Илья Игнатьев - Умная судьба
Я чувствую, что покрываюсь горячёй, совсем мальчишеской краской, и эта краска на моём лице, - она не пунцовая даже, - здесь, в этой краске слились все горячие оттенки красного, такие цвета разве что, только в доменной печи увидеть можно…
- Ну-у, пап, кончай, что ты, нормально всё!
- Да я… это… Паша, я тебе тысячу раз повторял, и повторяю снова: - у каждого своя… ментальность. Не могу я с тобой обсуждать такие вещи! Не могу и всё…
- Обсуждал же!
- Я согласен, обсуждал, но…
- А, понимаю, если про меня, - то это можно, а про тебя ты не можешь обсуждать? Да на хрен мне твои обсуждения, ты мне просто расскажи, как там у вас, и пипец, а обсуждать я и сам не хочу.
- Не в тебе дело, и не во мне дело. Паша, я твои… рассказы, про то, как у вас с Олегом, выслушивал… с душевным трепетом, с трепетом в том смысле, что я считаю, что это очень личное, очень, понимаешь, я так не могу, я даже…
- Что? Договаривай, пап, правило ведь, - начал, так договаривай!
- Я и в постели не очень люблю об этом говорить, мне кажется, что слова тут не слишком уместны.
- Да? Это ты так по глупости говоришь, это же кайф, - поговорить, - а то чо, просто, трах, и баиньки?
- Балда! Поговорить я не против, это нужно и важно, - говорить, только не о самом сексе, тут надо через чувство…
- Всё, дальше я не хочу слушать! Чувство! Кто ж спорит, но и обсудить, это тоже кайф, ну ладно, о чём хотите, о том с Вовкой и говорите, а только ты мне всё равно всё расскажешь, как там у вас всё будет по первому разу, а куда ты денешься, я ж с тебя с живого не слезу!
- Павел, ты… и вообще, ты говоришь об этом, как о чём-то решённом, неизбежном! Погоди, я бы всей душой, я полюбил парня, но ведь всё будет, - или не будет, - только так, как он сам решит, таков мой закон, внутренний, по иному я не умею, и не могу, не хочу я по-другому…
- Это я уже слыхал… Папа, я тебя люблю! Ты самый лучший! И если этого Белов не понял ещё, то поймёт всё равно, сто пудов уверен, а не поймёт, то и жалеть нечего, но он поймёт! Поэтому, потому что я так уверен, я и говорю, сам он к тебе в постель прыгнет, если ты не почешешься, но ты уж почешись, а то будете сиськи мять, переживать там, а чо переживать, - оба хотите, и не хрен тут переживать, раз, и всё ништяк, и кайф… И не хрен нервы там трепать, ни себе, никому, ни Вовке, вообще никому…
- Павел, если бы все в этом Мире жили по таким принципам, по которым живёшь ты, то лучше Мира бы и не было…
- Базара нет…
- Да только ты мне так и не сказал, почему, откуда у тебя такая уверенность в том, что я нужен Вовке, - понравился я ему, это я почувствовал, но…
- Но… То-то и оно, что но! Во, я с тобой поэтом стану! Погоди-ка, дай я поудобней сяду… Короче, я с Вовкой о тебе поговорил. Да не дёргайся ты! Вот же! Чо шугаешься? Не шугайся, я ни о чём таком не говорил, так…
Тут к нам в кабинет заглядывает Тимур.
- Пап, я в ванную! А чего это? Пашка, гад, ты мой сок хлещешь? Гранатовый мой хлещешь? Убью, если весь! На хрен замочу! В сортире. Тогда.
- Да я чуть-чуть только! Вот же, иди, давай, в ванну, стой! Ты там всё убрал?
- Я? Где? Там? А зачем? Я потом, может, ещё постреляю, завтра, или ещё когда, зачем убирать…
- Тимка, иди, умывайся, потом ужинать будем.
- Ага, я пошёл, а ужинать не хочу, а я, если увижу, что Пашка весь сок выдул…
Тимка исчезает, мы с Пашкой посмеиваемся ему вслед. Пулемёт, он Пулемёт и есть…
- Перебил, зараза…
- Ты с Беловым говорил обо мне…
- А, да! Да нет, я не то, чтобы говорил, я больше… Пап, да это Вовка всё больше говорил, ну, спрашивал, - какой ты, что любишь, как живёшь, когда встаёшь, где работаешь, всё-всё, я такой, ошалел как бы! Ну, он видит, что я рот раззявил, блин, папа, покраснел! Не, говорю же, - пацан суперный! А я ему такой, - да чо ты всё меня спрашиваешь, ты с батей сам и побазарь, он же видел какой, он зашибись у нас, ты и поговори… И тут, пап, я думаю, - блин, мама у Вовки только утром придёт…
* * *Господа, я не виноват!
По мере своих скромных возможностей, я стараюсь говорить правду, зачастую пренебрегая при этом законами жанра, но сейчас всё написанное мною и вправду становится несколько смахивать на Голливуд… Х-холливуд, прости мя, Х-хосподи! Но что делать, такой вот был у нас с Пашкой разговор…
Погодите, господа мои, это ещё что, сейчас ведь, совсем уж как в самом неумном кино, будет телефонный звонок, и это позвонит Белов! Но…
Но, воля ваша, господа, так всё и было…
* * *- Я знаю, да что с того?
- А то с того, что…
И тут звонит телефон. Да. Да, я сразу угадываю, кто это звонит… А что тут угадывать, это же мелодия вызова на второй линии моего смартфона, я ведь сам дал ему этот номер…
- Папа, это Вовка! Белов это твой, возьми ты мобильник свой, вон он на столе… Твой, свой, - блин, точно стихами говорить я начал…
- Да. Да, Володя, это я…
- Пап, это я ему сказал позвонить…
- Ил, я вот чего, я чо хотел…
- Пап, я подумал…
Я раздражённо машу на Пашку рукой, аферист гадский!
- Что, Белов, я слушаю, что ты хотел?
- Ил, это… а что мне брать с собой? Ну, одежду там, продукты, да?
Я смеюсь, смеюсь против воли…
- Белов, не надо продуктов, не дури, что же ты… Так, одежду, ну, не знаю, возьми что-нибудь, если чего забудешь, у Пашки подберёте, размер у вас одинаковый…
Белов молчит, дышит в трубку, что-то я не то говорю, он другого ждёт, сейчас он попрощается до завтра, и повесит трубку… и я торопливо добавляю:
- Ты знаешь, ты возьми с собой книжки какие-нибудь, я не знаю, будешь ли ты читать, но вдруг дождь, или ещё что… Хотя, вы же с Пашкой придумаете, чем заняться… Полно там у нас интересного…
Пашка закатывает глаза к потолку, яростно бьёт себя кулаком по лбу, делает мне какие-то жесты, интенсивно машет руками…
- Погоди, Вовка, секунду… - я зажимаю мобильник подмышку. - Что? Чего тебе, Паш?
- Мне! Это тебе, и Белову! Позови ты его к нам! Ночевать позови к нам сегодня, деятель!.. Ну, чего ты на меня так смотришь, и рот закрой, я же ему специально сказал позвонить, ты не понимаешь, что ли, он же затем и звонит… Да позови ты его к нам, папа! У-у…
Я потрясённо смотрю на Пашку, закрываю рот, и медленно говорю в телефон:
- Володя? Извини, я тут… Ты говоришь, у тебя мама с дежурства приходит к восьми утра?.. Ты знаешь, мы тут с Пашкой… То есть, я подумал, ну чего ты один ночью, приходи сейчас к нам, это… Погоди, я договорю… Да, ночевать останешься… Да погоди ты! Переночуем все у нас, утром соберёмся, заедем к тебе до прихода твоей мамы, поговорим с ней, - кстати, извини, я не спросил, как её зовут? - Оксана? - а отчество? - хорошо, ну вот, поговорим с ней, и в Абзаково к нам… Вовка, я тебя уже просил, - кончай с этим своим «не знаю»! И думать нечего, мыслитель, сердцем решай… сейчас надо тебе решить сердцем…
Я смотрю на Пашку, он, распахнув во всё лицо свои серые глазищи, светло смотрит на меня, я слушаю ответ Вовки, я отвечаю Белову: - «Ага…», медленно выключаю телефон, подхожу к бару, наливаю себе коньяку, - мне сейчас надо выпить…
- Что, пап? Ну?!
- Он сейчас придёт, Паш… Придёт…
* * *Было у меня искушение на этом поставить точку в моём рассказе… Виноват, многоточие. И очень даже было бы всё оправдано, и стилистически, и сюжетно…
Да только наплевать мне на сюжетность, стилистику, примат формы, и прочую лабуду! Я про себя пишу, про Вовку, про Пашку, и, господа мои, надеюсь, очень я надеюсь, что этот мой нехитрый рассказ и про вас тоже, - хоть и опосредованно, но вы ведь тоже теперь сопричастны этой истории, и, в значительной мере, вы тоже действующие лица этой истории…
Но всё же, - это моё последнее отступление… Будет ещё заключение, - хм, что я там вякал о примате формы?.. Да ладно, Ил, не грузись, это несущественно, существенно то, что этот рассказ ещё кто-то читает!
Возможно, господа, это те из вас кто, как и мы, - я и мои пацаны, - хорошо знаком с причудливым и прихотливым характером того всесильного явления, которое я именую Умной Судьбой, возможно, это те, кто сопричастен мне и Белову, и моему Пашке не только в связи с прочитанным. Мы с вами не знакомы, вы даже живёте так далеко от нас, - далеко, это я имею в виду не только расстояния, - что нам и не познакомиться, если не решит иначе Умная Судьба, но вы, - сопричастные, - вы с нами…
Вы так же, как и я помните это: - «Я для мальчика, а не мальчик для меня!». Это же для нас с вами не слова, не просто даже слова, выражающие важнейший принцип, - нет, это наша с вами внутренняя суть, так только мы с вами и можем жить, и никак иначе. Готовность ради мальчика на многое, на всё, что не сломает его и вашу душу, вот что есть суть этих отношений, вот где идеал, и поиски истоков этого идеала в глубинах тысячелетий лишь убеждают меня в правоте, святости и исключительности этого завета: - «Я для мальчика, а не мальчик для меня»…
Что ж, господа… НЕТ! Нет, теперь я предпочту, я осмелюсь на другое обращение, - теперь вы мои друзья.
