Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Кемаль-ага теперь уже с опаской поглядывал на бея-эфенди, который сосредоточенно о чем-то думал. Если бы он знал, что все мысли Кудрета заняты свояченицей! Но он этого не знал. А упреки бея-эфенди начинали его раздражать. Каким он был приятным и покладистым поначалу! Смотрел на Кемаля маслеными глазами, произносил медовые речи. А с тех пор, как познакомился с его свояченицей, стал чересчур строгим.
Ход мыслей Кудрета был примерно таким же. Раз луна с ним, он может наступать звездам на хвост. Свояченица в его власти. Пусть она вдова, зато богата и красива, и ничто не может помешать их счастью. Мать его умерла, жена подала на развод, с какой же стати он должен лебезить перед помещиком?
Кудрет встал с постели. Тотчас вскочили на ноги и слуги.
— Вы в туалет, бей-аби? — спросил один из них, беря кувшин с водой.
Но «ревизор» даже не удостоил его ответом.
Слуга все понял и побежал вперед. Окинув всех гордым взглядом, «ревизор» вышел из камеры. У лестницы его окликнул один из беев, сидевших на широкой, как тахта, лавке.
— Бей-эфенди!
Кудрет остановился и нехотя повернул голову.
— Снизойдите, выпейте с нами кофейку!
Польщенный, «ревизор» ответил:
— Охотно. Когда буду возвращаться.
Пригласивший «ревизора» коренастый, плотный мужчина со смуглым лицом, при галстуке служил когда-то в суде секретарем и получил семь с половиной лет за присвоение казенных денег. Товарищи прозвали его Протокольщиком. Он знал уйму скабрезных каламбуров и анекдотов, изредка готовил для приятелей напиток из лимонного одеколона, после чего все тюремные уборные благоухали.
Как только «ревизор» исчез из виду, Протокольщик заметил:
— Сам председатель уголовного суда позавидовал бы такой внешности!
Протокольщик и его друзья — писари и банковские служащие — слыли в тюрьме грамотеями. За небольшую мзду они составляли письма, прошения, кассационные жалобы, а выручку делили между собой. Они интересовались каждым новым заключенным и почти безошибочно определяли, грамотен он или нет. Если же возникали сомнения, терпеливо, изо дня в день наблюдали за новичком, особенно если он был при галстуке, выспрашивали, вынюхивали и в конце концов определяли, соперник он им или нет. Если «галстучник» оказывался грамотным и изъявлял желание сотрудничать с ними, ему предлагали заключить джентльменское соглашение. Соглашения были разные. Долгосрочники, уже просидевшие не один год, были, конечно, в более выгодном положении, чем новички. И если новичку хоть изредка что-то перепадало, он должен был молиться богу и не роптать. А тому, кто роптал, «вправляли мозги». Какой-нибудь бродяга за плату избивал непокорного в тюремном дворе либо пырял его ножом в зад. А ведь известно: никто не трясется так за свою жизнь, как «галстучники». Поэтому «вправлять мозги» приходилось не так уж часто. Обычно новичок довольствуется возможностью посидеть за столом с бывалыми «галстучниками» и досыта наесться. В таких случаях все заканчивалось благополучно.
Однако личность, именуемая Кудретом Янардагом, все еще оставалась для них загадкой. Кто он, обыкновенный мошенник или, как болтают в тюрьме да и в городе, важный чиновник из Анкары? Судя по виду, он скорее чиновник. Сколько величия, сколько высокомерия! И одет с шиком.
Персона да и только. Даже в уборную его провожает слуга. А когда шествует по двору, все заключенные стихают и расступаются перед ним. Знай они точно, что он мошенник, а не чиновник, все было бы проще. За небольшое вознаграждение какие-нибудь бродяги так бы его отделали гнилой картошкой и тухлыми яйцами, что от его важности не осталось бы и следа. Но это рискованно. Прежде надо хорошенько его прощупать.
Как только Кудрет, возвращаясь из уборной, стал подниматься по лестнице, пятеро старожилов тюрьмы вскочили со своих мест.
Кудрет небрежно опустился на покрытую ковриком лавку и произнес:
— Не утруждайте себя. Садитесь, пожалуйста!
Бывшие судебные секретари, судебные исполнители и банковские чиновники с сединой в бороде и усах, привыкшие гнать в шею всяких просителей, кричать на них, вдруг поджали хвосты, съежились, присмирели. Ничто не ускользнуло от их придирчивого взгляда, даже то, что у «ревизора» нет ни единого седого волоска. А какой у него костюм, как он держит себя! Словно создан для того, чтобы повелевать другими.
— Какой прикажете подать кофе, бей-эфенди?
Не отвечая на вопрос, Кудрет спросил:
— А кто будет варить?
Все оторопели. Что за странный вопрос? Варить будет тот, кто за мизерное вознаграждение варит всем, кому смертную казнь заменили тридцатью годами заключения.
— Омер сварит, — сказал Протокольщик. — Пройдоха Омер…
— А что он за человек?
Все наперебой стали рассказывать. Омер с кем-то не поделил воду для орошения и нажил себе врагов. А они подстерегли однажды его жену и изнасиловали. Женщина вернулась домой, рассказала все мужу и застрелилась. Всегда спокойный, выдержанный Омер потерял рассудок — схватил пистолет, лежавший в луже крови рядом с убитой, и помчался к дому обидчиков. Там он убил семерых, в том числе семидесятилетнюю старуху и спавшего в колыбели младенца.
Хладнокровию, с которым «ревизор» все это выслушал, мог бы позавидовать судья по уголовным делам. Вдруг он хлопнул в ладоши и крикнул:
— Фейзи, сынок!
Подбежал кахведжи[29] Кемаль-аги:
— Что угодно?
— Свари-ка мне кофе!
— Слушаюсь, эфендим!
— И о товарищах не забудь!
Случай был из ряда вон выходящий. Мало того, что гость отверг предложенный кофе, так он еще словно бы в пику им, велел сварить кофе своему кахведжи. Разве это не оскорбление?
Словно угадав их мысли, «ревизор» снова заговорил:
— Не взыщите! Я знаю, что действую вразрез с этикетом, но поделать с собой ничего не могу. — И тут его понесло: — Даже блаженной памяти Абдул-Хамид Второй не смог бы уговорить моего деда-пашу выпить кофе, сваренный придворным кахведжи! Вы только представьте себе! Сам Абдул-Хамид Второй, ставший тенью аллаха на земле, чье невзначай оброненное слово считалось законом! Отец мой был, правда, более покладист, ну а я…
Он окинул всех жестким взглядом:
— Министр внутренних дел — мой приятель. Мы просто обожаем друг друга…
Кудрет умолк, словно сожалея о том, что слишком разоткровенничался, и продолжал уже боле мягким тоном:
— Я назвал его своим другом, но это… Словом, уважаемые, я хотел сказать, что характер тоже передается по наследству — таков закон природы. Отец мой, я уже вам говорил, не был таким щепетильным. Но он, как и я, пошел в своего деда. Так вот, прихожу я однажды к моему другу, министру внутренних дел, а он вызвал курьера и спрашивает, какой мне подать кофе. Мошенник, он прекрасно знал, что я отвечу, но решил схитрить и сделал вид, будто запамятовал. А может, хотел поймать меня на удочку, чтобы затем подтрунивать: «Ну что, Кудрет, где твоя пресловутая наследственность? А ты еще говорил, что твой дед не пожелал пить кофе у самого Абдул-Хамида!»
Слушатели — а к лестнице уже сбежались все заключенные — были ошеломлены и старались не пропустить ни единого слова. Кемаль-ага стоял в сторонке и с нескрываемой гордостью поглядывал на будущего свояка. Таким Кемаль-ага его еще ни разу не видел. Что свояченица — Кудрет достоин тысячи ей подобных.
А «ревизор» между тем расходился все больше и больше:
— Приезжаю я в Анкару, к министру финансов, а его нет на месте. Дело же у меня не терпит отлагательств, надо немедленно лететь самолетом обратно. Как быть? Посылаю курьера с запиской к премьер-министру. А там люди все уважаемые, дай бог им здоровья, и ко мне относятся с величайшим почтением…
Не успели заключенные опомниться, как на них обрушился новый шквал небылиц:
— Я и с премьер-министром на дружеской ноге, но… как бы хорошо он ни относился ко мне, я никогда не смогу разделять его политических убеждений…
К Кудрету вдруг подскочил арестант, осужденный на тридцать лет и подавший кассационную жалобу. Он был невменяем и пытался поцеловать «ревизору» руку.
— Не надо, не надо! — отдернул руку Кудрет. — Скажи лучше, какая у тебя ко мне просьба?
— А ты знаешь председателя кассационного суда, бейим? Да что это я, право! Ты не можешь его не знать, раз твой покойный дед дружил с блаженной памяти султаном Хамидом!
Арестант снова припал к руке «ревизора», но тот приказал:
— Успокойся! И стань чуть поодаль, вот так! А теперь рассказывай, что у тебя стряслось.
Человек упал на колени и разрыдался:
— Никого у меня нет в деревне, кроме матери, да и та не может прийти, ноги отнялись. Ей-богу, ну ей-богу же, я ни в чем не виноват. А доказать не могу. Руки-ноги твои буду целовать, только напиши председателю кассационного суда, что Неби не совершал преступления. Тебе он поверит. Да стану я жертвой твоей!
