Владимир Качан - Роковая Маруся
Стоп, хватит! Все равно – бездарно и анемично, температура не та! Однако так хотелось попробовать этого «трехмушкетерского» коктейля! Вот и попробовал… И тут же потерял контроль над собой, опьянел, вон куда заехал: «стилет», «корсаж», «пурпурный плащ» – ни того, ни другого, ни третьего, разумеется, не было у взбешенной Мари, но тем не менее, когда она передавала Коке письмо, держа его за краешек, будто какую-нибудь дохлую крысу за кончик хвоста, глаза ее были прикрыты, и вам, надеюсь, понятно теперь, почему. Непонятно? Нет? Экая недогадливая у меня аудитория!.. Что же я перед вами битых пять минут распинался Александром Дюма-отцом! – Ну конечно же для того, чтобы спрятать мечущиеся молнии, почему же еще! И губы были плотно сжаты – совершенно очевидно – для того, чтобы не было слышно скрежета зубов. Таким образом, хоть и жалкие ошметки, но остались от великого француз–ского романиста: зубовный скрежет Мари и глаза – все в молниях – они при нас, спокойно!..
Тихомиров мог быть доволен: Маша дозревала…
В актерском фойе
Назавтра Маша узнала о себе, что она – мазохистка, потому что жадно искала на лице Коки следы усталости после прошедшей ночи. Не нашла: не было у него синяков под глазами, щеки у него не впали, и носом он не клевал. Выспался, стало быть… «Иначе бы он выглядел после нашей ночи, – думала она, – может, он эту девицу и не любит совсем». Она уже пыталась войти с ним в какой-то контакт, но на ее полуобращения к нему (вроде бы – ко всем, сидящим вокруг, в актерском фойе или буфете во время перерыва, однако больше всего – к нему) Кока отвечал рассеянным невниманием. Актерское фойе – это такое помещение внутри театра, за кулисами, чаще всего – близко к сцене, куда зрители и вообще посторонние не имеют доступа. Там артисты отдыхают в перерывах между репетициями или в ожидании своего выхода на сцену. Те, кто любит узкий круг или относительное одиночество, поднимаются в свои гримуборные; те, кто любит перемыть кости своим коллегам, оказаться в центре внимания, рассказать анекдот и вообще посплетничать, собираются в актер–ском фойе. Именно там распознаются, вычисляются и затем обсуждаются тайные театральные романы, которые, как правило, перестают быть тайной буквально через несколько дней после их возникновения. Это только центральные персонажи каждого театрального романа наивно полагают, что их отношения – секрет для окружающих.
На самом-то деле все их милые двусмысленности, случайные взгляды, даже партнерские отношения на сцене, когда тексты их ролей говорятся вроде так, как обычно, но… все-таки – не совсем так; или же, наоборот, показная холодность и равнодушие друг к другу – все это становится настолько очевидным не только профессионалам, но и просто внимательным людям, что их тщательно оберегаемый секрет вскоре становится просто смешным: «Куда идем мы с Пятачком – для всех большой секрет». Или как в пьесе Шварца: «А секреты у нас, ваше величество, – обхохочешься». Только одну пару знаю я, которая держала в тайне свои отношения девять (!) лет, а потом они все-таки поженились и живут счастливо. Стальная воля была у этих артистов; как они держались, что даже совсем близкие друзья не знали, – непонятно. Знаменитое свидание Штирлица с женой в кафе – для этих людей было бы провалом: в театре есть те еще специалисты, они бы и в такой невинной сцене углядели бы любовный криминал. Поэтому и наши герои вступали сейчас в весьма опасную зону: и Кока – со своим деланным равнодушием, и Маша, прячущая свои страсти за показным легкомыслием.
В актерском фойе обсуждали тогда предстоящую постановку «Горя от ума» и возможное распределение ролей; все предполагаемые действующие лица тут сидели. Амплуа «герой-любовник» в этом театре уже давно и безоговорочно было отдано Коке, поэтому все сходились на том, что Чацкого будет играть он. Кока в это время отстраненно молчал и смотрел в окно, будто бы и не о нем шла речь.
– А почему вы думаете, что Чацкого должен играть герой-любовник? – подала вдруг Маша голос из своего угла, где тихо сидела до поры и занята была только тем, чтобы сдерживаться и на Коку не смотреть. – Да к тому же еще и Костя, с какой стати? – Наступила тишина. Что Корнеев будет Чацким, было настолько всем ясно, что Машин вопрос прозвучал странно и даже парадоксально.
– А кто же еще? – спросила Машина подруга Вика, которую Костя Корнеев бросил еще 3 года назад после жалкой недели случайной связи. Несправедливо бросил, как считала Вика и ее подруги, потому что она была хорошенькой, голубоглазой, со светлыми пепельными волосами и покладистым характером. Но она в глубине души все равно страдала по Коке без всякой, впрочем, надежды на взаимность. Она всегда была за Коку и поэтому еще раз спросила: «А кто же еще может это играть?»
– Да кто угодно, – ответила Маша, – только не он.
– Почему? – спросила уже не Вика, а кто-то другой.
– Почему?.. – словно рассуждая сама с собой, повторила Маша, – да потому что наш Костя Корнеев слишком красив для этой роли…
– То есть?..
– Ну, слишком неотразим. А Чацкий – отразим. Его ведь оставила Софья ради Молчалина. Так какой же он герой-любовник? Это Молчалин скорее должен быть неотразимым. Может, я чего-то не то говорю, но мне кажется, Костя именно поэтому больше подходит для Молчалина. Молчалин должен быть такой, что ему отказать невозможно.
– А вы думаете, что я как раз такой? – не выдержал Кока со своего места и прямо посмотрел на Машу, забыв, что ему это запрещено. Маша так же прямо взглянула на него, клинки скрестились, и Маша почувствовала почти ликование от того, что сумела вы–звать его на открытый бой.
– Ну конечно, – сказала она, улыбаясь, – вас ведь, Костя, никто и никогда не бросал, верно?
– А вы откуда знаете? – усмехнулся он.
– Так, слышала… Всегда ведь вы бросали, а не вас… Поэтому переживания Чацкого от вас далеки, ведь так?…
– Это сплетни, – сказал Кока, глядя на Машу так, что усомниться в значении этого взгляда было невозможно. Поединок пошел жесткий. – Про вас ведь тоже говорят…
– Да? Интересно, что же? – наивно и светло спросила Маруся.
– Да то же самое!..
– И вы этому верите?
– А почему я должен верить или не верить, говорят и все. Но больше верю, чем нет.
– Напра-а-а-сно, – протяжно сказала Маша, чуть прищурив глаза, – вот совсем недавно обо мне просто забыл человек, к которому я была больше чем неравнодушна.
– Вас? Забыл?.. – сказал Кока и сардонически засмеялся. Разговор уже шел только между этими двумя, они забыли о всякой осторожности, а все с интересом прислушивались к этому диалогу, уже понимая, что речь тут идет не только об искусстве.
– Меня, меня, – повторила Маша, – он нашел себе другую. Даже влюбился, наверное…
– А это откуда вы знаете? – спросил Кока, – тоже говорят?
– Ну, я кое-что сама видела…
– Да что вы видели? – вконец завелся Кока и только тут спохватился. Он понял, что она его завела на ту территорию, на которую ему и шагу нельзя было ступить, что там она чувствует себя как рыба в воде и что он нарушил при этом все Тихомировские директивы. Надо было, пока не поздно, возвращаться в равнодушие, стабильность которого была залогом успеха.
Кока расслабленно откинулся на спинку кресла.
– Извините, Маша, – сказал он, – мне скучно об этом разговаривать. Кто, чего, о ком сказал – это так неинтересно. А что касается пьесы, то, кого дадут, того и сыграю. Молчалина, значит, Молчалина. Это ведь не от нас с вами зависит и не от вашего мнения обо мне, а от режиссера: как он решит, так и будет.
И тут их с перерыва позвали обратно на репетицию, и Маша пошла в зал с абсолютно испорченным настроением: только, ей казалось, она его зацепила и он стал уже почти оправдываться, что полюбил другую, уже почти признался, что не полюбил, плевать, что на виду у всех, результат важнее, – как вдруг, на тебе! Опять замкнулся, опять холоден, и она, Маша, наверное, ему все-таки безразлична, его только сплетни заинтересовали да распределение ролей; и не понял он никаких Машиных намеков или, что еще хуже, не желал понимать.
На самом же деле Кока все понимал и очень во–время отступил в этой скользкой беседе, не ввязался в дальнейшую драку, ибо основным его оружием в этот период было, как вы знаете, леденящее израненную Машину душу безразличие. И теперь он уже с тайной радостью видел, что не только «лед тронулся», а уже, круша и ломая все на своем пути, мчится вниз по бурной реке их романа, и им с Тихомировым надо только слегка корректировать русло, чтобы этот «лед» по этой «реке» мчался, куда им надо.
Гуманитарная помощь из большого спорта
Почти каждый день Кока докладывал Тихомирову по телефону обо всех изменениях, происходивших в Маше, о признаках страсти, ревности или боли, которые он в ней замечал с каждым днем все больше и больше и которым радовался. Он все спрашивал Тихомирова: не пора ли ему обнаружить себя или хотя бы намекнуть, что он не так безразличен, не так равнодушен к ней, как ей сейчас представляется.
