Владимир Спектр - Face control
Не знаю, что подталкивает меня сегодня, я нахожу забытый номер в старой записной книжке и звоню. Внешне это поздравление старого знакомого с днем рождения, на самом деле акт ностальгии. Я сентиментален, как Гитлер. Услышать хриплый прокуренный голос, десять раз отказаться от приглашения приехать на празднование, восстановить в памяти какую-нибудь забавную картинку вроде той, что всплывает передо мной сейчас. Году в 90-м меня, Джона, Кирилла, Миллиметра и еще двух незадачливых студентов решили отчислить с третьего курса за беспробудную недельную пьянку, устроенную нами во время педагогической практики в городе Клине. В стране тогда расцвел так называемый «сухой закон», неизвестно зачем навязываемый исторически пьющему населению.
Для каждого из нас ситуация была разной. Кто-то из ребят сильно переживал. Кирилл мало парился, надеясь, что его матушка, заведующая кафедрой психологии, обязательно отмажет его. Я тоже был равнодушен. Правда, мне не хотелось расстраивать родителей, свято веривших в силу высшего образования. Я скрывал сам факт отчисления, надеясь на то, что со временем смогу восстановиться. Помню, была холодная вьюжная зима, мы с моей будущей женой тусовались у меня дома, проклиная мороз и Россию, покуривая план и предаваясь любовным утехам. Вдруг зазвонил телефон, это был папа Саши, Эдуард Иосифович, единственный, наверное, человек, которого реально вставило от происходящего.
– Приезжай, пожалуйста, к нам, – сказал он, – обсудим, как сделать, чтобы вас не выперли.
Тащиться по темным, занесенным колким, хрустящим снегом улицам, поскальзываясь на замерзших лужах, мне не улыбалось.
– Извините, – сказал я отстраненно, – к сожалению, это не входит в мои планы.
– Тогда в мои планы, – проговорил отец Джона злобно, – входит немедленно уведомить твоих предков о случившемся, а когда мы разберемся с вашим отчислением, то пальцем о палец не ударить, чтобы спасти твое студенчество.
Маленький, наивный мальчик, только пробующий на вкус настоящую жизнь, я тут же сдался и помчался к Джону. Сейчас уже не помню, о чем мы говорили, какую тактику избрали и как, в итоге, добились восстановления на курсе. Запомнилась только грязненькая квартирка на окраине, перепуганные лица нашкодивших однокашников и целая свора бультерьеров. Эдуард Иосифович был знатным собачником. Повсюду был запах, отвратительнейшая псиная вонь, рычание, лай и лужицы собачьей мочи. «Все медали на выставках берут», – гордо сказал мне Саша, и тогда я окончательно понял, что от дружбы надо избавляться. Я никогда не любил животных.
К тому же моя мгновенная слабость и рабская покорность запали глубоко в душу, и я тут же возненавидел всех, замешанных в ситуации: растерянных студентов, тупых крысовидных псин, их хозяина и самого Джона. Даже сейчас вспоминаю об этом случае с отвращением.
Думаю, что причиной такой зацепленности служит иррациональность моего рассудка, так как для большинства нормальных людей подобная проблема яйца выеденного не стоит и не заставляет задуматься дольше чем на миг.
Я набираю номер Джона, к телефону долго никто не подходит, наконец какая-то женщина говорит:
– Алло.
– Здравствуйте, Сашу можно попросить?
– Здравствуйте, а кто говорит? – Ей, скорее всего, за пятьдесят, голос уставший и рассохшийся, как старая деревяшка.
– Это его сокурсник. Хотел поздравить с днем рождения.
– Помню ваш голос, а вы меня не узнаете?
– Анна Михайловна! – И как только устроена человеческая память, в нужную минуту подвертывающая под руку всех этих Анн Михайловн, Марий Петровн и Анатолиев Яковлевичей, слышанных, может, раз в жизни и никогда не виденных.
– Да, да. Спасибо за поздравления, а вы разве не знаете…
– Что?
– Саша умер полгода назад.
– Как умер, от чего?
– Врачи говорят, что-то с сердцем. Пришел домой после работы, мы с ним поболтали по телефону, а потом умер. Я на следующий день забеспокоилась, что он не звонит, вы же знаете, он такой заботливый, каждый день со мной разговаривал и приезжал часто, а тут тишина и к телефону не подходит, я открыла дверь своим ключом и… – Голос всхлипывает и замолкает.
– Я приношу свои соболезнования, – банальный, но, увы, необходимый штамп.
– Может, заедете, – спрашивает Анна Михайловна, – кофе попьем.
Ужасаюсь, представляя себя в квартире покойного. На лбу выступает пот, так это неприятно, вплоть до болезненных физических ощущений.
– Нет, простите, я вообще звоню не из Москвы.
– Жаль, – говорит Анна Михайловна и неожиданно добавляет: – Знаете, я очень хороший кофе варю. Кофе должен быть как поцелуй – горячий, крепкий и сладкий. Вернетесь в Москву, обязательно приезжайте.
– Конечно, конечно, – бормочу скороговоркой и вешаю трубку.
Вспоминается нелепое письмо, которое оставил на моем столе Джон в день своего увольнения из фирмы. Он долго и нудно описывал, почему не справился с каким-то дурацким заданием, почему не ужился с коллегами по работе, и закончил чем-то вроде: «Здесь у меня ничего не получается, наверное, я к этому не приспособлен». Еще тогда, много лет назад, я подумал, что Саша не приспособлен скорее всего к самой жизни.
Я раскуриваю плюшечку пластилина, подаренную Барсуком, прямо в кабинете и вспоминаю Джона. Чувствую ли я жалость, скорблю ли? Возможно, но помимо этого ощущаю странное удовлетворение от звонка. Надежды оправдались: я получил необходимую на ближайшее время порцию ностальгии.
24
11 ноября, четверг
С утра чувствую, насколько сильно я устал. Не в физическом плане, нет, скорее в эмоциональном. Все происходящее, будничная рутина, бесит невыносимо. Прихожу в ярость от звонков Федосова, Чабанова и иже с ними, от патологической вялости Аркатова, от безумия Гали, погрязшей в нескончаемом потоке платежных поручений. Закрываю глаза и вижу пальмы, мелкий песок, коктейль «Blue Hawaii».
12:20. В который раз решаем с Кириллом судьбу нашей маленькой девелоперской фирмешки.
– Можно пойти двумя путями, – говорит Кирилл, – подписать документы в местном архитектурном управлении у Трофимова или просто дать денег самому Пасенко. Первый путь долгий, второй – чересчур дорогой.
– Слушай, – перебиваю его я, – ты еще здесь не заебался?
– Нет, – Кирилл обводит взглядом стены кабинета, – по-моему, нормально. Так вот, значит, два пути…
– Да не тут, Кирилл, не тут! – Я вскакиваю и в бешенстве начинаю кружить по комнате. – Не в кабинете!
– А где, в здании, что ли? – Кирилл недовольно морщится, видно, я сбил его с важной мысли.
– Ради бога, не тупи так! – я почти кричу. – Имеется в виду не офис, не здание, даже не этот дикий город. Я говорю о стране в целом, об этой, мать ее, великой уебищной житнице, о славной сучной кузнице, об этих людях, которые населяют ее…
– Мне здесь нравится, – говорит Кирилл неохотно, – несмотря на определенные недостатки.
– А я в последнее время совсем неадекватно воспринимаю эти березовые рощи, маковки церквей, усатые рожи ментов на перекрестках и елейные лица охуевших от собственной благостности старушек. Весь этот русскоязычный радиоэфир. Заебался я от Руси Святой, от мобильной связи хрюкающей, пропадающей, от чиновников, которых невозможно насытить, от Вечного огня у Могилы Неизвестного Солдата, от кирпичномордых быков с их тупыми крашеными блядищами. Сил больше нет. А уж как представлю, что уже через день-другой, зима придет, снежное болото, минус пятнадцать, веселая детвора на горке с санками, так блевать охота.
– Тебе нервы лечить надо, – Кирилл закуривает.
– Короче, ты отдохнуть не хочешь?
– Почему? Отдохнуть всегда хорошо.
– Может быть, скатаемся куда-нибудь к морю?
– Я только «за», а когда и куда?
– Ну, – я мечтательно закатываю глаза, – есть места в мире, куда можно съездить. В Мексику или на Канарские…Ты куда бы хотел?
– Знаешь, в Мексику мне дороговато будет. Я бы в Эмираты слетал опять. Вспомнить былое, так сказать. Помнишь, как мы там зажигали?
– Конечно, помню. Я бы тоже не отказался. Пусть беспонтово, зато недорого и сервис высокий.
– И когда же?
– Да хоть на следующей неделе.
– Какой ты скорый! В принципе можно.
После принятия решения об отдыхе сразу становится чуть легче. Как будто частичка тебя уже там, в сердце величественных пустынь.
16:00. На полпятого назначена встреча с директором «Алмаз-РИ». Буду драть с бедного соплеменника три шкуры. Совершать преступление в сговоре с представителями власти в лице Чабанова А.А.
– Мне присутствовать на встрече? – спрашивает Аркатов.
– Там ни хера вдвоем делать, ты лучше согласования щитов закончи, чем в офисе сидеть да хуем груши околачивать.
17:00. Пунктуальный еврей Дэвид Левер, директор израильского агентства «Алмаз-РИ», вторгается в мой офис в сопровождении целой свиты. Грузного капиталиста сопровождает шумная толпа переводчиков, менеджеров из отдела согласований, юристов и руководителя отдела продаж. «Челядь» суетится, что-то шумно обсуждает между собой и дружно замолкает, чтобы выслушать мнение «самого». Постепенно проникаюсь к визитерам презрением и надменностью.
