Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Да и сам Кудрет все разговоры сводит к свояченице.
Как и в прошлый раз, они сидели в канцелярии; писарь под благовидным предлогом куда-то вышел. Глаза молодой женщины излучали уже не искры, а молнии, пронзавшие Кудрета насквозь. Но женщине он показался невеселым, глаза его заволакивала грусть.
— Вы чем-то расстроены?
Кудрет поднял на нее какой-то растерянный взгляд.
— Не знаю.
— Грусть вам не к лицу.
Ничего не ответив, Кудрет обхватил голову руками.
Кемаль-ага поднялся:
— Схожу за сигаретами и зажигалкой.
Женщина обрадовалась, проводила зятя благодарным взглядом и вдруг припала губами к огромной волосатой руке Кудрета.
— Может быть, мне надо заплакать?
— Почему? — Он взял ее руку, поцеловал.
— Потому что ты грустный.
Кудрет тяжело вздохнул. Женщина схватила его за руку и затрясла:
— Ну, говори же! Ты почему сегодня такой?
— Тошно мне, Слов не найду, чтобы сказать, как нехорошо.
Беспокойство женщины достигло предела.
— Что случилось? Говори же! Или ты хочешь скрыть от меня?
— Не собираюсь я ничего скрывать.
— Тогда рассказывай…
И Кудрет обстоятельно, не торопясь, как и подобало при его солидности, рассказал все по порядку. Как его арестовали и отправили сюда, как в тот самый день у него скончалась мать, а теперь вот жена затеяла бракоразводный процесс. Не сегодня-завтра состоится суд.
Женщина с трудом скрывала свою радость по поводу кончины «бедной мамочки, сущего ангела». Ведь самая лучшая свекровь хуже напасти!
— Выражаю тебе свое соболезнование, дорогой.
Дорогой? От этого слова у него сладко заныло сердце.
— Благодарю!
— А почему жена хочет с тобой разводиться?
Он горько улыбнулся:
— Ее, видишь ли, позорит мой арест.
— Скажите на милость!
— Вот именно. Если бы не смерть матери…
— То?
— Понавешал бы я на себя бубенчики и пустился в пляс…
— Тебя это радует?
— Разумеется!
— Почему?
— Да потому, что я никогда ее не любил.
— Зачем же ты на ней женился?
— Из уважения к матери.
«Хорошо, что она умерла», — подумала женщина, а вслух сказала:
— Но разве можно из одного только уважения есть то, что в горло не лезет?
— Нельзя, это верно. Но я тогда был слишком молод и боготворил мать.
Она сжала его руку и одарила взглядом, полным страсти.
— Ну а сейчас?
— Что сейчас?
— Кого ты сейчас боготворишь?
— Тебя!
Женщина забыла обо всем на свете и, не думая о том, что за ними могут подглядывать, порывисто обняла его и поцеловала.
— Милый!
Кудрет был польщен столь бурным проявлением чувств, но предпочел вести себя благоразумно.
Женщину это удивило, но она не обиделась.
— Почему ты так холоден со мной?
Кудрет оглянулся:
— Нас могут увидеть…
— Ну и пусть!
Женщина снова обняла его и поцеловала… Но тут их вспугнуло покашливание за дверью. Лукаво улыбаясь, в комнату вошел Кемаль-ага. Свояченица раскраснелась, руки у нее дрожали. «Значит, все в порядке, — решил Кемаль-ага. — Если бы он ей не понравился, такую бы развела канитель… А она, как говорится, „пляшет без музыки“. Вон как на меня смотрит, словно хочет сказать: „Принесла тебя нелегкая“».
Совладав с собой, женщина сказала:
— Мать у него умерла.
Для Кемаль-аги это было новостью.
— Правда, свояк?
При слове «свояк» Кудрет и свояченица улыбнулись.
— К несчастью… — ответил Кудрет.
— Телеграмму получил?
— Нет.
— А как же ты узнал об этом?
— Из Стамбула приехал мой секретарь. Только что здесь был, он и сообщил мне эту печальную новость…
Свояченица переглянулась с зятем: значит, секретарь у него в Стамбуле? А говорили, будто он тайный представитель Анкары. Впрочем, кто бы он ни был, для нее это теперь не имело никакого значения. Она влюбилась в него с первого взгляда и не видела в том греха. После встречи с ним она побежала к своей духовной наставнице Зарифе-хафиз, рассказала ей обо всем и уж, конечно, не пожалела красок. Наставница расплылась в улыбке:
— От твоих слов, милая, даже меня, старуху, в дрожь кинуло!
Нехотя возвратилась женщина домой и там излила душу старшей сестре, жене Кемаль-аги, и матери. Новый знакомый и ростом выше, и в плечах шире, и вообще куда симпатичнее ее покойного мужа. Если он сделает ей предложение, она не раздумывая станет его женой и передаст в его распоряжение все свои земли и имущество. Сделал бы зятек доброе дело, уговорил его жениться на ней. Ведь и зятю он понравился — сразу видно: отдал ему свою постель, делил с ним трапезу да и вообще не отходил от него ни на шаг.
Мать была счастлива, что младшая дочь полюбила и теперь в доме появится зять. Слишком уж сильно любила она первого мужа. А это, говорят, всегда к разлуке. Так и случилось. Не успел бедняга насладиться семейным счастьем, как его поглотила пропасть. Надо бы дочери со вторым мужем быть благоразумнее, а она опять, как и прежде, «пляшет без музыки», хотя дело еще не слажено…
— Хочу познакомиться с вашим секретарем…
— Что может быть проще… Очень толковый, прекрасный работник и преданный друг.
— Возбуждаете мое любопытство?..
— Он и в самом деле достоин внимания.
— Женат?
— Закоренелый холостяк.
— А сколько ему?
— Мой ровесник.
— И так же хорош собой, как ты? — не задумываясь выпалила молодая женщина.
Кемаль-ага прыснул, а Кудрет, притворившись смущенным, сказал:
— Помилуйте! Что вы нашли во мне такого?
Женщина повернулась к своему зятю:
— Не сосватать ли его секретаря Хатидже?
— Хатидже, — пояснил Кемаль-ага, — дочь ее дяди по отцу. Круглая сирота, но клочок земли у нее есть. Обрабатываем его мы. Надо ведь помочь ближнему. Ты, значит, надумала выдать двоюродную сестрицу за секретаря бея-эфенди? — обратился он к свояченице.
— На все воля аллаха.
Кудрет едва не пустился в пляс от радости, но виду не подал. Теперь и Идрису фортуна улыбнулась. Неужели им обоим суждено из городских мошенников превратиться в добропорядочных землевладельцев? Все это прекрасно, но что они смыслят в сельском хозяйстве?
Поздно вечером Кудрет завел об этом разговор со своим будущим родственником.
— Думаешь, я больше твоего смыслю? — сказал Кемаль-ага. — Управляющий у нас толковый, он и командует всеми этими батраками и десятниками. А наше дело — есть да пить.
— Все ясно, — усмехнулся Кудрет.
— Будешь управлять свояченицей — это все, что от тебя потребуется. А хозяйство — не твоя забота. Да и не моя.
Как это понимать? «Управлять свояченицей» — это ясно. А вот что значит хозяйство — не их забота? Нет, он не может рассуждать, как этот болван с золотыми зубами. Ладно, сейчас он скрепя сердце промолчит. Но что будет, когда он выйдет из тюрьмы, женится и войдет в свою новую роль владельца огромных угодий? Он привыкнет к своему положению, а привычка, говорят, хуже бешенства.
— Что-то ты призадумался!
Кудрет тряхнул головой и спросил:
— Как обстоят у вас дела с банковскими кредитами?
— С какими кредитами? — не сразу понял Кемаль-ага.
— Как это с какими? Разве во время мотыжения или уборки урожая вам не нужны деньги?
Кемаль-ага рассмеялся:
— Ах, вот ты о чем… Тут, свояк, дело такое: если у власти твоя партия — все прекрасно, как в раю, если не твоя…
— Что тогда?
— Сам понимаешь. Нынче двери всех банков для нашего брата закрыты. Ну, не всех, разумеется. Начисто кредитов нас не лишили, хотя рассчитывать на особую щедрость не приходится. Но ничего — денег не просим ни у друзей, ни у врагов, свои водятся. У тебя, в Анкаре, должно быть, есть связи?
— Это уж совсем другой разговор, — не моргнув глазом соврал Кудрет.
Однако Кемаль-ага остался доволен его ответом и продолжал:
— Словом, кто в оппозиции, тем туго приходится!
— У страха глаза велики! Я хочу сказать, что банковские кредиты — не проблема.
— Даже для тех, кто в оппозиции?
Кудрет поднял на Кемаль-агу твердый взгляд:
— Да, даже для них!
Кудрет, казалось, упрекал его в незнании простых истин, но делал он это корректно — Кемаль-ага не обижался.
«А вдруг завтра он женится на моей родственнице, узнает, что я распоряжаюсь большинством ее земель, и они захотят от меня избавиться?» У Кемаль-аги и своей земли было достаточно, но основной доход он получал с земель свояченицы.
Кемаль-ага теперь уже с опаской поглядывал на бея-эфенди, который сосредоточенно о чем-то думал. Если бы он знал, что все мысли Кудрета заняты свояченицей! Но он этого не знал. А упреки бея-эфенди начинали его раздражать. Каким он был приятным и покладистым поначалу! Смотрел на Кемаля маслеными глазами, произносил медовые речи. А с тех пор, как познакомился с его свояченицей, стал чересчур строгим.
