Джулия Стюарт - Тауэр, зоопарк и черепаха
Милон слушал молча, только крепче вцеплялся в подлокотники шезлонга. После он поцеловал отца в щеку и побежал кататься с другими тауэрскими детишками на велосипеде возле осушенного рва. Бальтазар Джонс вспомнил историю со страусами через два дня, когда привез Милона, побелевшего от боли, в больницу, и доктор постукал ручкой по рентгеновскому снимку кишечника, указывая на предмет, в котором явственно узнавалась пятидесятипенсовая монета.
Бальтазар Джонс расправил пижамные штаны и вернулся в постель. Уверенный, что жена давно плывет по морю сновидений, он буркнул, что в Тауэре не только снова будет зверинец, но он лично будет его смотрителем. Довольный собой, так как выполнил долг, он отвернулся и закрыл глаза. Но Геба Джонс немедленно вынырнула из сна со стремительностью морской змеи.
— Ты же знаешь, я терпеть не могу животных, — возмутилась она. — Возиться с выжившей из ума черепахой не подарок, но я делаю это только потому, что ты считаешь ее членом семьи.
Спор прекратился только тогда, когда Бальтазар Джонс встал и снова отправился в туалет, где так долго мучился со своим запором, что Геба Джонс успела уснуть.
Пронзительный звук будильника разбудил их через несколько часов, и они молча оделись в разных концах спальни. Никто не захотел завтракать, чтобы не садиться вместе за кухонный стол. И когда они в итоге все-таки столкнулись друг с другом, единственное слово, каким они обменялись, было: «Пока».
Когда жена ушла на работу, Бальтазар Джонс прошелся платяной щеткой по плечам своего камзола и снял со шкафа форменную шляпу. Он выехал из Тауэра, направляясь в Лондонский зоопарк, крепко сжимая руль, чтобы хоть немного сосредоточиться после бессонной ночи. Рядом ерзала по сиденью его алебарда — колющее оружие в восемь футов длиной, которым можно мгновенно выпустить противнику кишки. Хотя обычно алебарда использовалась в торжественных случаях, Освин Филдинг настоял, чтобы он явился с ней, поскольку королевский конюший хотел, чтобы для прессы бифитер выглядел «побифитеристей».
Отыскав в конце концов место для своей машины между телевизионными фургонами со спутниковыми тарелками, он немного посидел за рулем, собираясь с силами перед предстоящим ему мероприятием. Сил так и не нашлось, поэтому он просто вылез из машины, забыв алебарду. Он вошел в кованые ворота и остановился, глядя, как вереница пингвинов, переваливаясь, поднимается по мосткам в фургон, соблазненная дорожкой из серебристой рыбы. Когда пингвины были уже внутри, одна птица все топталась в дверях, оглядываясь на свой вольер. Водитель с закатанными до локтя рукавами клетчатой рубашки шуганул пингвина, загнал его в фургон, быстро убрал мостки и закрыл дверцы. Бифитер вдруг услышал какое-то шлепанье и обернулся. Одинокий пингвин как мог бежал по рыбному следу, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Вы забыли одного! — закричал бифитер.
— Господи боже! — отозвался водитель, который уже потянулся за сигаретами, хотя этим утром поклялся бросить курить. — Я знал, что работенка предстоит еще та. Этому придется ехать за мной. Я не собираюсь снова открывать двери. Я убил два часа да еще съездил в рыбный магазин, чтобы заманить паршивцев. Они хуже детей, черт бы их подрал. Уж я-то знаю, у меня четверо. Между прочим, что это на вас за одежда? Маскарадный костюм или что?
Все пошло вразрез с тем, что Освин Филдинг именовал «планом» с того мгновения, когда он подошел к Бальтазару Джонсу и сообщил, что журналисты желают его сфотографировать рядом с каким-нибудь из королевских зверей. Пожурив бифитера за то, что тот забыл в машине алебарду, конюший повел прессу к вольеру с обезьянами. Он остановился перед клеткой с мармозетками Жоффруа, обманутый их невинными белыми мордочками и пушистыми черными ушками. Он не подозревал, что служительница все утро пыталась выманить обезьянок из клеток для отправки в Тауэр. Но чем больше она старалась соблазнить их кусочками нарезанных фруктов, тем отчаяннее они цеплялись за прутья клеток, и в конце концов бедняжка сдалась и убежала рыдать в туалет. Когда посланник из дворца представил Бальтазара Джонса прессе как смотрителя королевского зверинца и поставил его на фоне вольера, мармозетки продемонстрировали свою защитную реакцию во всей красе. Они еще долго продолжали сверкать гениталиями, распугав даже самых раскрепощенных из журналистов, которые отступили от клетки и покраснели до корней волос.
Бифитер сбежал от фотокамер и отправился в птичник убедиться, что неразлучникам приготовили разные клетки. По дороге он остановился, чтобы полюбоваться на стадо бородатых свиней, которые с наслаждением чесали зады о специальные столбики, и пожалел, что такие животные принадлежат зоопарку, а не королеве. Позже, когда он осознал, к каким последствиям привела его вопиющая безответственность, он решил, что виной тому неотразимые волосатые щеки свиней, растительность на коих была даже пышнее, чем у его коллег. В его оправдание надо сказать, что свинья и сама была не против прогуляться. И когда Бальтазар Джонс, поддавшись искушению, открыл фургон, махнув рукой на дверь, свинья радостно затрусила внутрь. Бифитеру потребовалась всего пара секунд, чтобы захлопнуть за ней дверцу в безумной надежде, что никто не заметит недостачи одной особи.
Он уже собирался пойти за этрусской землеройкой, когда увидел, как комодский дракон враскорячку удирает от своего перепуганного служителя, который пытается загнать варана в фургон, хлопая носовым платком. Громадная ящерица остановилась рядом с сувенирной лавкой и замерла — двигался лишь, вылетая из пасти, ее раздвоенный язык. Бальтазар Джонс проследил за взглядом ящерицы и увидел Освина Филдинга, который постукивал зонтиком по коробке с вараньей едой; ветер раздувал остатки волос королевского конюшего, отчего его голова превратилась в подобие пальмы. Когда варан направился к конюшему, развив поразительную скорость, бифитер вспомнил, что комодские драконы способны целиком проглотить олененка, а потом неделю лежать на солнышке, переваривая. Тут он сорвался с места.
Несколько мгновений — и уродливая рептилия промчалась мимо конюшего, нацелившись на выброшенный кем-то гамбургер. Но к тому моменту Бальтазар Джонс, не бегавший так быстро с тех пор, как устроил регби на Тауэрском лугу, гоняясь за карманником с пятью кошельками, развил такую скорость, что уже не мог остановиться. Он со всего разбега врезался в Освина Филдинга, и оба пожилых господина тут же повалились на землю, в результате чего великолепный зонтик придворного лишился своего великолепия. Только когда оба убедились, что все еще пребывают в сознании, и попытались подняться на ноги, конюший согласился, как хорошо, что Бальтазар Джонс все-таки не захватил свою алебарду.
Бифитер все еще продолжал скорбно созерцать дыру на колене брюк, когда вереница фургонов начала покидать зоопарк. Он посмотрел, как проехала первая машина с одиноким пингвином на пассажирском сиденье, который глядел на него через стекло. Он поморщился, учуяв запах от второго фургона, где ехала зорилла, а потом завопил, увидев приближавшийся к воротам грузовик с жирафами, которые вот-вот могли остаться без головы. По обе стороны от грузовика выстроились шесть служителей, предлагая жирафам зеленые ветки, чтобы жирафы пригнули шеи, пока грузовик не минует кованую арку. Когда ее благополучно проскочили, звери снова выпрямились, а когда грузовик набрал скорость, закрыли от ветра глаза. Бальтазар Джонс дождался, пока проедет последний фургон, а затем направился к своей машине с этрусской землеройкой в клетке. Он поставил клетку на заднее сиденье и привязал алебарду к подголовнику, чтобы чего не вышло. Покопавшись в дисках, он выбрал Фила Коллинза со сборником «Love Songs» в надежде успокоить своего слишком нервного пассажира. После чего бифитер с черепашьей скоростью отправился в обратный путь, насмотревшись за дорогу разных неприличных жестов и наслушавшись гудков.
Руби Дор постучала в светло-синюю дверь, выходившую на Тауэрский луг, и в ожидании, пока ей откроют, потопала ногами, стараясь согреться. Прошла неделя, прежде чем доктор позвонила и сообщила, что готовы результаты анализов. Все это время хозяйка таверны места себе не находила и, по мере того как время шло, а чуда не происходило, все яснее осознавала, что ее мечта — сначала муж, потом дети — обращается в прах.
Когда врач тауэрской общины Евангелина Мор наконец-то открыла дверь, хозяйка таверны так и впилась в нее глазами, однако лицо Евангелины было непроницаемо, как у игрока в покер. Руби Дор поспешно прошла по коридору в кабинет и села. Заняв свое место напротив пациентки, Евангелина Мор взяла со стола ручку и принялась ее вертеть обеими руками.
— Прошу прощения, что так долго, — сказал она. — Все так, как вы и предполагали: вы беременны.
