Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Доменико оторопел, но Артуро спокойно — что тут-де особенного — указал рукой:

— А это теплое молоко, пейте, ешьте, прошу, а об одежде не беспокойтесь. Не сомневаюсь, договоримся о цене, заранее говорить незачем — разговор о деньгах портит аппетит...

Расстроенный, Доменико равнодушно положил на хлеб сыр, нехотя откусил, и таким безвкусным показался тонко нарезанный хлеб — не то что рукой отломленная краюха деревенского хлеба...

— Где можно умыться?

— Ох я, безмозглый дурень! — И Артуро стукнул себя по лбу. — Как же позабыл, пожалуйте сюда, а вон там то самое... если угодно... Это мой сын Джанджакомо, види­те, как он у меня хорошо откормлен, какие у него ру­мяные щеки. Но так дорого стоит прокормить семью.

Когда они вернулись в комнату, Доменико сел за стол, Артуро же сказал:

— Если угодно, сударь, пожалуйте две драхмы, и, по­ка вы завтракаете, схожу за одеждой.

Розовые, голубые были дома в Краса-городе, остро­верхие, сияло солнце. По улице рука об руку прогулива­лись изящные женщины в красивых легких платьях, при­крывшись от солнца красивыми зонтами, иные — с детишками в белых костюмчиках. Прислонившись к сте­не, бездельно стояли мужчины, лениво оглядывая жен­щин; по мостовой катил тележку зеленщик, и при виде знакомой зелени — зеленого лука, петрушки, киндзы — Доменико воспрянул духом... На входных дверях висели колокольчики. Время от времени какой-нибудь прохожий вытирал ноги о коврик у входа и звонил. Посреди улицы стоял подвыпивший мужчина, бренча на струнном ин­струменте. Легкий ветерок шевелил белье на балконе... Над пестрыми заборами склонили ветки ивы, каменный лев посреди большого бассейна, задрав голову к небу, извергал из пасти вместо рыка струи воды. Женщина в красном платье вела на поводке черную косматую со­бачку; вдали переливалась под солнцем река.

— Нравится? — спросил Тулио.

— Что...

— Наш город.

— Очень.

На бортике бассейна, скучая, сидел Джузеппе и, судя по его вздутым мускулам, размышлял.

— Тсс, — Тулио приложил палец к губам, шепча: — Пошли, пока не заметил, неохота с ним связываться.

Они на цыпочках свернули в сторону. Сзади кто-то завопил:

— Ага, попался! Попался наконец!

Подросток лет пятнадцати грозил Джузеппе коро­тенькой палочкой. Рядом стояла пожилая женщина.

— Кто это? — спросил Доменико.

— Наш юный безумец, дурачок Уго, — оскалился Ту­лио.— Любит изводить Джузеппе.

Мальчик манерно изгибал руки, облизывая губы. Он казался полным, однако был не столько толст, сколько рыхл телом, лицом же походил на красивую женщину лет пятидесяти, но красота эта была неприятна, несураз­на; очень большие раскосые серые глаза его, невыразимо прекрасные, временами цепенели, льдисто меркли, и тогда в них, лениво всплеснув хвостом, взблескивали серые рыбки и, не сумев вырваться, отчаянно трепы­хались.

— Ага, попался! — грозился Уго и хмурился, до­вольный.— Выпущу из тебя кишки, не уйдешь от меня!

— Пошел вон, сопляк!

— Слышишь, бабушка, слышишь, да?! Как не убить его за такие слова! Скажешь, не заслужил ножа под ребро!

— Убери-ка сосунка, пока не свернул ему шею!

— Не сердись, сынок, не обижайся, сам знаешь — больной он, — виновато сказала старая женщина.

— Не знаю и знать не хочу! Тронутый — держите до­ма, заприте, и баста!

— Да к другим-то не пристает, а тебя вот завидит, шалеет...

— Меня?! Он со всеми такой! И к Цилио пристает, и ему грозит.

— Твои кишки — ножны, Джузеппе, и я всуну в них мой каморский нож! А ты схватишься руками за живот, изогнешься пополам!..

— Ступай вон, слюнтяй! Палочкой убить собрался!..

— Не бойся, я и настоящий раздобуду для тебя, и тогда держись, взмахну разок — и... увидишь...

Низкие цветные столики и бамбуковые кресла с высо­кими спинками расставлены были прямо на тротуаре. У стены, прислонясь к ней плечом, стояла стройная женщина и, щурясь — солнце било в глаза, — наблюдала за прохожими.

— Что будешь пить? — спросил Тулио. — У нее все есть.

— Не знаю... Не хочется пить...

— Чтобы пить, вовсе не надо хотеть пить,—ухмыль­нулся Тулио. — Садись. Гляди, какая вдовушка...

Тулио беспечно закинул ногу на ногу, Доменико чув­ствовал себя скованно. Женщина грациозно оттолкну­лась от стены и направилась к ним. При каждом шаге она слегка изгибалась, и от этого стан ее словно струил­ся, извиваясь. Платье туго стягивало высокую грудь — пуговки грозились отлететь.

Наклонилась, опершись о стол кончиками пальцев, улыбнулась снисходительно.

— Что будешь пить, Тулио?

— Пенистое. Свежее?

— Вчерашнее.

— Отлично. Для начала подай две... Будешь пить, Доменико?

— Как ты его назвал?

— Доменико.

Женщина беззастенчиво оглядела его.

— Откуда он?

— Я и сам не знаю. Откуда ты, Доменико?

— Из деревни.

— И такой бледный! — удивилась женщина; ласковый низкий голос ее разлился медом.

Доменико промолчал.

— Сейчас подам. — Женщина отошла.

— В высоких кружках, Тереза! — крикнул ей вслед Тулио.

Она кивнула не оборачиваясь.

— А ты понравился ей. Вот черт!..

— Джузеппе идет?.. — Доменико съежился.

— Не-е... этот похуже Джузеппе.

— Здравствуйте, — сказал, присаживаясь, Эдмондо.

Все трое молчали.

Тереза принесла высокие кружки, потом две бутылки янтарного напитка, убивавшего жажду и возбуждавшего аппетит. Эдмондо словно бы думал о чем-то, но сидел слишком прямо для человека, ушедшего в мысли. У него были черные глаза, черные брови и несуразно длинные ровные ресницы. Большие навостренные уши впитывали все шорохи и шепоты. Как ни странно, уши его проявляли куда большую живость и прыткость, чем затушеванные чернотой глаза. Когда он поворачивал голову, привле­ченный чем-либо, взгляд его долго еще цеплялся за пре­жнюю точку, запоздало переставлялся на новый пред­мет, зато уж приклеивался к нему надолго. Среднего роста, сейчас, за столом, он казался выше Доменико — коротконог был Эдмондо.

— Выпьешь с нами, Эдмондо? — с явной неохотой предложил Тулио.

— Да, выпью — я.

— Тереза, еще кружку!

Помолчали, потом Эдмондо сообщил:

— Правое ухо горит — у меня.

— Да-а? — с деланным интересом откликнулся Ту­лио. — Учти, злословят — о тебе.

И действительно злословили.

В лесу за городом, на полянке, Цилио говорил глупо хихикавшей девушке:

— Никак не отвяжусь от кретина. И сегодня заявился чуть свет, хочешь не хочешь, давай, говорит, дружить.

— Ой, такой чудесный день! Ах, какой день... — вор­ковала девушка. — Давай побегаем по травке!

А Эдмондо, в городе, разволновавшись, отпил два глотка и поставил кружку.

— Не пьешь?

— Нет. Вообще стараюсь не пить — я.

— Почему стараешься не пить — ты? — Глаза Тулио лукаво взблеснули.

— Не знаю... не знаю — я.

— За тебя, Эдмондо, будь здоров — ты. — Тулио вы­пил.— Ух, хорошо! Да, знаешь, Цилио искал тебя.

— Когда? — встрепенулся Эдмондо.

— Недавно проходил тут. Сказал, что хочет видеть — тебя.

— Правда? Где он? — Эдмондо встал.

— В роще ждет...

— Прошу извинить, приятно было посидеть с вами.

— Всего хорошего, всего... эдакий, — кинул вдогонку Тулио и шумно выдохнул: — Уф! Еле отвязался! — И за­хохотал:— Вот будет потеха! Озвереет Цилио.

«Пора, — решил Цилио, присаживаясь возле Розины. — Пора...» — и, оглядевшись, положил руку ей на плечо.

Девушка залилась смехом.

— Ты вот смеешься, Розина, — грустно сказал Ци­лио, — ты смеешься, а знаешь ли, что означает кругово­рот времени?

— Нет, не знаю, ой как интересно, расскажи, Цилио, расскажи, ты так чудесно рассказываешь...

— В году четыре времени, — начал Цилио, обнимая ее,— лето, осень...

Желтый, вялый лист упал на стол перед Тулио, он смахнул его и спросил Доменико:

— Шипучее пил когда-нибудь?

— Нет.

— Хочешь попробовать?..

— Не знаю.

— Тереза, нам два шипучего, да, смотри, не теплое, как в прошлый раз...

— Потом зима отступит, наступит весна, — проникно­венно продолжал в роще Цилио. — Совершается кругово­рот времени, и все времена года хороши, хороши, прав­да, хороши?

— Да, — согласилась Розина, — а руку убери, при чем тут рука?

Цилио с нарочитой грустью усмехнулся.

— Гм... Объясню тебе, Розина, при чем... Круговорот времени — это чудесно, моя Розина, но плохо то, что при этом время уходит и не заметим, как нагрянет неизбеж­ная старость, и тогда-то поймем, что мы ошибались, го­воря: «Убери руку...»

— Что?.. — призадумалась Розина.

— А он не напьется? — спросила Тереза, ставя на стол две бутылки.

— Нет. Не напьешься, Доменико?

— Нет.

— Славным кажется мальчиком, — улыбнулась Тере­за. — Одет с иголочки... но почему в зеленое, ему синее было бы к лицу.