Эжен Мельц - Долина юности
Разблокировав управление, я помогаю эвакуатору дотащить скутер до запасной полосы. Папа остается сидеть в тепле машины. Эвакуатор подсовывает два огромных крюка под скутер, и — хоп! — механическая рука поднимает эту несчастную тарантайку, чтобы опустить в прицеп. В минуту, когда скутер находится наверху, эвакуаторщик бросает взгляд на его заднее колесо. Потом смотрит на меня, словно на зомби или привидение. Он еще раз обследует колесо.
— Что такое? — спрашиваю я.
— Я в первый раз такое вижу.
— В смысле?
Мужчина выглядит смешавшимся.
— Ничего.
Он покачивает головой, продолжая свой маневр.
— Да нет, вы что-то хотели сказать.
— Послушайте, господин. Чтобы четыре шайбы заднего колеса сорвались одновременно — это невозможно. Но чтобы водитель, с которым это произошло, остался в живых и рассказал мне об этом — поистине за гранью возможного.
Тут внезапно моя полная приключений ночь, которую я собирался не без удовольствия расписать в университетском кафетерии, окрасилась в странные тона. Я ошарашен словами этого человека. Пока первые лучи зари пробиваются над горизонтом, я не свожу глаз с заднего колеса скутера, которое сошло со своей оси и встало поперек… Я ехал на скорости 114 км/час, когда это произошло.
Теперь я чувствую себя ни тут, ни там. Ни совершенно живым, ни абсолютно мертвым.
17. Специальный выпуск телепередачи о Сименоне, продолжение и конец
Я неподвижно стою, уперев лоб в оконное стекло. По другую сторону улицы простирается кладбище Монтуа. С его голубыми елями, секвойями, широкими аллеями, окаймленными статуями и могилами. Я смотрю на это кладбище приблизительно четыре раза в день вот уже много лет. Не потому что я испытываю патологический интерес к смерти, а просто у меня нет выхода. В семнадцать лет я настоял, чтобы у меня была отдельная комната. Мы с родителями пытались разрешить эту проблему и так и сяк, но у единственной свободной комнаты окна выходили на кладбище… Я был вынужден согласиться на комнату и на панораму.
Кладбище меня особо не раздражает. Оно было создано в шестидесятых годах в соответствии с идеей кладбища-парка. Однако что меня действительно угнетает, так это густой черный дым, выходящий два или три раза в неделю из крематория Монтуа, который расположен справа. В настоящий момент дым, заполняющий голубое небо этого погожего сентябрьского дня, является дымом Сименона.
Жорж Сименон умер. Его тело кремировали в соответствии с его желанием, прозвучавшим в телепередаче «Апострофы» восемь лет назад. Потом пепел будет развеян вокруг ливанского кедра, растущего перед его фермой.
Жорж Сименон в ясном небе. Жорж Сименон, подхваченный ветрами. Антрацитовые клубы дыма пугают одинокую ворону.
18. Мой сценический костюм
— Вы — «Сахарин»?
— Да, — говорит Кристиан, певец группы и вдобавок мой лучший друг с двенадцати лет.
— Тогда устраивайтесь здесь, — объявляет ассистентка с высоты своих каблуков. — Я приду за вами за пятнадцать минут до начала передачи.
Она указывает своим наманикюренным пальчиком на что-то вроде загончика для лилипутов в самом сердце Дома Радио в Париже. Как только можно строить такие гигантские здания, которые наверняка видно с луны, и не предусмотреть более комфортабельных комнат для гостей? Наша малюсенькая артистическая, освещенная уставшей неоновой лампой, обставлена тремя стульями из ИКЕА и столиком без столешницы, потерявшим ножки.
— Так, парни, не будем выкобениваться, — провозглашает Кристиан. — Через час мы в эфире передачи «Фиг с маслом».
— Это самая популярная передача канала «Франс Интер», — напоминаю я с видом знатока.
— Особенно в воскресенье, — предполагает Жан-Марк, наш продюсер-импресарио-пресс-служба.
Клод прислоняет свое банджо к стене и идет курить. Лоли кладет бас-гитару в угол и идет курить. Трубач, саксофонист и тромбонист (который не курит, но идет за всеми из солидарности) ставят друг на друга футляры из под инструментов и выходят в курилку. Грег, барабанщик, идет выпить пива, не выпуская из рук барабанных палочек. Жан-Марк идет разговаривать с администратором студии. Кристиан откладывает в сторону свою фанеру и остается со мной в артистической. Я осторожно открываю рюкзак и достаю свой сценический костюм.
Мы с Кристианом глядим друг на друга, не в силах поверить в происходящее. В 1985 году Кристиан начинает репетировать в атомном убежище с приятелями по школе: ремейки «U2» и «Téléphone». Потом, приблизительно в шестнадцать лет, они сочиняют несколько подростковых песен. Непосредственно перед окончанием школы Кристиан находит место для первого концерта. В атаку! У группы даже нет имени. Ее окрестили «Сахарин», позаимствовав это название из списка ингредиентов на банке кока-колы. Затем, на уроке алгебры, Кристиан составляет список музыкальных композиций. Он понимает, что ему не хватает двадцати минут, чтобы сделать концерт продолжительностью в час. Он сочиняет по-быстрому новую песню, пока учитель объясняет производные второго порядка. Под столом Кристиан изучает последнюю страницу своего ежедневника, переписывая наиболее распространенные девчоночьи имена. В конце урока он выдает на гора следующие строчки:
Эмили меня обожает,Я свожу с ума Мари-Лор.Только Клара, Клара меня не любит.Эстель от меня в отпаде,Лиза хочет, чтобы я был с ней.И только Клара, Клара меня не любит.Амели покончила с собой,Когда я встретился с Саломэ.Саломэ меня не интересовала
Припев:
Не сердитесь на меня,Но я люблю Клару.А Клара…Клара меня не любит.
Песня записана за наш счет на виниловой пластинке в 45 оборотов в Лозанне, в 1990-м. На следующий год мы знакомимся с журналистом Жан-Марком, нашим ровесником, по случаю одного интервью. Жан-Марку надоела журналистика, и он хочет заниматься в жизни чем-нибудь особенным. «Почему бы тебе не стать продюсером нашего диска?» — спрашиваем мы. Несмотря на то, что его коллеги считают его ненормальным, Жан-Марк вкладывает часть своих личных сбережений в запись диска из двенадцати песен, в студии, где записывались известные исполнители Бернар Лавилье и Катрин Лара. Мы, само собой разумеется, не забываем включить в наш альбом песню «Клара». Песню крутят на франкоязычном швейцарском радио. В 1993 году Жан-Марку удается убедить парижскую фирму заняться распространением диска во Франции и его промоушеном. В результате, весной 1994 года, «Клара», эта фигня, написанная за час и аранжированная за пять минут, находится на 42 месте самых популярных во Франции песен, между Мадонной и Миком Джаггером. А через пятьдесят минут мы будем в прямом эфире у Лорана Рукье.
А я? Что я там делаю? Я не только пишу песни, но и танцую. Да-да! Ревматик взял реванш. Мим Марсо, хип-хоп, пародия на Майкла Джексона, карикатура на африканский танец и движения, заимствованные у Бежара в «Симфонии для одинокого человека»: я перемалываю всю эту смесь истерическим миксером, и получается стиль, который журналисты охотно определяют как… ошеломляющий.
Я надеваю свой сценический костюм. Я его обожаю, делаю из него фетиш и поклоняюсь ему. Он придуман, скроен и сшит Сесиль, подружкой Кристиана, помимо всего прочего, девушкой с самыми красивыми в мире руками. Широкие брюки из черного атласа, длинные носки на подтяжках а-ля Жан-Поль Готье, черная майка и мотоциклетные перчатки. Когда я одет в этот костюм, Бог обращается ко мне на «вы». Я делаю несколько прыжков в артистической. Расставив в стороны руки, подпрыгиваю все выше и выше. Внезапно открывается дверь и входит еще один музыкант, испанец по происхождению, также приглашенный участвовать в передаче.
— Ола! — восклицает он, удивленно взирая, как я липну к потолку. — Откуда вы такие приехали?
— Из Швейцарии, — говорит Кристиан с улыбкой.
— Серьезно? А что это с вашим приятелем? Он накурился эдельвейса?
Общий взрыв хохота. Кристиан разогревает голосовые связки. Через открытую дверь я вижу, как проходят один за другим технические сотрудники передачи. Поскольку сегодня — воскресенье, небольшой столик с круассанами был накрыт в коридоре. Я проглатываю пару этих вкуснятин и возвращаюсь в артистическую. Где-то рядом — голос приближающегося Лорана Рукье, встречу с которым я давно предвкушаю. Я слышу, как он шутит за стенкой с одним из журналистов. Представляю, как он быстро пожимает руку всем в последнюю минуту перед передачей. Его рука неожиданно появляется в дверном проеме.
— Добрый день, как дела? — спрашивает он у испанского музыканта.
Не дождавшись ответа, уходит. Я оседаю, как пирог, вынутый из духовки. Я увидел всего лишь кисть и (если говорить начистоту) кусочек запястья. Правую руку Лорана Рукье, французской радиозвезды, человека, который выпаливает остроты, обгоняя собственную тень. Но зато какая это была рука! Гибкая, энергичная, исключительная. Можно лишь догадываться о длине этой руки. К тому же она украшена несколькими элегантными волосками. Почти райское зрелище, ради которого стоило потратить три часа пятьдесят минут на поездку в скоростном поезде и двадцать пять минут на метро.
