Владимир Кунин - Пилот первого класса
Да, да, да!.. С точки зрения наших бабушек, я вела себя крайне легкомысленно. Но Косте расценивать так мое поведение не имело смысла. Он притащил с собой этого рыжего симпатягу и сразу же стал ему всячески показывать, что он, Костя, имеет на меня больше прав, чем кто бы то ни было. Мало того, мне даже показалось, что этот бедный Дима, по каким-то уже сложившимся традициям их отношений, должен состоять при Косте на вторых ролях.
Я себе ясно представила, как перед приходом сюда Костя сказал Диме: «Блондинка моя, а ты займись другой, и будет полный порядок».
Но мы с Верочкой девочки самостоятельные. Мы такие штучки за версту видим, и у нас такие номера не проходят. Так что нас распределять не нужно.
— Верка, — шепнула я, — беру рыжего на себя. Не возражаешь?
Вера тут же все поняла, посмотрела на Костю и прыснула.
А рыжий, прелесть такая, сидел, сначала чуточку ошарашенный моим натиском, и растерянно поглядывал на своего старшего друга, словно спрашивал его, как нужно поступать в такой вот непредвиденной ситуации. Костя тоже слегка растерялся, но потом, к чести его нужно заметить, быстро перестроился и лишь изредка, когда я особенно нежно и настойчиво начинала ухаживать за Димой, бросал на меня укоризненные взгляды.
Крутился Веркин магнитофончик, и весело было мне черт знает как! В конце концов я этого Димку растормошила. Костя уже вовсю ворковал с Верой. К нему снова вернулась уверенность, и время от времени он насмешливо поглядывал на Димку и одобрительно подмигивал мне.
Я что-то болтала, смеялась. Дима смотрел на меня, улыбался и, как мне показалось, совсем не слушал меня.
— Ты о чем? — тихо спросила я.
— Об одной девочке, — так же тихо ответил он.
Ну наконец-то, думаю.
— Какая-нибудь ваша, здешняя? — нарочно спросила я.
— Да нет... Московская, — Сказал он и посмотрел мне в глаза.
В это время мы танцевали, и поэтому мне было очень удобно тихонько поцеловать его. Я поцеловала его в щеку, а он слегка отстранился, улыбнулся благодарно, и только.
И тогда я поняла, что я полная дура. Самоуверенная идиотка.
Он действительно думал о московской девочке. Только я к этой девочке не имела никакого отношения. Мало ли у нас в Москве девочек!..
И чтобы не разреветься, я схватила его форменную фуражку, натянула ее себе на голову и весело закричала:
— Ребята! Я похожа на летчика? Димочка, возьми меня в свою авиацию!..
Димка посмотрел на меня, мгновенно сбросил с себя оцепенение, вскочил на стул и, дурашливо воздев руки к небу, отчаянно закричал:
— Нет у нас авиации, нет! Мы, как говорит мой друг и учитель Константин Климов, задворки гужевого транспорта, по недоразумению снабженного крыльями...
Тут же в дверь просунулась голова старухи — дежурной по этажу. Она, наверное, решила, что настала самая пора заступить на пост блюстителя нравов.
— Посторонних попрошу... — гнусаво сказала старуха. — Проживающие, проводите гостей сей минут.
... Мы шли по пыльным ночным улочкам, и нам было очень весело. Этот рыжий симпатяга совсем разошелся и был просто очарователен.
— Как известно, «мы рождены, чтоб сказку сделать былью»... — говорил он. — Лично я рожден именно для этого. Так вот, все, что знаете про авиацию вы, прекрасные столичные дамы, это сказка... Все, что знаем мы, наивные воздушные провинциалы, это быль. Итак: наше совершенно несекретное хозяйство располагает тремя примусами типа «Ан-два» здесь и четырьмя аппаратами тяжелее воздуха в колхозах. Тип тот же. Летают на них, заметьте себе, разные категории летчиков... Сей минут, как говорила высоконравственная старушка из Дома колхозников...
Димка выскочил на два шага вперед, повернулся лицом к нам и, осторожно отступая назад, сделал вид, будто ударяет в гонг:
— Бомм-м! Категория номер один! Только что привставшие с авиашкольной скамьи пилоты, для которых вышеназванный тип аэроплана — первый в их юной и чистой судьбе. Основной их недостаток состоит в том, что они молоды и свободолюбивы. Ярчайший представитель первой категории — ваш покорный слуга!..
Тут Димка так смешно поклонился, что мы захохотали.
— Бомм-м-м! Категория вторая! Тип самолета тот же. Возраст тридцать пять — сорок... Им ничего не хочется, им никуда не хочется, им здесь хорошо — они командиры. Им все нравится... На досуге они воспитывают представителей первой категории — вашего покорного слугу...
Мы хохотали как сумасшедшие. В этом рыжем Димке не осталось ни следа от той скованности, с которой он в начале вечера переступил порог нашего номера.
— Бомм-м-м! — крикнул Костя, включаясь в игру. — Категория третья. Тип самолета тот же! Последний в их жизни тип... Возраст историко-революционный... Продолжай, «покорный слуга»...
— Что? — не понял Димка.
— Про своего давай!
— Ладно тебе... — негромко сказал Димка. — Не трогай его.
И тут я увидела в лице Климова что-то новое. Он еще улыбался, но глаза его уже смотрели недобро. Я так и знала — он не простит, что «первым парнем» среди нас все-таки оказался Димка.
— Всех можно, а его нельзя? — спросил Климов.
— А его нельзя, — ответил Димка.
— Что правда, то правда, — неожиданно согласился Костя. — Его трогать нельзя. Инвалидов вообще грех обижать...
— Климов! — предостерег его Димка.
— Что «Климов»? Что «Климов»?.. Думаешь, я не понимаю, зачем он тебя вторым пилотом взял?! Он же скоро своих штанов видеть не будет, надеты они на нем или нет...
— Ну, Климов... — умоляюще проговорил Димка.
Но я видела, что Климов уже не мог остановиться.
— По скольку он тебе за каждую посадку платит, поводырь? «Слуга покорный»... — зло рассмеялся Климов.
Димка внимательно посмотрел на красивую, злую и веселую физиономию Климова и ударил по ней что было силы.
— Гад! — хрипло выкрикнул Климов и бросился на Димку.
Но Димка ударил его еще и еще раз, и в это же время улицу распорол милицейский свисток.
От угла к нам бежал худенький младший лейтенант в охранении двух огромных дружинников.
Климов услышал свисток, увидел милицию и юркнул в подворотню.
Я сняла со своей головы Димкину фуражку и сказала Вере:
— Так... Недурненько погуляли... Правда?
АЗАНЧЕЕВ
Когда по вызову Селезнева я пришел к нему в кабинет, то увидел стоящую у дверей Катерину Михайловну и самого Селезнева, ходившего из угла в угол.
— Доброе утро, — сказал я.
— Здравствуйте, Виктор Кириллович. Одну секунду... — ответил мне Селезнев и повернулся к жене: — Нету у меня машин, Катенька... Все в разгоне. Мне и самому сейчас машина позарез нужна... Ты иди к себе. Я что-нибудь придумаю.
Катерина Михайловна вышла, а Селезнев пристально посмотрел на меня, подумал и произнес:
— Тут у меня к вам дельце маленькое... У вас когда вылет?
— В тринадцать сорок.
— Ну я думаю, что сегодня вылетов вообще не будет. Просветов не предвидится... Но на всякий случай...
— Слушаю вас, — сказал я.
— Тут вот какая штука... — Селезнев повернулся ко мне, и я увидел, что он чем-то сильно огорчен. — Из милиции звонили. Ночью задержали Соломенцева. Он сейчас у них. Просили приехать кого-нибудь из командования. Разобраться. Сергей Николаевич сегодня отдыхает, да и мне самому не хотелось бы его беспокоить... А тут еще машин нет ни черта!.. А ведь вы замполит эскадрильи, да еще и моторизованный, вам, как говорится, и карты в руки. Не съездите ли?
— За что его задержали?
— Пьяная драка.
— Странно... — удивился я.
— Действительно странно, — согласился со мной Селезнев.
Он посмотрел на меня, помедлил и добавил:
— И еще... Захватите, пожалуйста, Катерину Михайловну. Ей медикаменты получить нужно.
Ну чем не «Педагогическая поэма»?! Это что же, проверка доверием, что ли? «Риск — благородное дело»? А что, если, уважаемый Василий Григорьевич, увезу я вашу жену навсегда, на всю мою счастливую жизнь?..
— Слушаюсь, — ответил я.
Все в порядке, командир. Ты ничем не рискуешь, потому что дело это не благородное. И я знаю, что ты не собираешься проверять меня доверием. Ты уж прости меня за мнительность... Я сейчас в таком состоянии, что мне уже всякая дрянь мерещится. У тебя же действительно нет ни одной свободной машины, чтобы послать ее в город за медикаментами. Так что все будет в порядке, командир.
«Мы ехали шагом, мы мчались в боях и „Яблочко“-песню держали в зубах...»
Дорога была пыльная. В коляске моего мотоцикла сидела Катерина Михайловна, прижимала к себе Ляльку и время от времени поднимала голову и, улыбаясь, смотрела на меня.
Я отвечал ей тоже улыбкой и все о чем-то думал, думал... Вспоминал, как обрадовался, когда попал под то знаменитое всеармейское сокращение... Противно было только то, что выглядело это как наказание. Ну не сдержался, заявил подлецу, что он подлец. Зачем, спрашивается?.. Лучше он от этого не стал, в звании его не понизили... Зато я сразу оказался майором запаса. А не хотите ли поработать в системе ГВФ? С удовольствием... Женаты? Нет. Очень хорошо, а то у нас с жильем для семейных плоховато. С Богом! Ну, с Богом так с Богом... Приезжаешь вот в такую эскадрилью и вдруг с ужасом начинаешь понимать, что на четвертом десятке тебе приходится начинать все зановог Новые люди, новые самолеты, новый жизненный уклад. Ох дьявол! Трудно, когда тебе под сорок, все заново!.. А потом еще сваливается не то беда, не то еще что-то в этом роде — ты начинаешь понимать, что любишь вот эту женщину, и нет для тебя большего счастья, чем видеть ее хоть один раз в день. И ведь все понимаешь, что она чужая жена, и что ее муж — хороший парень, и ты не имеешь права ни словом, ни взглядом сказать ей, что тебе жить без нее не хочется...
