными буквами. Текст гласил, что пациент поставлен в известность о реальной (смертельной) опасности сеанса. Аналитик нацарапал фамилию, имя, отчество, поставил дату, подтолкнул бумажку к Богданову, сидевшему напротив. Тот размашисто подписался и отпасовал документ назад.

Аналитик встал, заложил руки за спину и прошëлся по комнате. На его росомашьем лице застыло целеустремлëнное выражение; очки сверкали, отбивая подачу доброго весеннего солнца. Комната – обычно полутëмная, с зашторенными окнами – выглядела непривычно светлой, словно в ней, как и в душе окрылëнного Богданова, пролегал с недавних пор рубеж между светом и тьмой. Вдохновлëнный обстановкой, Богданов без оглядки прощался с былым в надежде, что свет отныне сделается его постоянным спутником.

– Ну что ж, – услышал он из-за спины. – Я должен вам кое о чëм напомнить.

Хозяин комнаты вновь очутился за столом, причем перелетел туда стремительно, упëрся в крышку руками и уставился в глаза вздрогнувшего было Богданова. Очки всë отсвечивали, аналитик сорвал их с насиженного места и едва не швырнул перед собой, но в последнее мгновение задержался и бережно положил. Клиент посуровел лицом, понимая, что сейчас получит последние инструкции.

– Я высоко ценю ваше усердие, – сказал аналитик, тараща глаза. – Такую гору литературы осилит далеко не каждый. Но специальные тексты, несмотря на свою увлекательность, для неподготовленного читателя всë-таки слишком сложны. И я боюсь, что вы могли сделать из прочитанного неправильные выводы. Мне, конечно, очень жаль, что я чисто по времени не имею возможности ознакомиться с вашими впечатлениями – жаль потому, что степень моего неведения касательно ваших взглядов прямо пропорциональна риску при сеансе. Ответьте мне на один-единственный вопрос: что из прочитанного видится вам самым главным, самым важным? Только коротко.

Богданов почесал за ухом.

– Так сразу и не скажешь, – протянул он с сожалением и поднял на учителя взгляд в надежде, что тот пойдëт на попятный. Но аналитик ждал.

– Наверно, – решил наконец Богданов, – самое важное – это то, что я выйду как бы за пределы себя самого и стану тем, кем был в прошлой жизни. И там-то уж выясню, чего я боюсь на самом деле.

– Слава Богу, вы это сказали! – всплеснул руками куратор. – Запомните раз и навсегда: никакой прошлой жизни у вас не было! Вот что самое важное! Вы увидите образы – да, очень художественные, красочные образы, но не больше. Эти образы – материал, которым пользуется сознание за неимением ничего другого. Наряжаться в эти образы будут элементарные физические и химические процессы, до которых вы дойдëте в своем погружении и которые, естественно, никак иначе и не могут быть восприняты человеческим сознанием. Волшебные картины суть просто оболочки для невыразимых базовых реакций! Сначала вы пройдëте сквозь собственное детство, потом вторично переживëте внутриутробные впечатления, а дальше ваше самопостижение упрëтся в стенку из этих простейших молекулярных взаимодействий – в них вся соль. Эти-то общие принципы и есть основа для мифов, религий и всего остального. То, что человек не понимает умом, но постоянно ощущает бессознательно, он помещает вовне, наделяет всевозможными качествами, свойствами – как правило, в их число входит всемогущество, склонность судить и карать, а также миловать и оказывать покровительство… вы понимаете мою мысль?

– Ну разумеется, – кивнул согласно Богданов. – Если я вижу дракона, то это не дракон, а некий общий биологический принцип драконности, принявший в моем сознании форму дракона. Правильно?

– В целом – да, – сказал аналитик не очень уверенно. – Я, со своей стороны, обещаю быть поблизости. И если что…

– Вы не переживайте, – успокоил его отважный волонтëр. – Я хорошо понимаю, что там одни фантазии.

– Вот-вот, – поддержал его тот. – А то вы можете сильно испугаться. Мало ли кого вы там увидите. Пока бессознательное не поглощено сознанием, оно продолжает порождать богов и демонов, которые осаждают человечество со всех сторон. Но когда-нибудь человек поймет, что всë это – он сам, и больше никто. В вашем случае причина страхов сидит очень глубоко, поломка произошла на уровне каких-нибудь белковых цепочек, и другого способа добраться до неë не существует.

– Печально сознавать, что ты боишься самого себя, – заметил Богданов с чувством. – Однако где-то я такое уже читал – про то, как «сам», «сам»… Ну да – «Крошка Цахес, Циннобер»!

– Это был урод, – ответил аналитик тоном, не допускающим возражений.

– Ах, конечно, – смутился Богданов. – Мы-то с вами – нормальные люди.

– И просвещëнные, – напомнил аналитик дружелюбно.

2

Аналитик умел всë. Он не ограничивался каким-то одним направлением современной ему психологии, будь то классический психоанализ или холотропная медицина. Он придерживался мнения, что истина многолика, и добраться до неë можно только сочетая различные ухищрения. Богданов нашëл его по объявлению в рекламной газете и прельстился обещанием не подвергать клиентов гипнотическому воздействию, не трогать их биополе и не поить самодельными лекарствами.

Правда, по мере того, как отношения между ними становились всë более и более доверительными, Богданову пришлось пересмотреть свои взгляды на дела таинственные. Отказался от газетных обещаний и аналитик. Сейчас, к примеру, он собирался прибегнуть именно к гипнотическому воздействию – с помощью самодельных лекарств, в надежде добраться до биополя, спрятанного под маской разных нелепых чудовищ, и починить его.

– На чëм мы остановимся? – спросил он у Богданова. – Сделаем укольчик или подышим по оригинальной методике?

– Укольчик, – выбрал ленивый Богданов.

– Как хотите, – аналитик полез в стеклянный шкаф, набитый медикаментами. – Не забывайте, что называть моë лекарство галлюциногеном – ошибка. Оно всего лишь помогает устранить барьеры, которые выставляет на пути в подсознание трусливое Эго. К сожалению, мне будет труднее вами управлять. Влиять на человека, находящегося под воздействием химических веществ, вообще очень сложно.

Богданов, чувствуя, как замирает у него сердце, приспустил брюки и лëг на кушетку. Укола он почти не ощутил, перевернулся на спину и хотел было сесть, но аналитик заботливо придержал его за плечо.

– Лучше вам полежать, – молвил он заботливо. – А то всякое бывает. Одна соплюшка наглоталась так без спроса, а после выпрыгнула из окна. Дескать, у неë оторвалась голова, показала язык и полетела в окно на улицу.