Андрей Волос - Аниматор
Рывком поднявшись, он фыркнул, словно вынырнув из воды, и босой прошлепал по прохладным еще паласам на кухню, чтобы припасть к трехлитровой банке с чайным грибом. Пил долго, всласть; кадык мощно ходил на жилистой шее; раз только оторвался, чтобы задушенно всхлипнуть, а потом снова глотал кислую влагу.
Горячая вода была не совсем горячей. Корин негромко матюкнулся и потер лицо широкими ладонями. Впрочем, на лице вчерашний хмель не оставил никакого следа; только в голове чуть гудело да изжога — вот и все неприятности. «Тарам-пам-пам! — через силу замычал он, неторопливо распределяя пышную пену по щекам. — Та-ри-ра-рам-пам!»
Он не понимал, как это некоторые не любят бриться. У него была бритва лучшая из возможных — французский «Жиллет» — и лезвия к ней тоже французские, родные. По мере того, как лицо очищалось от пены, а вместе с пеной и от щетины, оставляя только лоснящуюся свежесть, настроение у него улучшалось, и пел он громче: «Наших поцелуев… розовый туман…»
Корин ополоснулся, подмигнул отражению в зеркале, а потом плеснул и с шипением растер на лоснящейся физиономии озерцо «Шипра».
— Личный состав к завтраку готов! — негромко рявкнул он, выйдя из ванной.
Заспанная, в халате на голое тело, Веруся угрожающе громыхнула крышкой хлебницы.
— Бой в Крыму? — осведомился Корин, делая попытку ее обнять. — Все в дыму?
— Отстань! — Веруся дернула плечом и отвернулась к раковине.
— Отступаем пешим порядком, — сообщил подполковник и вернулся в комнату.
Потоптавшись у шкафа, он надел отутюженные брюки и застегнул наглаженную рубашку. Повел шеей, пристраивая галстук. Натянул свежие носки и обулся. Пока подполковник снаряжался, его фигура становилась прямее, плечи — шире и жестче, выражение лица — смелей и непреклонней. Когда Корин затянул пояс портупеи, уже никто не узнал бы в этом молодцеватом офицере с гладиаторски крутыми скулами и пронзительным взглядом сощуренных синих глаз того расхлябанного человека, что недавно топтался здесь в семейных трусах и обвислой майке.
— Как дела у начпрода? — бодро спросил он, садясь за стол.
Жена с нехорошим бряканьем поставила перед ним тарелку.
— Картошка-то на мезгирном, что ли? — сморщился Корин, трогая вилкой ломтик. — Верусь, ну у меня же изжога от мезгирного! Тыщу раз я тебе говорил!
— От водки у тебя изжога! — звеняще возразила Веруся, с тем же бряканьем ставя на стол тарелку с зеленью.
— Ты не стучи, — сухо попросил подполковник, скрутил комочком несколько стебельков кинзы и отправил в рот. — Самое лучшее масло — оливковое, — наставительно заметил он. — Лечебным считается.
Картошечку на нем разжарить — это же просто песня, Веруся. А от мезгирного, будь оно неладно, у меня в животе одни уголья… Оно ж, бляха, как машинное, точь-в-точь. Им самосвалы смазывать… а ты — в картошку!
— Другого у меня нету, — непреклонно ответила жена. — Принеси оливкового — буду на оливковом жарить!
— Ишь ты, принеси, — буркнул Корин, разрезая кусок мяса. — Мало я приношу…
— Ты мно-о-о-го приносишь! Ты уже просто весь из сил выбился! — воспламенилась вдруг она. — Наносил, гляди-ка на него! Из всех углов выпадает! Только и ищешь, как бы глотку себе залить!.. Носит он!
— Ты что орешь-то? — спросил подполковник, поднимая хмурый взгляд. -
Ленку разбудишь.
— Ох, посмотрите на него! — Веруся выкатила немалую свою грудь, столь любимую подполковником в первые годы супружества, и уперла руки в боки. — Заботливый отец, а! Приходит — двух слов связать не может! Здрасьте вам — папулечка явился!
— Ну хватит! — рявкнул Корин, стукнув вилкой. — Ты что завелась? Мне по делу нужно было! Понимаешь русский язык?.. Это же Гулидзе! К нему как попадешь — насилу вырвешься…
— У тебя всех дел — водки нажраться, — заметила Веруся, несколько пригасая. — Какие у вас с ним общие дела могут быть? Что ты мне голову морочишь? Я что, не знаю, где Гулидзе служит?
— Говорю — по делу, значит — по делу… Потом, конечно, выпили по граммульке. Ты Шурика знаешь — от него сухим не уйдешь.
— То-то от него жена ушла… сухая! — хмыкнула она.
— Да ладно тебе. Вот расшумелась с утра пораньше… Ты же знаешь — военному человеку что важно? Военному человеку важно, чтобы тыл был закрыт! Ты, Верусечка, мой тыл! Вот им и занимайся. А что на передовой, какие там дела — тебя волновать не должно. На передовой свои командиры — разберутся. Ты, главное, тыл обеспечивай! Мы с тобой тогда, знаешь! — Он потряс кулаком, а потом обнял жену. — Мы тогда — Суворов! Кутузов! Всех, бляха, в лепешку расшибем! А?
— Болтун ты, Корин. И пьяница, — вздохнула Вера, упираясь кулаками в его грудь, но уже не враждебным, а почти ласковым движением. — Ну тебя!
На улице было свежо, и он с удовольствием чувствовал, как улетучиваются остатки вчерашнего дурмана. Хохотушка Валечка из канцелярии штаба, к которой набились в гости, раскрасневшись от рюмки-другой очищенной, оказалась вдруг необыкновенно весела и податлива; но, когда Корин начал подмигивать Гулидзе, чтобы он удалился по каким-нибудь важным делам, тот сделал вид, что не понимает. «Все он понимает, баран кавказский, — со злостью (однако со злостью дружеской — сопернической, а не вражеской) думал сейчас
Корин, вспоминая вчерашнее. Смеющееся, усатое и оскаленное лицо
Гулидзе скользило по деревьям бульвара и клочковатому бело-голубому небу. — Все он, козел такой, понимает!..» Короче, пока мерялись теми вещами, какими у мужиков от веку заведено меряться, пока балагурили да перемигивались (Валечка тоже все понимала и заливалась пуще; еще и пуговка у нее, у сучки такой, невзначай расстегнулась, да так ловко расстегнулась, позволив чуть не до сосков любоваться влажными полукружьями полной груди, что Корин стал сомневаться, стоит ли
Гулидзе выпихивать, — тут вроде пахло уж совсем жареным), заявился вдруг ее благоверный, здоровенный прапорщик, только с вертолета, потный, пыльный, злой и с полным подсумком сладкой желтой боярки — должно быть, для милой женушки. От водки отказался наотрез, а глядел
(в нарушение всяческой субординации) такими волчьими глазами, что комсостав немедленно нахлобучил фураги и через минуту уже с достоинством сыпался по ступеням крыльца. Отойдя метров на сорок, грохнули. «Хорошо еще, не застрелил!» — давился Гулидзе, утирая слезы. «При чем тут! Спасибо сказать должен! — пьяно хохотал Корин.
— Когда еще ее так раскочегарят!..»
Теперь он шагал по сухой и зеленой, но уже шуршащей палой листвой улице и невольно улыбался.
Однако подходя к воротам КПП Корин снова вспомнил историю с Касаевым
— затянувшуюся, опасную историю, на каждом повороте которой можно было свернуть шею (не только в переносном, но даже и в самом прямом смысле), — и настроение моментально испортилось.
Сегодня предстояло ее завершение… «Тьфу, бляха!» — с досадой подумал он, окончательно нахмурился и остановился, чтобы обозреть солдата Чекменева.
— Ну что вылупился? — недобро спросил Корин.
— Здравия желаю, товарищ подполковник! — отбухал находчивый
Чекменев. Он стоял у дверей с красной повязкой на рукаве, вытянулся при появлении командира, подворотничок имел совершенно чистый. А также ремень, затянутый на должную дырку.
Корин попусту поиграл желваками и спросил недовольно:
— Касаев в части?
— Так точно!
— Ко мне его! Да пусть не валандается…
— Есть не валандается! — весело отозвался Чекменев.
Корин хотел вроде еще что-то сказать, но только сморщился и пошел по выметенной дорожке к двухэтажному зданию штаба.
Начпрод дивизии капитан Мирзаев был на месте.
— Заходи, — буркнул Корин в приоткрытую дверь, твердо прошагал к себе, с грохотом развернул стул, придвинул чистую пепельницу (если дневальный забывал опростать, имел обыкновение высыпать окурки на пол, чтобы следить затем, как виновный вычищает пепел из щелей с помощью зубной щетки) и выдохнул первый утренний дым протяжным
«х-х-ха-а-а!».
Начпрод Мирзаев, пройдя кошачьей походкой в кабинет начальника, зама по тылу подполковника Корина, осторожно сел на краешек стула и сложил губы в несколько дураковатую улыбку.
— Значит, так, — сказал Корин, вновь глубоко затягиваясь. — Бензин я тебе дам. Но. Дело такое. Сам понимать должен, не маленький. Бензина в части дефицит.
Мирзаев скорбно поднял брови.
— А что случись? — строго спросил Корин. — Чем, бляха, воевать будем? Говном прикажешь заправляться?
Он возмущенно смотрел на Мирзаева. Мирзаев пригорюнился.
— Короче, возьмешь из второй роты десять человек под себя, — вздохнул Корин.
Мирзаев покачал головой и зацокал, сомневаясь:
— Цэ-цэ-цэ! Десять!
— На неделю, — жестко закончил подполковник.
